Идеология

      Раздражающий звон будильника бьет по ушам, нагло выдергивая из сладкой пелены сна, оглушая своей громкостью. Московский морщится, вслепую пытаясь найти ненавистное им сейчас устройство, практически смахивая его с прикроватного столика. Все же открывает глаза, ориентируется на звук, обнаруживая нарушителя тишины под кроватью, уже окончательно выключая старенький советский агрегат. На часах около шести утра, и им обоим стоило бы уже вставать, если они хотели успеть на утреннее совещание.       Саша, к его удивлению, уже не спит. Смотрит немного сонно из-под полуопущенных ресниц и грустно улыбается, аккуратным жестом убирая длинные растрепавшиеся волосы. Наблюдает за хмурым Михаилом внимательно, выше подтягивая одеяло и прикрывая свое обнаженное костлявое тело, еще не до конца оправившееся после окончания войны. Запястья птичьи, казалось, сожми чуть сильнее — и сломаешь. Александр тянет к нему тонкие холодные пальцы, задумчиво касается выпирающих позвонков, даря незатейливую утреннюю ласку, немного остужая скопившийся внутри гнев. Московский бы и рад провести с любовником чуть больше времени, чем они могли себе позволить, но долг – штука важная и упрямая. - Вставай.       Фыркает, поднимаясь с постели и не сдерживая зевка. Дрему смывает в душе, чистит зубы старательно, как в книжках детских описывали, строго оглядывая свой внешний вид в отражении, ероша короткие светлые волосы. Романов просил отрастить, да только слушать непрошенные советы Михаил не собирался.       Александра он находит на кухне, уже суетящегося возле плиты. Задумчивого и отстраненного, немного нервно покусывающего губы. Миша давно заметил, что возлюбленного что-то терзает изнутри, но спросить не решался. Слишком боялся услышать не тот ответ, который бы хотелось. - Сегодня суд, - не спрашивает, лишь констатирует, нарушая утреннюю тишину. Романов на его слова даже не вздрагивает, перемешивая вилкой вчерашнюю тушенку с картошкой в чугунной сковороде. Создавалось впечатление, что Саша его не расслышал, но Михаил знал, что тот внимал каждому его слову каждую чертову секунду. - Быть может, ты отпустишь меня сегодня?       Голос у Александра уставший, будто и не спал долгие двенадцать часов в его, Михаила, постели. Московский хмыкает, отпивая горячего крепкого чая из своей кружки и отрицательно качает головой. Романов, пускай и стоял к нему спиной, понял все и без слов, немного нервно ставя перед Мишей тарелку с пищей. В последнее время они были неразлучны, будь то партсобрание или же обычное совещание. Московский водил Александра даже на расстрелы, вынуждая все время быть рядом, и ежели раньше Романов ругался и спорил, не желая принимать участие в, как он говорил, убийстве неповинных людей, то со временем смирился, становясь лишь немой тенью Михаила.       Отпустить просить не прекращал каждый день, задавая вопрос с завидной частотой. Ответ всегда получал один и тот же.       До темного и отсыревшего под проливным дождем здания они добираются пешком. Миша держит зонт над ними обоими, и всю дорогу Романов жмется ближе, боясь намокнуть. Не смотря на свою истинно петербуржскую любовь к осадкам, он продолжал оставаться щепетильным в вопросах, касаемых его внешнего вида. Костюм должен быть с иголочки, и Московский всецело поддерживал Александра в этом вопросе.       Внутри так же холодно, как и снаружи. Отопление еще не дали, несмотря на то что холодные осенние дни сковывали Москву уже достаточно длительное время. Михаил потирает замершие руки, высекая крупицы тепла и стараясь согреться. Оглядывается на идущего рядом Александра в полной тишине, оглушаемой лишь шорохом их шагов. Сердится же, но не скажет об этом и слова.       Решение суда Мишу ничуть не удивляет. Для предателей приговор един – расстрел. Так было, так есть и так будет теперь всегда. - Что, даже ничего не скажешь по этому поводу?       