Откровение

— До сих пор не могу поверить, что иду к мозгоправу. Лоуренс предпочитает не реагировать, лишь бросает короткий взгляд и закатывает глаза. Этот тон — упрямый, с жалостливыми нотками — он уже давно без проблем распознает как «ты, конечно, прав, но иди к черту». — Повторишь это после сеанса. Адам недовольно ворчит и все же нехотя признается себе, что искренне хотел бы, чтобы Лоуренс оказался прав. Ему надоело каждый день пить снотворное, чтобы нормально спать, не вскакивая с застревающим в горле криком и живо представляющейся головой свиньи перед глазами. Но он почти не допускает, что какой-то психолог сможет по-настоящему понять его. Никто не может, кроме Лоуренса. И эта безвыходность чертовски раздражает. Лоуренс первым заходит в здание. Адам придерживает ему дверь: несмотря на относительно быстрое восстановление, полного контроля над протезом Лоуренс пока еще не добился и чуть прихрамывает на одну ногу. Адам неуверено плетется за его статной фигурой, немного сгорбившись. Рукава его потертой куртки небрежно болтаются, а сам он почти тонет в ней, пытаясь потеряться в неприятных зеленых стенах клиники. — Добрый день, — вежливо здоровается Лоуренс у стойки регистрации, — нам сказали, что психотерапевт, к которому мы записывались, не сможет принять нас. — Да, конечно, — улыбнувшись, отвечает молодая девушка с бейджем медсестры, — миссис Уилсон будет свободна через двадцать минут. Устроит? — Да, — отвечает Лоуренс, коротко переглянувшись с Адамом, все еще прячущимся в своей куртке. — Вон там, пятый кабинет по левой стороне. Гордон кивает ей и, подхватив Адама за руку, настойчиво ведет того в указанном направлении. На короткий миг парень вздрагивает и рассеянно хлопает глазами, все еще пребывая в каком-то подвешанном состоянии, а затем резко выдергивает свою руку и опускает недовольную реплику. Лоуренс ничего не отвечает. Он мягко приземляется на пуф около кабинета, а рядом следом за ним вальяжно опрокидывается Адам. Мужчина берет с полки какой-то журнал и без интереса проходится взглядом по полупустым страницам — зато он прекрасно замечает, как Адам рядом с ним то и дело ерзает на месте, бросая иногда в его сторону странные взгляды. В какой-то момент это начинает напрягать. — Все будет нормально. — Неа, — мычит парень, не поворачиваясь к Лоуренсу. — Для тебя больница — уже второй дом, а я терпеть не могу все эти «здравствуйте, до свидания, спасибо-блять-пожалуйста». — Точно, и скоро ты поймешь, что лечиться в частных клиниках очень удобно, — спокойно отвечает ему Гордон с полуулыбкой. — Чувак, просто заткнись. Лоуренс согласно пожимает плечами и снова берется за журнал, но его почти тут же вырывают у него из рук. — Господи, нет, говори со мной, — теперь уже просит Адам, хотя все еще выглядит недовольным. — Ты же знаешь… а, к черту. Лоуренс знает, что Адам имеет в виду. Парень не раз говорил, что после того, как его жизнь навсегда раскололась на две части, он единственный, кто мог понять его. Доктора пугала, хоть и не удивляла, перемена в поведении Адама — тот стал совсем закрытым и, кажется, еще более злым. Он совсем не понимал людей вокруг. Лоуренс не был уверен, что с ним самим все в порядке, но перемена в поведении молодого человека беспокоила его ничуть не меньше: они многое пережили вместе, и, как бы Лоуренс ни хотел бежать от этой мысли, он стал эмоционально зависеть от Адама почти так же, как и тот от него. И сейчас тон Фолкнера чересчур грубый, что означает только то, что он пытается скрыть в своем голосе одолевающую его боль. Перекинуть сейчас руку ему через плечо кажется неплохой идеей. Он так и делает, и Адам не скидывает ее. Он чуть придвигается к мужчине, чтобы тому было удобно обнимать его, и немного расслабляется. Через некоторое время он спрашивает: — И зачем мы вообще пришли сюда? — звучит как жалоба. — Каким таким образом эта миссис с корочкой сможет понять нас? Гордон вдруг ловит себя на мысли, что, будь это Элисон, он бы уже сто раз прервал поток ее бессмысленного нытья, а она бы в очередной раз обвинила его в холодности и отстраненности. Адаму он не может сказать ничего подобного, это ощущалось, как сказать Даяне, что