***
– А! Удар о ножку стола мизинцем вынуждает Тэхена разорвать цепочку молчания. Она длилась пять часов, и обещает продлиться. Вместо злости он поджимает губы, и, скривившись, хватается за ногу. Он не хочет запачкать свои белые носки, поэтому быстро стягивает их и смотрит на заметный кровоподтек. Ему не столько больно, сколько обидно – у него совсем не осталось пластырей. Все они ушли на мозоли, что спровоцировали новые, как оказалось, узкие кроссовки, что нужно разносить. "Когда придет Гю?" Касается уже наклеенных на ноги пластырей небесно голубого цвета, что скрывают за собой наверняка побелевшую кожу и точно не зажившие за пару вечеров мозоли. Ему нужно промыть треснувший ноготь, и аккуратно состричь – поэтому он прикусывает губу неосознанно сильно и, хромая, плетется по теплым полам, пока ноги не касаются ледяной плитки в ванной. Ему даже на миг кажется, что горло заболело от холода, и он быстро занимает место на коврике. "Хочу сладкого" Мыслей нет в шуме воды и постукивании стригалок. "Схожу сам" Все до глупого пустое. "Позвоню Гю" На последнее он выдвигает гору аргументов и не замечает, как ему становиться тесно в ванной; он слишком много думал. Он никогда, правда, никогда не был разочарован тем, что проснулся сегодня один. Наступая на холодную плитку ещё раз, он вспоминает, как после звона будильника он вылез из под одеяла и всем телом продрог. Мороз саднил, а попытка спрятаться под одеялом не спасала. Ноги жгло и плечи ныли, а сна нет совсем. "Взять торт?" За окном шум машин, что свидетельствует о том, что наступил обеденный перерыв. Он должен успеть зайти в кафе к этому времени. Натягивая те же белые носки и джинсы, он быстро набрасывает на белую футболку джинсовку и тихо молит погоду смиловаться над ним. Ночью шел сильный дождь – хотя вчера он назвал август жгучим – и от него остался приятный, свежий запах асфальта. Золотистые очки нулевки он натягивает сразу же, надеясь, что это спасет его странный, детский образ. Минуя лестницу, он жмурится от неприятного чувства – обувь ему все еще жмёт – и вступает в лужу прямо на выходе. Она скользкая, но он не падает, хоть сердце и пропускает удар. "Повезло" Думает об этом пару мгновений и, наслаждаясь свежестью, уносится вперёд. Он самостоятельный, и, правда, уже запомнил этот район. Здесь вдоль домиков есть проход на главную улицу, где аллея широкая, и чуть дальше множество кафе для работников бизнес центров. Их много, и они закрывают собой маленькие точки в чистейшем голубом небе. Веселая песня с "ву-о-о-о-у" крутится в голове, и он в такт машет головой; светлые, легкие как хлопок волосы трясутся, и улыбка на его лице может казаться жуткой. Вот только ничто его не остановит перед пекарней, даже сползающие на нос очки; заведение стоит чуть дальше от других и кажется волшебно далеким. У нее вывеска фиалковая, и к ней он спешит, игнорируя все мысли, что терялись по дороге. Его не волнуют люди, проходящие мимо, шум машин и музыка из кафе. Даже жалобный скрип ветра, что играет на опадающих листьях свою собственную мелодию. – С карамелью, – голос дрогнет, – И с манго. Он старается забыть фальшь в голосе и внимательно смотрит на прилавок с мороженым с кракелином. Возможно, он должен взять для Бомгю, но он ведь сможет разрезать их и поделиться? Не смотря на работницу, что в шоколадном фартуке и перчатках выбирает ему пирожные, он диктует самый подходящий кофе. – Макиато с сиропом, – он пробует на языке каждое название сиропа, – Карамельным, пожалуйста. Он сразу же получает ответ и занимает место за столиком прямо у окна. Здесь прекрасно видно, что людей на улице все меньше, но часов поблизости он не видит. Впрочем, он не хочет доставать свой телефон – он еще утром видел пару пропущенных, на которые не хотел откликаться. "Мне нужен отдых" Диктовал себе, смотря на желтые кроны деревьев и серый асфальт. Диктовал, не замечая, как устали его ноги от вчерашней тренировки, как ныли руки и пальцы, обклеенные пластырями. Диктовал, не замечая, что