Монолог Аякса с Люмин на руках

      — А тут все также пьют И яду в уши льют Не так в прямом, как в переносном смысле       И на миг в мире не колыхались деревья и даже не шумел дождь, звучание собственного голоса непривычно резало слух и отражалось от невидимых стен, которые они сами построили.       Лишь внутри Чайльда бесконечно гудело и нарастало, отдаляясь и вновь накатывая волной; он не мог сделать даже вдох, горло передавило тугой удавкой отчаяния и всепоглощающей безысходностью. Ничего более не казалось чем-то существенным и реальным в его руках, рассыпалось на глазах понимание настоящего и как дымом уходили из горящей души его последние надежды, пока он и не пытался больше хвататься за то, в чем не видел смысла.       — А я уже привык Страдать за свой язык, Поскольку он воспроизводит мысли.       Если даже так, уж точно он не собирался верить в чужой образ, что возникал перед его глазами смутным, размытым пятном; он не собирался вообще начинать понимать что происходит, потому что это было похоже на очередной кошмар.       Кошмар, где Аякс опять один. Наедине с собой он безрезультатно пытается выяснить что стало причиною гнили внутри него, что оставило на долгие годы след горечи в рыбьих пустых глазах. В его повторяющихся видениях он как безумный из последних сил проливает чью то кровь. Клинки в его длинных пальцах, снова и снова, как в тумане Аякс держит крепко оружие в руках и дышит тяжело, пока гул не разрывает его изнутри, и он просыпается, хватаясь за уходящий луч солнца.       « — Мне не впервые пытаться убить кого-то, я не боюсь смерти.       — Даже моей? »       — Все хахоньки тебе, безглазый оптимист. А я всю жизнь играю идиота.       Если бы Люмин была сейчас рядом, она бы наверное посмеялась над ним. Если бы Люмин была сейчас рядом, она бы наверное вытащила бы его из вязкого болота чужой крови, даже если бы и очень злилась и хмурила брови. Она все равно имела что-то вселяющее желание жить, словно ее брат, как она говорила, искрящийся добродушием, но она: как холодный отблеск последней веры в лучшее, как то, что спасает лишь когда нет силы двигаться дальше.       Люмин как толчок в светлое будущее, в ней Аякс видит свой смысл, в ней будто заключена вся вселенная, в ее величественном молчании, ухмылке и смеющихся глазах. Наверное, нет никого более противоречивого чем Люмин: она луна и звезды, но теплее самого горячего огня, в ней весь пыл, что бесконечно направлен в вражду между ними, но вся та же нежность в тени, которую он бережно хранит внутри себя.       — Шут-профессионал и принц-авантюрист...       Но он никогда не спрашивал кем являлся для путешественницы, которая собиралась пересечь Тейват.       — Что общего? Работа есть работа.       « — Я никогда не стремился навредить тебе, Люмин, я никогда не- »       Чайльд смотрит на безжизненное тело в руках и не смеет отвести взгляд.       Как и прежде в его сердце бушует шторм и сметает остатки здравомыслия. Он не чувствовал собственных рук, когда безжалостно сжимал ее хрупкую шею. Во рту был привкус соленой крови и горящий безумием взгляд, вожделение внутри тянуло его лишь ближе, смертельно ближе, чем ему стоило подходить. Аякс знал насколько опасно быть ему с той, кого он настолько сильно желает.       В его остатках памяти возникает лишь ее улыбка и бесконечный шепот, на повторе он слышит неразборчивые бормотания, сводящие с ума. Люмин была всем и теперь от нее остались только ее пустые золотистые глаза без намека на прошлый свет внутри. Аякс держит ее голову и тормошит за плечо, хоть и знает что она уже не тут, не рядом и это выглядит ужасно жалко.       Если бы эмоции Аякса были осязаемы, он бы был той разбитой вазой на кафельном полу, тортом, который испортили в момент праздника, он бы был той потерянной безделушкой, тем кольцом что тонет на дне море, превращаясь в ржавчину.       « — Может быть умереть от твоих рук - это не такая уж и плохая смерть? »       Аякс уже не слышит собственный дрожащий на грани смех, его окружает запах цветов, что белоснежны и чисты как снег, он вдыхает свежую росу и замирает около шеи Люмин, прижимаясь сильнее, чтобы почувствовать остатки уходящего живого тепла в ее теле.       Он держит ее, ту, что является его солнцем и луной, путеводителем и спасающим кругом, но и тут, что топит его в беспомощности, бесконечной тяги к запретам: сумасшедшей привязанностью, истощающей его душу.       Люмин он не отпустит уже никогда.       — И лет через пятьсот Какой-нибудь сексот, Пронзенный через штору по ошибке, Сквозь смертный крик Пусть позавидует на миг Моей смекалке и твоей улыбке.