Раскрась моё небо слезами

Во время очередного боя ДеВой видит, как его бей вылетает за ринг, и предлагает отвлечься на своё любимое хобби. Дельта пожимает плечами и молча садится на стул перед холстом, ожидая очередного творения Блинда. Ему они нравились. Как тьма тёмного Турбо Диаболса, завораживали и удивляли своей целостностью. Каждый раз из-под кисти выходило нечто чудесное, новое и неожиданное, поэтому Акане тихо и мирно сидел, иногда глядя куда-то в потолок. Наступила скучная тишина, которую Блинд разбавляет небольшим диалогом. Нельзя же давать своей музе томиться, она становится не такой прекрасной. — Вообще, писать картины — целое искусство, которое нужно уметь понять! Если линию начертить правильно, её можно будет истолковать как глубочайщее чувство творца! — возбужденно восклицает он. — Как у вас всё преувеличено, — беззлобно хмыкает ему в ответ юноша, пока глаза смотрят то на белую краску, то на художника. — Лично если я вижу линию, то и воспринимаю её как линию. Ничего больше. — Это тоже самое, как если бы в бее можно было видеть только кусок металла! — наигранно, слегка обидчиво произносит Блинд, делая мазки на картине. Дельта неопределенно чуть наклоняет голову вбок. — Мне, как невысокому ценителю искусства, сложно понять твою боль. Я понимаю красоту бея, но не линии. — Художники вообще иные люди, я бы сказал… — на лице ДеВоя появляется лёгкая улыбка. — Говорят, когда они уходят на небо, Бог разрешает в последний раз показать миру своё искусство и разукрасить небо в краски своей души. — Какой цвет был бы у тебя, Блинд? Молчание и небольшая пауза. — Орхидеи. — Ясно. — Акане прикрывает глаза, зная, что этим никак не мешает работе, и с мягким любопытством и иронией спрашивает: — Закончил со своей линией? — Когда-нибудь я научу тебя видеть в ней не просто очерк на бумаге… — мечтательно вздыхает тот и дорисовывает последние детали.

***

Дельта не спеша спускается к реке, крепко и бережно держа в руке какой-то сверток, находит удобное место и садится на зелёную траву, слегка щекочущую ладони. Они немного дрожат, но юноша не обращает на это внимания и как можно аккуратнее разворачивает кусок ткани. Берет в руки альбомный лист и поднимает взгляд на небо. Карандаш оставляет серый след на белой бумаге, а Акане даже не смотрит на результат. Он знает, что ничего особого не нарисует, но эта линия отразит его внутренний мир и эмоции, как и говорил ДеВой… «Думаю, моим цветом души стала бы орхидея» — Ты соврал, — тихо шепчет Дельта, чтобы не сорваться на крик, и долго смотрит на расплывающееся жёлто-розовым оттенком небо. Облака, как вата, неспешно заливаются таким же, и ветер гонит их куда-то далеко. Никого из людей рядом нет, и юноше жаль, что никто не может сейчас восхититься этой красотой и понять её. Каждый человек видит над своей головой настоящее чудо и упорно отказывается это замечать. Акане склоняет голову над листом, полностью осквернённым грифелем, и единая линия, кажется, о чём-то ему напоминает; о чём-то, что ушло, похоронив с собой возможность жить без постоянной тоски. Он в растерянности смотрит на последний предмет из свёртка и закусывает губу: — Я правильно понял, что он пытался мне показать, Бахамут?.. И словно в подтверждение, в лицо Дельты бьют алые лучи заката, самые насыщенные и яркие, что он когда-либо видел, а бей незаметно сверкает, как будто кивая. Весь мир, всё внутри юноши прогрело заходящее солнце, растопив остатки последнего самообладания. По щеке скатывается горькая слеза.