***
Травмы были серьёзными. Три операции на колене и одна на плече. Я провалялся на больничной койке слишком долго, чтобы успеть попрощаться с Ви. Его тело увезли в Тэгу в закрытом гробу. Хёны тоже не могли оставаться со мной рядом. Замены мне и Киму нашлись поразительно быстро, словно Агентство уже подготовило их заранее. После представления новичков Шихёк отправил Бантанов в тур. — Мы ждём тебя, — сказал Шуга, прощаясь. — Реабилитация же не будет длиться вечно. — Да! Конечно! — я как всегда улыбнулся. «Не вечно. Но я никогда больше не смогу двигаться как раньше. Смеяться, как раньше. Чувствовать как раньше». — Мы твоя семья, — поцеловал меня Чимин. Я ткнулся в его щёку в ответ и подумал: «Ким тоже был моей семьёй». — Помни, что музыка важнее всего. Мы начинали всё это ради музыки, — обнял меня наш монстр. Я почувствовал, что плачу у него на плече, и понял, что Ви стал для меня за последние два года важнее всего. Важнее музыки. — Арми ждут от тебя новостей, не забывай их, — подмигнул Хосок. — Я не забуду, — заверил я. И я попытался. Я даже выходил онлайн. Но как только левая рука касалась клавиатуры, мелкая моторика на правой ещё отказывалась слушаться, в голове начинал звучать голос Кима: «Мы вошли в их сердце. У нас нет права бросать их». Нет права. Нет. У него тоже не было права бросать меня. От этой мысли глаза мои наполнялись слезами, и я больше не мог думать ни о чём другом. Я был глубоко несчастлив и не хотел передавать моё несчастье Арми. А улыбаться и говорить, что у меня всё налаживается, было бы ложью. Я не мог врать Арми. Только не им. Я отключался от сети и закрывал глаза. Я вышел из больницы прихрамывая. Одиноким и бесполезным. Не то, чтобы я считал этот мир несправедливым, мне просто больше не было до него дела. Бантаны были в турне по Канаде, сборы почти не упали. Арми хорошо приняли новичков. По мне скучали всё меньше. Король мёртв — да здравствует король. От прошлой жизни остались тату на костяшках пальцев, браслет от Картье, которое оставили мне родители Кима — точно такое же был у меня на запястье, ошейник Ёнтана и изрядно похудевшая банковская карта. В рюкзаке лежали выписки из истории болезни и тетрадь со стихами, которые мы сочиняли последний год с Ви на пару. Домой я не вернулся. Взял такси до Инчхона, там купил билет в один конец. Выбрал Австралию — далеко от прошлого, от жалости Арми, прессы, знакомых и просто случайных зевак. Полёт до Сиднея был долгим. Всё время я прокручивал в голове последние минуты той, другой жизни, когда был счастлив. Вот Ёнтан встаёт на задние лапки у меня на коленях, резво перепрыгивает на заднее сиденье, заливается лаем. Вот я оборачиваюсь посмотреть, в чём дело, вот чёрная «Бэха» плющит задницу нашего «Генезиса», Ви крутит руль, пытается стабилизировать внедорожник, рвёт ручник, мы не вписываемся в поворот и вылетаем на встречку. Инстинктивно Ви должен был бы развернуть машину так, чтобы удар пришёлся по пассажирскому сиденью. Но у него инстинкты сработали иначе. И вот теперь я жив, а они…***
Австралия — страна дорог и неба. Жить здесь без машины совершенно невозможно, поэтому я преодолел страх, записался на курсы рискованного вождения и обкатал сначала Mount Panorama*, а потом и другие трассы, до которых мог дотянуться со своими страховочными премиальными. Теперь, что бы ни случилось на дороге, я контролирую. И мне хорошо за рулём. Я никогда не винил машину в том, что произошло. Как никогда не винил сцену в своих многочисленных мозолях, травмах и обмороках. Просто стечение обстоятельств. Судьба. Я кочевал по Австралии, нигде надолго не задерживаясь, совсем ушёл с радаров соцсетей, растворился в пустынях, лесах и пляжах. Мозг был занят дорогой и воспоминаниями, а боль в ноге и в груди переставала доставать. Моя привычка жевать за рулём разрослась до размеров бедствия, и я здорово набрал вес. Но кто теперь меня будет за это укорять? Ви говорил: «Зачем жить, если не можешь жить счастливо?» Эти