он не может вспомнить ни одного лица. – Мы сейчас закроемся, – громко тянет девушка, – Пожалуйста, возьмите ваш заказ с собой! "Зачем мне с собой?" Встает, опираясь о стол. – Хорошо, – ничего подобного, – Спасибо. Теперь его руки заняты коробкой и стаканом с холодным кофе. "Куда мне идти?" Он встает на выходе и вновь поджимает губы. В этот раз он не сдерживается и прикусывает край губы, где кожа грубая, откусывает; людей в любом случае вокруг нет. Поэтому никто не заметит, как он хромает, едва ли перебирая ноги, в сторону аллеи где куча деревьев. В самой дальней части должна быть скрытая ветвями скамейка, что не должна быть никому видна. Он хочет поесть на улице. Точнее, где угодно, но не дома. – Я устал. Его никто не слышит, и он, вздохнув, идет опустив голову вниз. Его обувь белая и красивая – не будь она таковой, он бы ни в жизнь не взял такую неудобную пару – заляпана мокрыми кусочками рыжих листьев. "А" Тянет от где-то в глубине души, когда ударяется в ветку, что больно впивается куда-то в бровь, и жмурится; шаг назад, второй, и он слышит как ветка рычит на него каждым своим лепестком. Он застывает, открыв глаза, и щурится на черную, старую ветку, что оказалась совсем не гибкой. – Больно. Тихо шепчет, и только после проверки пирожных и кофе замечает пропажу. Он точно видел по-другому. "Очки!" Медленно опуская взгляд – он не может признать того, что только что произошло – он садится на корточки и, поставив коробку на свои колени, схватил золотистые очки. Они мокрые и с кусками налипших, рыжих листьев. Тяжелее вздох мог бы быть только в том случае, если бы он увидел себя в зеркало и понял, что нацепил очки на белую футболку. – Ха-ха, – тянет глупо, когда понимает, что бровь щиплет, – Это так глупо. "Глупо разговаривать с собой" Доходя до скамейки – её текстура поцарапанная, дерево каштановое, красивое – он смахивает рукой листья. Теперь его рука грязная. Вокруг пусто. Сейчас, находясь в прострации и отставив все подальше, он сосредотачивается и все же вытаскивает свой телефон. Единственное, что наконец переполняет его залитое красками воображение черными буквами на белом фоне. Кусочек обиды, неприязни, обиды и чего-то горького – хуже чем запах сигарет вчера – застревает в глотке, чуть выше кадыка. Какой-то колючий комок давит ему на нос, что знобит, и глаза почему-то болят. "Ужас" Фронтальная камера показывала всю красоту царапины, что тянулась от верхней части брови к глазу. На веке она обрывалась, и продолжалась закорючкой прямо под глазом. Ледяной взгляд замечает кровь на губе, но он даже не может хмурится щиплет неприятно. "Меня избили" "Одно вложение" – Я слишком жесток. Улыбка на мгновение становится истерической, а тихий смех вынуждает собственные пальцы дрожать. "Глупые ВЕТКИ!" Ответ приходит мгновенно."кто"
– Он не спит? "Я столкнулся с веткой" "Я теперь опасный, у меня царапина как у Шрама" Сообщения прочитаны, и Тэхен, смотря на это, улыбается. Знает, что ответа не придет – на часах одиннадцать, и он не знает, зачем просыпался сегодня так рано. Еще он помнит, что Ёнджун живет рядом. Об этом он рассказывал. ~ Ты моя луна... Тэхен вздрогнул всем телом, и на автомате принял звонок. Мелодия была та же, что и на будильнике, поэтому он воспринимает её едва ли не с замиранием сердца. – Ало? – Ты в порядке? Голос на том конце веселый, и даже так слышно усмешку. – Ты испугал меня. Тэхен не ожидал, что на экране появится Бомгю. Он так быстро принял вызов, что даже не понял, что это видео звонок. – Покажи ссадину. Бомгю в кепке и растянутой футболке выглядит красиво. Впрочем, не лучше Тэхена. Он сразу же показывает красную царапину, что тянется от брови вниз. – Их было несколько, – Тэхен смеется, а Бомгю через экран чувствует, что что-то не так, – Но царапина маленькая. – Больно? – Бомгю хмурится так по-важному, – Все хорошо? Тэхен прикладывает ладонь к груди, стараясь унять сердце. Он всегда игнорирует такие вопросы, и этот раз не будет исключением. – Едешь домой? – Нет, сегодня