единорогов не существует. Тем более, раздражает Гордона это лишь по той причине, что одолевает и его. Поэтому он просто смотрит на него, как обычно смотрит, когда парень погружается в болезненные воспоминания, и убедительно говорит: — Доктор Уилсон — хороший специалист, многие мои знакомые очень лестно отзывались о ней. — О, это все чушь собачья, — говорит Адам и резко выпрямляется. — Твои знакомые пилили свои ноги? Голодали несколько дней? Может, в них хотя бы стреляли? Хах. Тогда что они вообще могут говорить об этом, — сдавленный смешок вырывается из его плотно сжатых губ, и он выдыхает в сторону, отворачиваясь. Со злостью на самого себя он осознает свою вспыльчивость и что Лоуренс не должен выслушивать его жалобы, но ничего не может поделать. Произошедшее в ванной не помогло ему избавиться от вредной привычки. Ни от одной из них. Он долго молчит, наверное, ожидая реакции, а потом просто льнет обратно к Лоуренсу и, жалобно простонав, утыкается ему в плечо, закрыв глаза. Мужчина повинуется внезапному порыву и запускает пальцы в волосы Адама, на самом деле не осознавая зачем, однако парень никак не реагирует. Уголок его губ чуть приподнимается. Иногда у Адама проскальзывают странные мысли. Например, про то, почему Лоуренс остается у него так долго, иногда совсем допоздна, почему терпит то, за что на других срывается, зачем оплачивает его счета и делит чек по пропитанию. Ему также интересно — совсем немного — почему Лоуренс смотрит на него так, как смотрят обычно не отцы на своих детей, как он изначательно истолковывал стремление дока помогать ему, а как влюбленные девочки на мальчиков-хулиганов, и… зачем Лоуренс касается его так нежно, словно рана в плече до сих пор свежая, зачем спит с ним в одной постели. Да, он думает, что все это выглядит по-гейски. С другой стороны, был ли у него когда-нибудь настоящий друг? Не тот, который тычет тебя гвоздями на дне рождения, а с которым действительно комфортно. Может, это и есть нормальная коммуникация двух друзей, к которой он еще не привык. И сейчас, ощущая чужие пальцы на коже своей головы, он снова задумывается об этом, а молчание Лоуренса столь же выводит, сколько успокаивает. Какой же бред. О чем он думает? Не посещают ли и его такие мысли? В этот момент дверь открывается, и из кабинета выходит странный молодой человек: во всех его движениях сквозит дерганность, однако он улыбается и выглядит вполне спокойным. — Пару минут, пожалуйста, — просит высокий мелодичный голос и дверь закрывается обратно. Через некоторое время из кабинета выглядывает ухоженная женщина средних лет и, одарив мягким лучистым взглядом, просит их войти. Лоуренс входит первым; Адам идет за ним. Они занимают места, которые, как они догадались, предназначались для них. — Вы семейная пара, правильно? — вдруг спрашивает доктор Уилсон совсем невзначай, будто уточняет нечто очевидное, и быстро делает пару заметок в своих документах. Адам тут же выдергивает свою руку из руки Лоуренса, словно получив ожог, и ошеломленно смотрит то на ничего не подозревающего психотерапевта, то на Лоуренса, который почему-то смеется. — Какого хрена? — спрашивает Фолкнер, нахмурившись и хлопая глазами в растерянности. — Нет, вы ошиблись, — поправляет ее Лоуренс, улыбаясь и с нескрываемой усмешкой смотря на Адама. Фолкнер закатывает глаза и, цокнув языком, снимает наконец свою куртку и помещает на вешалку. Женщина тут же оставляет свои документы, поднимает голову и сдержанно извиняется. — Меня зовут Дженнифер Уилсон, — следом говорит она тихо, но четко. Ее улыбка приятна, но не приторна. — Скажите, как зовут вас и присутствовали ли вы когда-нибудь на подобных сеансах? И с определенного момента все идет куда лучше. В клинике настаивали на раздельных приемах, но Лоуренс знал, что без него Адам точно никуда не пойдет. Да и сам Гордон рассчитывал, что так ему будет спокойнее снова переживать моменты из прошлого, чтобы хотя бы на время избавиться от них. Итак, по очереди они делятся общими, не особо личными моментами своей жизни, и, на удивление, это помогает настроиться. Поход к психотерапевту перестает казаться Адаму таким уж страшным и бесполезным занятием, когда