щербатое, лунное

над дверью висела музыка ветра. прямо настоящая музыка ветра — с металлическими трубочками и деревянными висюльками с намалеванными на них иероглифами. каждое открытие двери сопровождалось дурацким дребезжанием, которое петя и мелодичным-то не мог назвать: слишком уж глухо трубочки вперивались в дверной пластик. дребезжание надоело на второй день работы. до той степени даже, что в какой-то момент петя не выдержал и начал носить один наушник, в котором постоянно играла нормальная музыка, чтобы хоть как-то отвлечься от ебаной музыки ветра и ее не менее ебаного звякания. как будто бы он нанимался сюда постигать фэн-шуй и преисполняться космической энергии. нет, уж извините, но вся эта азиатская анимефигня пете была по боку. пете было глубоко похуй на то, найдет ли наруто свой драгонбол и какой меч у него будет в банкае. петю заботили глубоко насущные проблемы: купить новые кеды взамен подравшихся старых, заплатить за комнату в этом месяце, вновь на неопределенное время отсрочить момент, когда отец приедет и за шкирку утащит обратно в москву, и уговорить начальство перестать выебываться и повесить над дверью обычный колокольчик. как во всех нормальных заведениях. нину, судя по тому, как резво и весело она оборачивалась на звон, чтобы встретить нового клиента, все устраивало. нину вообще, кажется, ничего не беспокоило в ее нынешнем положении, но петиной корове об этом мычать не пристало. поэтому он прикусывал язык, приходя утром на рабочее место и обнаруживая там довольную собой и жизнью коллегу-баристу, с которой у них опять совпали смены. утренние смены, в отличие от вечерних, у них совпадали регулярно: петя мог позволить себе прогулять первые пары только во вторник (потому что кому нужна сраная физра, алло, минобр? ссср распался, обязательные часы вузовской физры тоже должны были отмереть вместе с ним); и каждый вторник, едва продравшись к пяти тридцати, петя наблюдал через окно, как нина зажигает над баром свет, завязывает фартук, роется в ящичках, проверяет инвентарь, раскладывает по витринам выпечку в картонных упаковках. а затем взлетает, как на жердочку, на барный стул — единственный стул, который у них есть, если не считать табуретки в подсобке, — и открывает пачку с печеньем, высыпая его в корзиночку с табличкой «посетителям». и каждый вторник петя морщился, словно от зубной боли, глядя на то, как хорошо нина устроилась. как она приспособилась к своей нехитрой жизни и как легко эта жизнь ей дается. пете бы тоже хотелось не испытывать экзистенциальных кризисов, забыв, какой именно сироп нужно добавить в эту глюкозную хуйню из специального меню, или глядя на возвышающуюся из мусорки возле входа гору стаканчиков, самая верхушка которой уже благополучно ебнулась наземь, покрывая пол липкими сахарными остатками и темными пятнами; или в очередной раз пикируясь любезностями с какой-нибудь докучливой (читай — злоебучей) клиенткой из-за того, что ей всралось в полдень бахнуть латте на банановом, запасы которого — и все благодаря веганской пропаганде, не иначе, — истекают уже к десяти. нине, вон, за все то время, что петя успел проработать с ней бок о бок, ни разу не приходилось ни с кем спорить, и чаевые в банку сыпятся чаще, если за кассой она (какое счастье, что чаевые они после смен делят пополам!). петя чувствовал, что, даже если бы ему захотелось ей на что-то пожаловаться, она бы просто его не поняла. еще бы, куда ей, спортсменке, комсомолке, отличнице и просто красавице! насчет отличницы петя, конечно, был уверен не сильно — ее учеба его интересовала лишь постольку-поскольку, — но предчувствие подсказывало, что эта женщина успевает везде: на ее пути от работы до универа не остается ни одной не переведенной через дорогу старушки. в общем, что музыка ветра, что коллега, что само место трудоустройства да и вообще жизнь, петю тупо не устраивали. амбиции, как