репетиция для студенческого, – он зависает, и смеется чему-то на фоне, – Просвещение, да. Что у тебя? – Я взял пирожные и кофе. – Хочу приехать к тебе! Тэхен молчит, прекрасно понимая, что этого не произойдет. – Ты купишь продукты домой? "Не хочу встретиться с этой веткой еще раз" Сейчас, когда болит всё, что у него есть, слезы наворачиваются. Смотреть на улыбчивого Бомгю приятно и на душе радостно, но Тэхен направляет камеру на небо. – У меня время только гитару настроить, но я все куплю, если не забуду! "Он забудет" Соленая капелька катится по щеке, и холодный ветер заметает морские следы. – Хорошо, – хочет что-то добавить, но странное чувство в легких становится до тревоги ярким. – Не скажешь мне записать все? – Бомгю привычно шутливо поднимает голос, – А что я дурак, нет?! – Прости. Тэхен любит издеваться над Бомгю, но сейчас чувствует себя виноватым. – Что такое, Тэхен-а? – он читает его по отсутствию правильного выдоха и учитывает странный тихий вдох, после дрожи в голосе, – Ты должен показаться в кадре и сказать "Хён, саранхэ! Я сожалею!" Бомгю молчит, дожидаясь ответа. Тэхен его видит прекрасно, и сейчас черты его лица, не обрамленные длинными волосами и фильтрами очень прямые и до недовольства мужественные. – Гю, – его голос предательски дрогнет, выдавая странную ноту, – Хах. Ему смешно от этого, и он рукавом вытирает капельки слез, что неприятно холодят кожу. По видео видно только руку, что тянется туда и обратно. – Где ты? Я прилечу, – голос спокойный, тихий, – Все отменю, сбегу, Тэхен-а. На фоне слышно как кто-то возмущается, но какой-то грохот и скрип все прекращает. Он не заметил того, как Бомгю кому то на фоне рукой пригрозил. – Шутишь? Тэхену смешно, ведь слезы уже не текут, и минутное наваждение проходит, оставляя остринку в горле. – Адрес, – он что-то говорит мимо телефона, – В каком ты кафе? – Аллея за главной улицей, – Тэхен шмыгает носом, – Тут пекарня с ленточкой. В миг его глаза округляются и он вспоминает про свое кофе и пирожные. Он совсем забыл про них. – Ленточкой? – Ленточкой, – Тэхен смеется, думая, что его весело дразнить, – Я буду кушать, хён. Едь на репетицию. Пока! Зажимает кнопку выключения – ему кажется это забавным – он убирает телефон в карман. Сейчас, после минуты разговора он чувствовал себя лучше. Даже гулкое желание вырвать из себя тяжелый, как камнями набитый желудок пропадает, хотя кушать не хочется. Аппетит давно пропал. Только леденящее чувство на кончиках пальцев вынудило его притронуться к своему макиато. Холодному макиато, что на вкус был соленый. – Это... Он не хочет говорить о невезении, поэтому отставляет кофе подальше. Споит Бомгю, когда тот приедет. Может, скормит ему пирожные, сказав, что они отвратительные на вкус? – Я тебе сердце выжгу! Яростный крик, и голос проседает. Черт возьми, это был его личный гитарист, который топал на пол района своими огромными, армейскими ботинками и руками отклонял ветки. Тэхен от этого только схватился за коробку и, уложив её себе на колени, тяжело сглотнул и на всякий случай утер рукавом под глазами. – Где твой телефон?! Бомгю выглядит злым. Его сведенные брови хорошо видно несмотря на кепку, что он зачем-то натянул на себя. – Замолчи и садись кушать, – Тэхен за фиолетовую ленту тянет, и узелок спадает, – Это просто царапина. Игнорирует пристальный взгляд, привычно улыбается зубами, высказывая так свое недовольство. Может, это оскал, просто никто не понял? – Ты в порядке? Спрашивает аккуратно, садится рядом. Он видит красные, большие глаза. Блестящие красиво на мягком свете. – Я случайно вытер глаза джинсой, – протягивает стакан Бомгю, – Льда много, поэтому голос дрогнул. Бомгю принимает сразу же, и отпивает; морщится от явной нелюбви к крепкому кофе и соли. Возможно, он просто придумал себе что-то, и теперь перед ним отчитываются как перед ревнивым мужем. – Убедился? – Тэхен берет в руки одно пирожное, покрытое рыжим каракелином, – Глупый. Бомгю, кажется, в кофе решил утонуть. Зачем