слова я не забыл. Хотя после аварии начал многое забывать. Названия наших песен, мелодии, движения, запахи, вкус еды. Без Ви жить «счастливо» уже не получится. А вот просто жить я старался. Мне казалось, что если я буду постоянно находить что-то необычное, Ви тоже будет к этому причастен, будет видеть моими глазами, и ему будет хорошо там, где он сейчас. Жизнь с ним была одним большим приключением. Такой она должна оставаться и без него. Иначе всё было напрасно. Так я думал. Так я чувствовал. Это давало мне силы двигаться вперёд. Вот и сейчас я направлялся в Мельбурн, передохну там пару дней и поеду в собачий питомник в Колаке. Я давно уже нашёл его адрес, но я всё тянул с принятием решения. Сомневался, стоит ли опять к кому-то привязываться, любить, надеяться на лучшее. Всё равно всё закончится как всегда и будет больно. Потом набрался храбрости и присмотрел несколько свободных щенков. Теперь вот поеду выбирать себе другого Ёнтана, потому что другого Кима я выбрать не смогу.***
Мельбурн очень шумный. Совершенно бестолковый с точки зрения водителя. Я был зол на всё, особенно на гостиницы и их постоянные вымогательства: за интернет, за полотенца, за горячую воду, за бассейн на крыше. Когда приехал на место, у меня было совсем не то настроение, с которым надо выбирать себе друга. Но как только пересёк порог приёмной и вошёл на территорию с вольерами — забыл про всё на свете. Десятки шпицев преданно и заинтересованно смотрели на меня сквозь решетчатое заграждение павильонов. Все как на подбор. Сердце заколотилось от предвкушения. Меня отвели к тем, что я пометил галочкой в мейле. Я начал выбирать, ещё не отдавая себе отчёта, что же я ищу на самом деле. Не та морда. Не те уши. Не тот язык. Не тот цвет. Так я отбраковывал одного за другим, пока не почувствовал между лопаток жжение. Резко обернулся. Из вольера напротив на меня смотрел он — огромный чёрный королевский пудель. Я сделал шаг и заглянул в его необычные тоскующие глаза. Такие я иногда видел у Тэтэ по утрам. Впервые за всё это время в душе у меня зазвучала музыка. Простенькая, всего пара-тройка нот. Ла. Ла-ла-ла-а-а-ла. И этого для меня стало достаточно. Я больше ни секунды не сомневался. Когда заполнял документы в офисе питомника, на меня очень странно смотрели, но ничего не говорили. Я знал эти взгляды. Такие же я ловил после интервью, когда впервые объявил о своих отношениях с Ви. Тогда было всё понятно, мало кто считал меня адекватным, но сейчас-то что не так? Я не удержался и задал вопрос напрямую, после того, как поставил свою подпись на всех официальных бумагах и протянул карту: — Что-то со мной? Или с собакой? Сотрудница замялась — чёрные Visa были, скорее всего, для неё в новинку, потом, неловко улыбнувшись, выхватила карту. Как только пришло подтверждение банка о перечислении, она победно улыбнулась и только после этого ответила на заданный мной вопрос. Почти шёпотом, украдкой посматривая по сторонам: — Поздравляю тебя, парень, ты купил заговорённого кобеля. Надеюсь, он больше сюда не вернётся. Ты не представляешь, сколько раз его покупали. Раз десять. И он всегда прибегал обратно. После восьмого побега мы убрали его с сайта. Руководство приняло решение его усыпить. Всё равно толку никакого. От вязок он отказывается, близко к себе никого не подпускает, репутацию нам подпортил, будь здоров. А тебя вот признал. Чудеса, не иначе. — А откуда он у вас? — Да директор его из Кореи привез. Уж больше года назад. Нашёл в каком-то таинственном монастыре под то ли Тагу, то ли Тэху. То ли ему его там подарили, то ли он его на что-то обменял, то ли выиграл на спор. Точно не знаю. Но приехал очень довольный. Щенок то красавец редкостный был. То, что надо, чтобы диверсифицировать бизнес. Мы как на сайте его вывесили, так от заявок на приплод отбоя не стало. А потом началось. Пытались его сводить и по-хорошему, и по-плохому, дошло уже до мыслей об искусственном осеменении. Но он, как почувствовал, перестал