внезапно Уилсон спрашивает: — Скажите, Адам, вы принимаете что-нибудь? И черт, думает парень, она попадает в точку. С того момента, как к нему возвратились самостоятельность и способность устойчиво стоять на ногах, таблетки разных типов стали частью его обычного распорядка дня. Притом это не казалось чем-то ужасным, когда выбор стоял между косвенным влиянием на организм и возможностью поспать, не вскрикивая от ужаса. — Эм… да, — скомканно признается он, украдкой взглянув на Лоуренса. — Это снотворное, иногда транквилизаторы… — под словом «иногда» он умалчивает «все последние недели», — некоторые болеутоляющие. К его удивлению, женщина не кривится и не закатывает глаза, как он ожидал. Но ее тон настойчив, хоть и по-прежнему спокоен, когда она объясняет, что таблетки — не решение. Парень замечает, как внимательно слушает ее Лоуренс и кивает каждому данному Адаму совету, будто для него это важно. — Легко давать советы, когда не сводишь концы с концами, лишившись той последней дерьмовой работы, которая завела тебя к психопату. — Вы правы, я не могу судить об этом, — мягко произносит Уилсон. — Но ведь у вас в жизни есть хорошие моменты. Вспомните, может, есть какие-то несбывшиеся мечты, цели, о которых вы грезили с большим воодушевлением? Адам вспоминает, как мечтал поесть икры в ресторане, купить новую линзу для фотокамеры, а еще оплатить счета и съехать со своей темной, пустой квартиры куда подальше. Это было, пока не появился Лоуренс. Если так подумать, Лоуренс вытащил его из болота, и вместе с этим его прошлые мечты куда-то испарились. Всем, что занимает его сейчас, есть лишь экзистенциальные потребности: желание заснуть без являющихся ему зловещих теней на шторах и проснуться, не задыхаясь от воды в легких. Осталась одна мечта, о которой он никогда не считал нужным говорить, но сейчас решает сказать, чтобы произнести хоть что-то: — Я хотел быть ветеринаром, — пожимает плечами он. — Это глупо, и все же я никогда им не стану. — Это не глупо, — говорит ему Лоуренс. — Мы могли бы быть коллегами. Адам усмехается и замечает на лице Лоуренса такое странное выражение, которое все никак не может растолковать. Он удивлен? Восхищен? Это вгоняет Адама в замешательство, но он все же рад, что Лоуренс и доктор Уилсон не смеются над его маленькой тайной. Все идет вполне неплохо, но Адам чувствует, что с каждой фразой, с каждым вопросом приближается то, ради чего они пришли. И, наконец, это случается. — Я слышал, как она кричит, — не моргая, со стеклянным выражением тихо произносит Лоуренс. Адам вспоминает этот момент, и его самого бросает в дрожь. — Она звала меня, я был нужен им, — продолжает он, потирая вспотевшие ладони. Сердце Адама бешено колотится, он отчаянно борется с желанием прервать сеанс или просто как-нибудь поддержать Лоуренса, показать, что теперь ему не нужно переживать это в одиночку, что он может дотянуться до него, помочь, успокоить. Ему хочется взять дрожащие ладони Гордона в свои, но он благоразумно воздерживается, смущенный присутствием доктора Уилсон, хотя женщина почти похожа на того, кто понимает их. — И вы сделали все, что было в ваших силах, — поддерживает доктор, избавляя Лоуренса от необходимости говорить о самой страшной части его жизни. — Не каждый бы сумел решиться. «Решиться застрелить меня», — отчего-то договаривает про себя Адам, хотя понимает, что Уилсон говорит не об этом. Он боится рассказывать свою часть истории. Он никогда не говорил об этом, даже с Лоуренсом. Но сейчас он чувствует особое желание, странный порыв вылить наружу все то, что медленно съедает его каждый день, оставляя уродливые рубцы от укусов. — Там было темно, — начинает он, и голос, вроде, даже не дрожит, хотя язык заплетается на простых словах, — темно и… больно. Ну, сначала страшно, а потом больно, не все сразу… Боль пришла, когда силы кричать закончились. Болело плечо, горло и все тело. Отвратительно, — он выдыхает, делая паузу. — Я не знал… не знал, что делать… черт, — он сжимает зубы, пытаясь сдержать предательские слезы, но доктор Уилсон смотрит так понимающе — без этого противного сожаления, которого на самом деле никто не чувствует — с поддержкой и