он заставил всю группу заткнуться и перенервничал из-за подобного? Он знает, прекрасно знает – даже друзья ему говорят – Тэхен умный. Он не злится на него, хоть и показывает колкий характер, и прекрасно все понимает. Возможно, своей выходкой он не только всех подвел, но и помешал Тэхену. Они уже давно не дети, и не должны быть такими чувствительными к мелочам. – Ты хочешь побыть оди– Бомгю был уверен, что его до дрожи любимый парень, что выворачивается из объятий под предлогом "жарко" совсем не нуждается в любви, что он старается отдавать. Но уверенность пропадает, когда он видит кристаллики слез на щеках Тэхена, что тихо-тихо жует пирожное с каким-то белым, а в середине рыжим кремом. – Ты чего? Шокировано усмехается, тянет руки к красивому, заплаканному лицу. – Оно, – Тэхен убирает пирожное, и сжимает коробку в руках, – Солёное. Слезы не перестают лить, и сейчас все в Тэхене отдаётся гулкой болью. Он моргает, и капельки текут вниз по щекам. Теплая рука Бомгю гладит его прямо у венки, за ухом, а большой палец – с твердой мозолью, привычной для гитариста – растирает слезы по щеке и царапает. Новая волна слез и дрожь в легких делают его таким маленьким и хрупким, что он жмурит глаза от шипящей царапинки. Слезы касаются свежей царапины и своей солью жгут, вынуждая Тэхена громко, прерывисто дышать и грудь заходиться странной, тупой болью. – Тэхен-а. – Бомгю улыбается и второй рукой сжимает его дрожащую руку, – Все хорошо. Присаживаясь ближе, он убирает коробки подальше и, глупо улыбаясь, смотрит на него. Смотрит и ждет, ждет секунды, минуты, и если нужно, прождет часы, пока нервный срыв не пройдет. Как часто Бомгю видел такие срывы? Почти постоянно. Как часто он видел таким именно Тэхена? Никогда. – Ты устал. – Я устал, – Тэхен аккуратно укладывает голову ему на плечо, – Гю. – Что? Парень нарочито брови сводит, делая до смешного грозный вид. Заботливо гладит по рукам. – Закрой свои уши, – отлипает медленно, и улыбается, смотря ему в глаза, – Возьми наушники. – Это из-за продуктов, да? – он сглатывает, и голос его становится громче, – И мороженое, я не забыл про него, так что в следующий раз!... Тэхен сжимает его бедро в цепкой хватке, и Бомгю кривится от боли. Все же, цифра семьдесят на эспандере не шутка. – Я понял, понял! Достав свои алые наушники, он сует их в уши, и, включив Симфонию с Зарой Ларсон, закрывает глаза. Всегда, когда Тэхен злится, он продолжает с явной заботой о хрупком сердце просить его включить музыку и закрыть глаза. Тэхен не может врать, не может скрывать, не может умалчивать во благо – его даже самая маленькая ложь вынуждает сбиться с жизненного ритма. "Он не кричит" Бомгю улыбается, ведь чувствует, что руки, сжатые им аккуратно, только едва ластятся; обычно когда Тэхен злится, он сжимает его руки, царапает венки и растягивает костяшки. Сейчас же он нервно рисует, словно бы монеткой пытается содрать защитный слой; Бомгю верит, что тот не злится на него из-за такой мелочи. Рискнув подглядеть, он аккуратно открывает глаза, и уже улыбается, понимая, что проказничает. – Я люблю тебя. Тэхен поднимает взгляд от их скрепленных рук, и Бомгю, забыв про все, вглядывается в все ещё красные глаза. Вместо ожидаемых строчек песни, не смотря на шум музыки в наушниках у одного и сбитое дыхание у второго, только улыбка и смех. – Я люблю тебя, – Бомгю не может не улыбаться Тэхену, – Я люблю тебя! Повторяет громче и руки сжимает крепче. Тэхен на это только весело смеется, сдирает наушники с Бомгю и, ни о чем не задумываясь, быстро целует его в край губ. Улыбка и смех мешают ему, но он аккуратно придерживает Бомгю за подбородок, рассматривает его губы. Он расплачется, как ребенок, если они тоже будут солеными, и не будет этого отрицать. – Я люблю тебя, а ты любишь меня. Знает, что сказать этого Тэхен не может, и говорит за него. – Твое мнение субъективно. Его улыбка веселая, и острые зубы прекрасно видно; от этого Бомгю только скрещивает ноги в лодыжках и, поджав губы на пару