Сам не знает, зачем провоцирует притихшего рядом Александра. Хочет вывести хоть на какие-то эмоции, но Романов остается хладнокровен. Поднимает уставший взгляд, касается ледяными пальцами горячей щеки, и Миша почти что задыхается от внезапной нежности. Даже здесь, окруженный людьми, Александр способен дарить такую незначительную и важную ласку, разгоняя темноту, сгущающуюся вокруг Михаила с каждым новым днем. - Миш, отпусти меня сегодня, м?       Московский ловит изящную ладонь своей рукой, прижимает к своей щеке, трется, получая максимум из их скупой любви. Хочется большего, но такой ханжа, как Романов, вряд ли позволит сейчас. Не здесь – дома, где можно скулить от прошивающего тело удовольствия и не бояться быть раскрытыми. - Я никогда тебя не отпущу.       Слова срываются внезапно, удивляя даже Михаила. Он не ожидал, что еще способен на подобное, после всего пережитого ими за столь короткую и уродливую жизнь. Даже будучи сломанным, Романов оставался верным лекарством, путеводной звездой для заблудшего в океане моряка, свежим зеленым ростком на давно засохшей ветви.       Александр не удивляется. Понуро опускает голову, прижимаясь к Московскому плечом в тесном зале, не утаивая грустной улыбки. Мише практически больно от такого вида возлюбленного, но сделать что-то с этим он не может. Без Романова все просто утратит свой смысл, и его корабль точно налетит на скалы. - Миш, с кем ты разговариваешь?       Камалия оказывается рядом так внезапно, что если бы Михаил еще мог испытывать чувство страха, то точно бы испугался. Её голос – словно выстрел на поле после сражения. Московский разворачивается чуть резко, не скрывая плещущейся в глазах ярости. - Мы с Александром Петровичем обсуждали приговор.       Девушка хмурится, слишком пристально вглядываясь в Михаила и, кажется, хочет что-то сказать, но не решается, в поддерживающем жесте касаясь напряженного плеча. Когда-то столь нужные прикосновения обжигают, причиняя дискомфорт. Так трогать его мог теперь только один человек. Её понимающий взгляд на прощание – почти что пощечина.       Оставшись наедине в кабинете Московского, они все же ругаются. Саша долго и упорно спорит, кричит даже, сметая картонные папки со стола, яростно отстаивая свою точку зрения. Михаил почти что готов его ударить, когда в кабинет врываются несколько солдат, пришедших на шум. Осматривают помещение и его скудное убранство пристально, в конце концов непонимающе впиваясь взглядом в тяжело дышащего начальника. Миша отсылает их одним лишь движением руки, бросив что-то про то, что ему надо обсудить с коллегой несколько важных вопросов наедине. Солдаты сперва мнутся, шаря взглядом вокруг, переглядываясь друг с другом, но все же оставляя их с Александром в одиночестве. - Отпусти меня, Миш.       В голосе Романова слышны слезы, и Михаил теряет остатки ярости, заключая поникшего Александра в свои объятия. Целует нежно, собирая с бледных щек каждую редкую слезинку, шепча о том, что все наладится, что все у них обязательно будет хорошо. Они справятся с этим, когда предателей в Советском Союзе станет так мало, что они не смогут больше тревожить их покой. Саша отчаянно мотает головой, бормочет что-то, утыкаясь носом в рубашку Московского и отчаянно цепляясь за лацканы пиджака. Не верит, и Миша почти что клянется себе, что приложит все усилия, для того чтобы их счастливое будущее наконец-то наступило.       Дома Александр вновь молчалив и безразличен. Привычно шуршит на кухне, увлекаясь приготовлением совместного ужина и почти не реагирует на провокационные и полные страсти касания. Понимая, что любовник сегодня явно не в настроении, Михаил молчаливо обнимает Романова со спины, чувствуя всем своим естеством, как с каждым новым днем Саша все больше отдаляется от него, уходит. Миша чувствует, как сходит с ума, не насыщаясь скупыми остатками тепла и света, цепляется отчаянно, слишком боясь провалиться в темноту, подбирающуюся все ближе.       