искренней заинтересованностью, что он бросает попытки скрыть эмоции и просто продолжает. — Я не понимал, сколько времени прошло, знают ли о моей пропаже — знал только, что остался один наедине с трупом человека, которого сам же убил… и в голове только одна фраза… — он переводит взгляд на Лоуренса и, увидев сожаление на его лице, тут же отводит. — Я не знал, жив ли ты или… если жив, то приведешь ли помощь… черт возьми. — Я никогда не забывал о тебе, — врет Лоуренс, который на самом деле не мог думать ни о чем, кроме невыносимой физической боли и своей семьи, когда, умирая от потери крови, полз к казавшейся такой близкой свободе. Но он убеждает себя, что на самом деле не смог бы забыть о человеке, с которым прошел через ад. Его чувство вины было слишком сильно, чтобы забыть. На красном, мокром от слез лице Адама выражается внезапное оживление, он смотрит на Лоуренса и чуть не начинает смеяться. — Чувак, это приятно слышать, — говорит он с какой-то пугающей улыбкой и смеется. Смех смешивается со слезами, а улыбка теряется в проявившихся скорбных морщинках. — Потом мне стало холодно, — внезапно продолжает он, уткнувшись лицом в сомкнутые руки. — И очень хотелось есть. — Адам… — Да? — снова смеется Фолкнер. — Уже есть догадки, что мог сделать умирающий от голода, совершенно беспринципный парень с уже медленно разлагающимся трупом? Лоуренс смотрит на него полными ужаса глазами, не веря собственным ушам. Но по дерганности в чужой мимике и застывшему страху в глазах он понимает: Адам не шутит. Парень хотел бы, чтобы это было неправдой. Он до сих пор помнит каждый шаг наступающего безумия. Как он искал в темноте, борясь с отвращением, мертвое тело, а затем исследовал его, чувствуя наравне с презрением к себе одолевающий его суть голод. Он поднимал конечность, подносил к зубам и в страхе отбрасывал в сторону; затем снова поднимал и снова бросал, но в какой-то момент его тело самостоятельно сделало выбор. Поочередные укусы, один за одним, ощущение упругой, застревающей в зубах сырой плоти с сочившейся из нее кровью. Удовлетворение. И ненависть к себе. — Выбора не было, — подытоживает доктор, но Адам ее не слышит. — Вы ведь больше не чувствуете подобного рода голода, не так ли? — Что? — отстраненно, не совсем осознавая вопроса, спрашивает парень, а затем, относительно придя в себя, внезапно вспыхивает: — Вы имеете в виду, не хочу ли я сожрать кого-нибудь? Это то, что вы хотите сказать? Лоуренс, увидев тонкую черту, на которой балансировал Адам, участливо касается его руки, призывая остановиться, но Фолкнер даже не замечает этого. Доктор Уилсон кивает на его вопрос и вежливо поясняет: — Это случается, и всегда важно пресекать болезнь на раннем этапе. — Слушай, для справки: то, что я сыграл в игру с этим психом, не значит, что я сошел с ума. Можешь сделать пометку в своем журнале, а еще лучше: поиграй с ним сама, может, тогда перестанешь задавать идиотские вопросы. — Адам! — С меня хватит, — бросает он и, схватив куртку, спешно выходит из кабинета. Лоуренс, извинясь, выбегает вслед за ним. Он догоняет его быстро: Адам не пытается убежать. Расплатившись за сеанс, Гордон находит его, растерянного, абсолютно разбитого, на улице, спрятавшегося в своей безразмерной куртке. — Мне жаль, — шепчет Адам и смотрит на Лоуренса с надеждой, как смотрел тогда, в ванной. Он надеется, что Лоуренса не отпугнули его откровения. — Черт возьми, я полный придурок… Мужчина поражен и немного зол, но он также чувствует невыразимую эмпатию, и видеть Адама таким, особенно после услышанного, невыносимо. — Да, — соглашается Лоуренс и становится рядом, прислоняясь к стене. — Абсолютный придурок. Фолкнер усмехается, на самом деле решая неразбериху, творившуюся в голове. Ему, вроде как, стало легче после приема, что удивительно; с другой стороны, теперь Гордон знает про него те темные стороны его жизни, которые наверняка оттолкнули бы его самого, коль он узнал бы о существовании их в жизни другого человека. — Поехали домой, — просит он в конце концов, следя за реакцией. Лоуренс переводит на него внимательный взгляд, в котором Адам не замечает презрения или отвращения, и, согласившись, идет к машине.