секунд, тянется за поцелуем. – Тэхен-а. Дразнит его, шепчет перед тем, как коснуться губами и улыбается самыми краешками; он не чувствует на губах у Тэхена никакой соли. Только едва заметная горечь от макиато, что Бомгю вообще не заботит. Он давит по глупой привычке, как струной вытягивается, чтобы быть ближе к Тэхену – и целует. Целует, отстраняясь с мокрым звуком, целует ещё раз, и отстраняется; словно бы принципиально наклоняет голову в другую сторону и из вредности застывает с приоткрытым ртом. Он любит ждать, и, чуть сощурив глаза, следит за тем, как Тэхен улыбается, не находя в себе сил унять эмоции и продолжить целоваться. – Пошли домой.***
– Ну поцелуй меня. – просит, вытянув губы трубочкой, закрывает глаза, – У-у. Он только что оставил на лице Тэхена двадцать поцелуев, что он намеревается вернуть. Он согласился одолжить их только из-за того, что они должны были сработать на пару с перекисью и ваткой, создав целительный эффект. Обычно в играх это работает, а посоха, чтоб треснуть на удачу, у них нет. – Хён, ты выглядишь глупо. Впрочем, Тэхен тоже помогал ему зализать раны с вчерашнего вечера. На руках были ссадины, а на лбу, прямо у роста волос кровь запеклась – Бомгю сказал, что ничего не помнит. От этого Тэхену на душе больно, а царапина на брови кажется полосой от красной ручки, не больше. – Я же люблю тебя? Повторяет, словно бы тот с первого раза не запомнил, и внимательно смотрит на парня, что складывает уже пустую коробку по сгибам. В глаза бросается красная полоска, царапинка, что точно останется небольшим шрамом. Даже если за неделю затянется, она на веки вечные станет любимым местом Бомгю для того, чтобы ткнуть или, в хорошие дни, чмокнуть. Хорошие дни, как сейчас, когда Тэхен выпустил весь пар на глупое стечение обидных обстоятельств и теперь стыдился этого совсем не странного порыва. – Ты любишь выпить. – Серьезно? – смеется этому ответу, и сразу же хлопает по месту на диване рядом с собой, – Иди сюда. Тэхен перебирает пакет с продуктами, что они по дороге взяли. – Нет. Отказывается с веселым тоном, и фиолетовую ленту себе на запястье завязывает. – Ты думаешь, что я много пью? – Да. – Настолько много? Тэхен кивает. – Я просто не... – на языке крутятся оправдания, но он знает, что Тэхен тоже, – Не знал, что тебе это так не нравится. – Ты не ночуешь дома, – Тэхен садится рядом, и ногу задирает вверх, обнимает её удобно, – если спишь днем, спи дома. Бомгю дергает его за ленточку и, выжидая минуту, решается поднять взгляд с пола. Он виноват в том, что соглашается посидеть с друзьями в свой выходной и отпраздновать важное событие? Конечно нет. Он виноват в том, что видит перед собой прямо сейчас. – Почему слезы все еще текут? – Тэхен смеется, вместо ответа, ибо сам не знает из-за чего расплакался. – Тебе больно? Когда Бомгю касается пальцами свежей царапины, Тэхен жмурится от слабой шипящей боли; вертит головой, чтобы избавиться от чужих рук. Но хватка становится крепче, и у него нет выбора, кроме как сомкнуть челюсти. Бом смотрит на него близко-близко, и Тэхен сдается первым. Он оставляет на губах Бомгю отпечаток своих собственных, и отстраняется, ждет, пока тот сорвется. В тот же миг его губу прикусывают и оставляют сотни мокрых поцелуев; он его прекрасно знает. Знает, что главное – не сомкнуть зубы – и это даже если челюсть тянет от того, что Бомгю опрометчиво называет французским поцелуем. Он любит целоваться долго, любит возбуждать чувствительного к мелочам Тэхена. Любит рандомно касаться его, и в этот раз он гладит его по шее. За мокрым звуком руки перемещаются на грудь, а оттуда плавно стекают по ребрам. – Пф. Каждый раз, когда он переходит какую-то невидимую границу, получает теплые, переполненные смехом объятья. – Шрам останется. Бом сжимает его в теплых объятьях, и выпускает только через пару мгновений, когда Тэхен тянется к нему вновь. Перехватывает его руки и гладит золотистое кольцо на его пальце. – А я... я пластыри не купил. Тэхен-а, только не надо... Ай!