смотрителей к себе подпускать. Тогда решили его продать. Желающих было миллион. Приедут, посмотрят на него и уедут, ничего не объясняя. А от тех бедолаг, кто его покупал, он сбегал. Мы замучились деньги возвращать. Тут к нему ошейник прилагается. Директор всегда без него продавал. Но теперь, я думаю, возражать не будет. Может, в этом ошейнике вся тайна? Что смотришь? Не нравится? Можешь другой купить. Смотри, у нас тут с пайетками есть и со стразами… — Простите, что? — я слушал вполуха. Несмотря на то, что австралийка всё перепутала, я понял, что она толковала мне про Соккурам в Кенджу — храм вернувшихся душ. Мы однажды набрели на него с Ви. Очень красивый. Нам на религию наплевать было, мы и над JH подсмеивались из-за его Библии под подушкой. Но там… Там было так красиво. Так радостно. Это было лучшее место, чтобы решиться на что-то правильное. Туда мы и ехали в день аварии. — Ошейник брать будешь? Я повертел в руках толстую плетёную нить насыщенного красного цвета с прозрачным жёлто-серым опалом вместо привычного жетона. В камне плавали крохотные пузырьки цвета небесной лазури. В отполированной, как зеркало, поверхности я мог увидеть своё отражение, немного искажённое, но вполне узнаваемое. Камень притягивал к себе. Мне показалось, что голубые пузырики начали двигаться, складываясь, как цветные стёклышки калейдоскопа, в элегантный иероглиф Ви. Я верил и не верил своим глазам. Но всё-таки решил, что надо прекращать пить психотропные. — Эй, парень! Парень! Ты чего? — Всё нормально. Я возьму плетёный. Это ведь его? — Говорю же, на нём болталось, когда директор привёз. Мы сняли, чтобы не порвался. Кто же делает ошейник из шерсти? Хотели только на выставки надевать. Да вот только ни на одной выставке собака так и не побывала. Я взял пса на поводок, довёл до машины и открыл багажник. Он посмотрел на меня, как на дебила и потянул к передней дверце. На минуту мне показалось, что он решил повести машину сам. Я представил себе картину и рассмеялся. Это было забавно. Развеселившись, я отстегнул поводок, обошёл «Генезис» (я взял себе ту же машину, что была у нас с Ви), распахнул перед чёрным красавцем дверку с пассажирской стороны и пригласил устраиваться. Секундой позже он уже гордо сидел на кресле. Тут только я сообразил, что в суматохе не спросил кличку. Порывшись в документах, присвистнул от удивления. В паспорте чёрным по белому каллиграфическими иероглифами было выведено имя Тэтэви. Это меня развеселило ещё больше, и я проникся к псу глубоким чувством товарищества. На душе полегчало, и на радостях я обновил свои аккаунты в инсте и твиттере — впервые за долгое время написал: «Привет, Арми, это Чонгук».***
Мы с Тэтэви живём как перекати поле. Сегодня здесь — завтра там. Но у нас появилось любимое место — Каменная Волна**. Ей шестьдесят миллионов лет. Она застыла в прошлом и напоминает мне слова Ви: «Без красоты сила — ничто». Про Волну ходит много легенд. Один шаман в резервации недалеко от Алис-Спрингс сказал мне, что в ночи большого звездопада мир под Волной становится мерцающим, и можно пройти сквозь время, как сквозь зеркало, можно найти в прошлом потерянное и принести его в настоящее. Я понимал, что всё это только сказка для потерявших надежду и отчаявшихся, но мне захотелось в неё поверить. Поэтому мы с Тэтэви приезжаем на Wave Rock в месяц звездопада и снимаем себе что-нибудь в Калгарине. Сквозь время проходить у меня не получается, но я ложусь под Волной на закате, смотрю на вечный, сияющий медью камень и особенно остро ощущаю боль оттого, что Ви погиб. Пока во мне бьётся эта боль, я уверен — потерял я Ви не окончательно. Тэтэви чутко улавливает настроение, устраивает голову у меня на животе, и мы лежим рядом на горячей земле, ждём, когда ночь опрокинется на нас чашкой чёрного чая, и смотрим на звёздный дождь. В такие ночи небо кажется мне дверью, через которую возвращаются к нам дорогие люди. Иногда мой пёс прерывает наши ночные бдения, тычется