Звонок в дверь оглушает похлеще будильника. Они не ждали гостей сегодня, и Миша с трудом заставляет себя оторваться от тощей фигуры Романова, все же желая узнать, кто мог позволить побеспокоить их в столь поздний час.       Камалия заходит без приглашения, стоит только двери открыться. Замирает в проходе, с беспокойством оглядывая раздраженного Московского, крепко сжимая его плечи девичьими руками. Миша не понимает, оглядывается на последовавшего за ним Александра, распознает во взгляде старой знакомой горькие нотки отчаяния. - Миш, сегодня ведь сорок дней.       Михаил хмурится, делая шаг назад, вырываясь из хватки. - Миша, послушай меня, пожалуйста, - голос Зилант едва дрожит, дезориентируя Московского еще больше, - Саши нет с нами уже сорок дней. - Я не виню тебя, Мишенька, - голос Романова отвлекает от скомканной тирады Камалии, вынуждает обернуться, привлекая внимание, - и ты себя не вини, только отпусти меня…       Воспоминания подкатывают медленными толчками, раздирая воспаленное от горя сознание. Московского почти что сгибает пополам, и он медленно опускается на пол, не в силах больше стоять на ногах, сдерживая полный стон боли где-то в груди, где его любовь рвала сердце на куски, терзая кровоточащий орган. Он ведь сам его убил, своими руками выстрелил, тогда еще, после обвинительного приговора.       Романов Александр Петрович был обвинен в измене и приговорен к смерти ровно сорок дней назад.       Казнь состоялась этим же днем, не столь далеко от здания НКВД. Миша помнит, как полные бесстрашия и любви глаза смотрели в его, совершенно не страшась направленного в грудь пистолета. Он ведь не хотел, он действительно любил того, в кого старательно целился дрожавшей рукой. Родина велела исполнить свой долг, и что еще ему оставалось делать? Саша не винил, но и сам своей вины не признавал, ссылаясь на ложный донос. Смирялся, понимая, что поступить по-другому Московский просто не мог. Наполненный идеями и целями, внушаемыми ему еще с довоенных времен, он был просто обязан привести приговор в исполнение, и Александр был лишь рад, что не умрет от руки неизвестного палача. Сказал ведь даже об этом, когда его и еще нескольких человек приставили к стене. В тот день тоже было дождливо, и этот взгляд Московский не сможет забыть никогда. Романов, его слабость, эта чертова заноза в сердце, продолжал его любить даже тогда, и это ранило больше всего. Мише было бы куда проще, если бы Саша его возненавидел.       Просыпаться тяжело, особенно так резко, когда все тело пронзает странная дрожь. На дисплее мобильного телефона ровно пять утра, и кто-то рядом сонно ворошится, согревая теплом своего разгоряченного после сна тела. Москва умывает лицо ладонями, трет глаза, чувствуя странную влагу. - Ты чего так рано вскочил опять, м-м?       Мягкий голос Петербурга успокаивает, обволакивает, успокаивая лихорадочно бьющееся сердце. Михаил смотрит на недовольное лицо Саши, слишком сонного и растрепанного, чтобы выглядеть достаточно грозно. Опускается обратно на кровать, сгребая хрупкое, но совсем не такое худое, как раньше, тело, в крепкие объятия, игнорируя удивленное мычание. Романов сперва возразить хочет таким вот внезапным нежностям с самого утра, но, прижавшись ближе, чувствует, как в груди Москвы лихорадочно бьется сердце. - Миш, что случилось?       Московский не отвечает, лишь крепче прижимая теплого, живого Александра, прислушиваясь к ровному стуку чужого сердца. С небывалым доселе удовольствием наслаждается каждым спокойным вдохом и выдохом, все больше выпутываясь из кошмара, постепенно стирающегося и уходящего в темноту ночи. Игнорирует каждый вопрос, не разжимая объятий до самого позднего утра, пока остатки сна не покрываются пеленой забвения окончательно, оставляя после себя лишь невзрачный флёр безосновательной тревоги. Петербург больше не задает вопросов, утыкается носом в светлую макушку, осторожно поглаживая сильную спину и шепча что-то успокаивающее, разгоняя мрак одним лишь своим присутствием.       Для Москвы его путеводная звезда не погаснет никогда.