Сломанная статуя

- Не смотри, - напряженно говорит Эрвин, тяжело дыша и прислоняясь к макету титана. Его перекашивает на одну сторону сильнее обычного, но на тренировочном поле уже сумерки, да и всё равно вечером сюда редко кто приходит, поэтому только Леви видит неуклюжие, неловкие, жалкие попытки командора восстановить хотя бы подобие былой формы, хотя бы сравняться с новичками. Он упражнялся бы один, но без подстраховки его сюда никто не пустит – весь разведкорпус следит за Смитом как стервятники, чтобы чего не случилось. Иногда его сопровождает Ханджи или Дирк, но обычно это Леви, и Эрвин до сих пор не может решить, легче ему от этого или тяжелее. Сейчас в ответ на его слова на лицо капрала, помимо привычного хмурого и упрямого выражения, набегает тревога и что-то похожее на мольбу, но, прежде чем он успевает открыть рот, Эрвин отлепляется от досок и тяжелым шагом направляется в сторону казарм, всеми силами пытаясь на ходу выправить корпус… - Не сверли меня взглядом, - говорит он устало, когда Леви приходит в кабинет в казармах, чтобы увезти командора в город. Когда Леви переходит от молчаливого прожигания глазами к ругательствам, Смит только смотрит зашторенным, обращенным внутрь взглядом и сухим бесцветным голосом выдаёт: - Капрал, вы слышали приказ, идите домой. Леви шипит, как кот, плюет, выскакивает в коридор и злым пинком захлопывает дверь, так что косяк идет волной. Но уйти он не может, цепной пес Смита, как однажды пошутил Дариус Заклай (а в каждой шутке есть доля шутки), и поэтому садится на пол, прислоняясь спиной к стене, и ждёт… - Отвернись, - упрямо отвергает Эрвин попытки помочь раздеться дома, но когда пуговица в третий раз выскальзывает из чуть дрожащих от всех дневных усилий пальцев, Леви срывает: он подскакивает к Смиту, судорожно расстегивает куртку, ремни и рубашку и рассказывает - почти монотонно от усталости и злости и чуть сбивчиво от переполняющих чувств - о статуе, которая стоит в Подземном городе: женщине с отбитыми руками и головой, но с крыльями, всё еще распростертыми за спиной, которая от такого увечья не потеряла красоты, а даже наоборот, приобрела какую-то особую притягательность, силу, порыв. Как он приходил к ней временами, и вид этой несломленной мечты придавал ему сил. Как, освоив маневры, он взлетел к ней на каменную балку и оглядел город, словно они вместе стали его властителями, – но статуя оказалась раза в два больше самого Леви, и он понял, что это только первый шаг куда-то выше и дальше. И пусть у Эрвина осталась одна рука – его красоты это не умалило, а сделало только более выразительной и пронизывающей. И пусть даже у него останется только улыбка или только взгляд или только голос – Леви этого будет достаточно. А крыльев у Эрвина никто никогда не отнимет… И командор хмуро и болезненно улыбается, вспоминая бесчисленные разы, когда он пытался убедить Леви, что тот в его глазах не «коротышка», «гремлин» или «недомерок». Видимо, теперь настала очередь Эрвина пытаться поверить…