в кадык своим холодным мокрым носом — предупреждает: вот-вот начнётся нечто удивительное. Так, в одну из ночей он затащил меня на Вэйв Рок, чтобы показать полярное сияние — настоящее чудо в этих широтах. А однажды подтащил за рукав к какому-то странному человеку, который расположился на другой стороне скалы. Человек погладил моего пуделя по голове. Потрогал амулет. Сказал, что уже видел один такой в Бурятии. Когда мы разговорились, незнакомец представился уфологом и посоветовал следить за амулетом: «Опал вполне может поменять цвет, затемниться или засиять. Тогда тебе нужно быть готовым к чему-нибудь странному. Особенно, если эпизод произойдёт в правильный день». Я спросил, что такое «правильный день» и почему он называет это «эпизодом». Уфолог вместо ответа рассмеялся. Мы поболтали ещё немного, а на рассвете разошлись. Больше я его никогда не видел. Его лицо и имя полностью стёрлись из моей памяти, но проверять опал на шее Тэтэви с тех пор вошло у меня в привычку. Мне стало казаться, что на Вэйв Рок камень действительно светится ярче, словно собирая в себе небесный огонь. Да и сам я в этом месте становился ярче, словно Волна давала мне силы. Многое из того, что рассказывал и делал Ви, пока был жив, не задержалось в моей голове, а тут я заново видел, как в его карих глазах сияют звёзды, заново стоял перед его дверью посреди ночи, заново тысячу пятьсот раз передумывал, раскаивался. Заново вздрагивал, когда он распахивал дверь, заспанный и помятый, странно смотрел на меня своими удивительными глазами, хватал меня за руки, накрывал мои губы своими, притягивал и закрывал за мной дверь — просто и смело заново делал то, на что я сам никогда не решался. В той прошлой жизни случались моменты, когда у меня не было времени ответить на звонки Ви. Он понимал. Не было времени провести с ним свободные часы. Он понимал. Не было времени писать ему вечером сообщения. Он и это понимал. Теперь меня понимать больше некому. Зато у меня есть для Ви всё время мира. Сегодня я вспомнил, как мы лежали уставшие и расслабленные, пытаясь раздышаться и разогнать спёкшийся от наших быстрых движений воздух. Вспомнил, как он неожиданно развернулся и, крепко поцеловав меня, прошептал: «Спасибо, что терпишь меня такого, спасибо, что всегда рядом». Я не знаю, связан ли возврат памяти с ВэйвРок или с «особенными днями». Логичнее предположить, что озарения — это всплески перед окончательной потерей воспоминаний. Но я не хочу потерять то, что вспомнил. Внутри меня поднимается чувство, будто я должен рассказать историю о самом прекрасном для меня человеке. Написать её, как когда-то писал музыку. А я знаю, что моё внутренне чувство меня никогда не подводит.***
Сегодня мы были в редакции, и я показал первые написанные главы. На удивление, они понравились, и Телеграф подписал со мной контракт. Такое ощущение, что Тэтэви доволен больше меня. Я работаю над книгой так, как когда-то работал над голосом и пластикой. Сплю по три часа в сутки. Я знаю, что миллионы следили за Ви в Твиттере, в Инстаграме, в Weibo или на Фейсбуке, были с ним на одной волне, но каким он был на самом деле, знаю только я. Всем казалось, что он обворожительный, ребячливый, неунывающий, очаровательный 4D гений к-попа. И он таким был. А ещё большую часть своей жизни был одиноким. Его лучшей компанией была музыка и воображение. И неуверенность в себе. Никто и подумать не мог о том, сколько боли он скрывает внутри себя и от себя. Он не просто так боялся темноты. Если я подходил к нему сзади и обнимал без предупреждения, его спина напрягалась и становилась каменной до тех пор, пока он не понимал, что это всего лишь я. Что это я. Сколько раз я будил его, сжимал руками лицо так, чтобы сумасшедшие блуждающие глаза останавливались на мне, ждал, пока он сообразит, где и с кем находится, ждал, пока выровняется дыхание, пока он неуверенно спросит: — Гукки? — от его неловкой улыбки у меня щемило в груди. Я привык ночью проверять, как он там, во сне, как дышит, не скрежещет ли зубами. Часто мне было достаточно прижаться к нему и обнять, чтобы он успокоился, чтобы то тревожное, что выталкивало его из сна в кошмар, ушло прочь. Иногда он просто находил мою руку во сне и крепко сжимал пальцы. Иногда это была вовсе не рука. Тогда мне было трудно сдерживать себя, и часто всё заканчивалось тем, что я будил его посреди ночи. Он ворчал, отворачивался от поцелуев, но всё заканчивалось его стонами в подушку и мокрыми простынями. Проживая всё это заново под Волной, я написал в книге о моментах близости и доверия. И о многом другом. Написал теми словами, которыми он говорил. Я нашёл правду о нём в своём и его детстве. Я сделал всё, на что был способен, чтобы Ви жил на книжных страницах. Мои чувства были спрятаны между этими же страницами и тоже жили у всех на виду. Но в книге не было ни намёка на те истории, которые он рассказывал после ночных кошмаров. Некрасивые истории. Которые звучали только один раз и только для одного человека. Для того, кому он их доверил. Книга разошлась быстро. Теперь Телеграф готовит переиздание. Я счастлив и несчастен одновременно. Не знаю, что мне делать дальше, чего жду. Но жду. Возможно, жду, когда появятся новые слова для новой книги. Жду и продолжаю переезжать вместе с Тэтэви с места на место. Мне по-прежнему очень не хватает Ви. Его пародий, его взбалмошности, его умения всё обратить в шутку, его взгляда глаза в глаза по утрам.***
Мы снова собираемся на Волну. Я загружаю в машину припасы, чтобы поутру отправиться в дорогу, и по привычке проверяю красную нить с камнем. Поражённый, вижу, что опал поменял цвет. Теперь он чёрный, как ночное небо, с мелкими серебряными точками, разбросанными внутри него эллипсом. От увиденного мне становится не по себе. Вот тот эпизод, о которой предупреждал уфолог? Хорошо. У меня уже давно есть план на такой невероятный случай — мчаться, что есть духу в Алис Спрингс к шаману. Однако сегодня уже слишком поздно. «Утро вечера мудренее», — сообщаю я Тэтэви. Ложусь в постель. Ночью просыпаюсь оттого, что всё тело занемело и требует к себе немедленного внимания. Протираю глаза, и мне кажется, что стены, освещённые бледным светом луны, дрожат и идут волнами. Тэтэви, который завёл привычку засыпать рядом, укладывая голову на моём животе, как будто я лучшая подстилка на свете, стал неожиданно очень тяжёлым. Я пытаюсь отодвинуть пса, но там, где обычно мостился королевский пудель, свернулся калачиком и поджал под себя голые ноги худощавый мужчина с чёрными прямыми волосами до плеч. Наверное, я ору. Точно не знаю, но чувствую, что рот у меня перекосило. Я брыкаюсь, как ошпаренный, яростно и самозабвенно пытаясь сбросить голое чудовище с постели. Не получается, словно я пинаю воздух. Лицо у меня начинает пылать, я замираю в полном изнеможении, а «призрак», потягиваясь и улыбаясь, поворачивает ко мне своё лицо. — Ви?! Я не узнаю собственный голос, хочу и никак не могу справиться с дрожью. — Ты потолстел и стал таким мягким, Гукки, — он пытается сдержать смех, закрывая лицо рукой. Как всегда это делал в неловкой ситуации. — Ты мне снишься? — наконец справляюсь я с голосовыми связками. Он ведёт ладонью по моей щеке. Знакомый жест, знакомая дрожь касания, входящая острым лезвием под кожу. Как я скучал. Мне хочется завыть, но вместо этого я только перехватываю тонкую руку — не исчезай. Хочу удержать во что бы то ни стало. Получается. — У тебя всё так же разгораются глаза, когда ты ищешь ответ на то, чего не понимаешь, — говорит он мне. И я узнаю этот голос, эти тёплые интонации, этот тембр и придыхание. — Я тебя действительно вижу? — я сажусь рядом, касаюсь его плеча, всматриваюсь в лицо. Это больше не призрак. Это вполне материальный Ви. — Я не знаю. У меня тоже нет ответов, почему я опять стал человеком. Но это так здорово! Воспользовавшись моей оторопью, он опрокидывает меня назад на подушки, упирается руками в грудь, закусывает губу. Ещё чуть-чуть и зарычит. И тут я замечаю, что на шее у него болтается плетёный ярко-красный шнурок, на котором гладким чёрным зеркалом покачивался опал. Все мысли куда-то пропадают. От слёз в глазах начинает туманиться, и я уже не уверен, что вижу разницу между тем миром, в котором на меня смотрит Ви, и миром, в котором в мою грудь упираются лапы Тэтэви, выбивая из меня дух и всяческое понимание происходящего. Я закрываю глаза и срываюсь в истерику, всхлипывая в голос. Если я, наконец, сошёл с ума, то да здравствует такое сумасшествие. — Не реви, Гукки. Тебе уже не пятнадцать лет. Да! Это он. Он может возвращаться. В особые дни. Может быть, в особые года. Может быть, в особые ночи. От этой мысли сердце моё ухает с высоты русских горок. Но я всё равно упрекаю: — Ты не имел права меня бросать! Он тут же затыкает меня поцелуем. Я чувствую, как его волосы щекочут мне щёки, его напряжённый язык медленно, но настойчиво слизывает натёкшие слёзы, открывает себе проход в глубь моего рта, проникающий и соскучившийся. Я тоже очень соскучился, но невольно смотрю на часы. Три утра. Сколько у нас ещё есть времени, пока «принц» не превратится в «чудовище»? Кажется, Ви думает о том же. Его острое колено нетерпеливо раздвигает мои бёдра, его член упирается мне в живот, его терпкий запах ударяет мне в голову. Я подаюсь навстречу, вжимаюсь в него так, словно от этого зависит вся моя дальнейшая жизнь. Мы смешиваем пот, запахи, нервы, пульсы. Он расслабляется и передаёт инициативу, окунаясь с головой в пьянящую музыку возбуждения. Как раньше.***
Я с трудом заставляю себя разлепить веки — ресницы слиплись от ночных слёз. Машинально шарю руками по постели. Тэтэви сладко спит на моей подушке, обслюнявив её всю, поскуливает во сне и дёргает лапами. Сначала мне кажется, что я видел долгий и замечательный сон, но тут же мышцы во всём теле настойчиво заявили о том, что я ошибаюсь. Я тянусь к опалу на красном шнурке — он снова прозрачный, жёлто-серый, с голубоватыми пузырьками внутри. Значит, действие «эпизода» закончилось. Или нет? А вдруг Ви обладает исключительным талантом — врождённой способностью к возрождению? Опал не смог удержать его прежнее тело в этом мире надолго. Но шаман… Вдруг он предложит другой способ? Пока я пытаюсь привести мысли в порядок, Тэтэви издаёт вполне членораздельный звук, выворачивается так, чтобы подбросить носом мою руку, требуя продолжения ласк. Я начинаю трепать его между ушей, мять бока, тыкаться лицом в мокрый нос. Тэтэви пронзительно смотрит на меня, глаза в глаза, издевательски высунув язык и скалясь от удовольствия. — Гулять? — я не знаю, кой чёрт дёрнул меня за язык, но волшебное слово слетело, и Тэтэви рванул к двери, попирая всё на своём пути. — Не так быстро, любовь моя, — слова слетают с языка сами, но я не раскаиваюсь. Наоборот. Они кажутся мне самыми правильными. Когда выхожу из ванной комнаты, шаркая ногами и стараясь ступать с носка, далёкий от бодрости, но на удивление довольный собой, мой Тэтэви терпеливо сидит у двери. Я привычным жестом подбрасываю в руке ключи от машины. Распрямляю спину. Когда открываю дверцу, Тэтэви устраивается на переднем сиденье и вопросительно поднимает морду. — Едем к шаману? — весело спрашиваю я. — Будь уверен. В следующий раз я тебя удержу в этом мире. Не подведу. Вывожу «Генезис» на узкую просёлочную дорогу и гоню на северо-северо-восток, к выжженной солнцем, пересечённой множеством оврагов и ручейков равнине между Алис Спрингс и Пайн Гап. Опускаю все стекла и наслаждаюсь ветром. Тэтэви полностью разделяет со мной удовольствие и приподнятое настроение. Когда мы подъезжаем к развилке, он поворачивает морду налево и громко лает. Налево, так налево. Прямиком в резервацию, где живёт забытое нашей цивилизацией племя нунгар, хранящее древние традиции воссоединения нитей судьбы. Я уверен, что мы с Тэтэви находимся на правильном пути, и эта странная уверенность заставляет меня запеть в полный голос. Как раньше.