таковые, начали дохнуть в муках еще два месяца назад, когда он с чемоданом в одной руке и паспортом — в другой вышел на перрон московского вокзала (потому что машину от москвы до питера ему подать как-то не подсуетились) и встретил лицом и распахнутым воротником промозглый питерский ветер, поприветствовавший его колючими градинами. потом был, конечно, обоссанный подъезд и не менее обоссанная комната в коммуналке (зато в центре! зато поближе к вузу!), от одного взгляда на интерьер которой захотелось закрыть с громким хлопком дверь, а потом еще одну — входную, а потом еще одну — подъездную и драпануть обратно на вокзал. но петя пересилил себя. вернее, пересиливал до сих пор. жил в ожидании, так сказать, света в конце туннеля — но не того, который видишь при клинической смерти. хотя именно ее и хотелось, когда последние деньги уходили на банку пива, потому что от банки пива желание в слезах позвонить матери и наныть себе беспроблемное возвращение домой слегка слабело. петя ждал — света все не было. была нина со своей очередной волшебной методикой сна, которая точно должна помочь ему перестать отключаться за прилавком в конце долгой вечерней смены, был непрекращающийся поток клиентов, которым тут же вынь да положь тот самый сендвич, которого в меню отродясь не было; были нескончаемые лекции с обязательным посещением, идиотские коллоквиумы с идиотскими тестами, были порванные кеды и рубашка с неотстирывающимся пятном… а потом игорь пролил ему за шиворот обжигающе горячий американо, и петя очнулся, как после клинической смерти. зачем игорю понадобился обжигающе горячий американо в девять часов вечера и что это говорит о его режиме, петя понять даже не старался. просто вскочил с корточек — на которых возился с вдеванием нового пакета в мусорку — и обложил неуклюжего дебила, которому козырек, видимо, совсем глаза застилает, русским трехэтажным. — ты, блять, смотришь вообще, куда идешь? я дохуя на вазу похож, что ли? — какую вазу? — опешил этот пиздоход несчастный, все еще сжимая в руке ныне опустевший стаканчик. — которая стоит на полу и сливается с интерьером, блять. — нет, но… — но — что? игорь — тогда, конечно, не игорь, а пиздоход несчастный, — сделал лицо кирпичом и съебался без единого лишнего слова в лучших традициях — и петя даже не знал кого, путан или англичан. петя проводил его ненавидящим взглядом и парой дополнительных — и не слишком цензурных — комментариев о втором колене его родословной. а потом пошел отпрашиваться у нины, когда на мокрое плечо легла чья-то ладонь. — ты его извини, он правда тебя не видел, — примирительно сказала девушка с красными волосами. петя, едва сдерживаясь, чтобы не брехнуть и на нее, дернул плечом. — че мне извинения твои? — пробурчал он, ежась от кофе между лопатками. — у меня там, блять, ожог, наверное, и футболка к херам собачьим испорчена. белая, блять! единственная! — могу дать тебе льда! — бодро встряла нина, уже изчезая за прилавком. разогнувшись, она обернула пакет со льдом в нетканое полотенце и протянула ему. петя кивнул и сунул кулек за воротник сзади. — с ожогом помочь сейчас не могу, — начала девушка с красными волосами, которая все никак не могла уйти и оставить его наедине с его дерьмовым днем, — но вот футболка тебе новая будет. если ты, конечно, собираешься игоря прощать. — кого? этого мудака? — фыркнул петя, приваливаясь боком к бару, чтобы хоть как-то принять более гармоничную позу (но нет, жестокие люди этого жестокого мира не потрудились придумать гармоничной позы для человека с оттопыренным вверх локтем, придерживающего уже потекший за шиворот ледяной пакет). — судиться с ним я не собираюсь, нахуй ему мое прощение? — посмотрим, — сощурилась девушка в хитренькой лыбе, которая пете совершенно не понравилась. — может, и правда, на хуй. игорю — имени которого петя больше предпочитал вариации на тему «уебка с кипятком», — прощение почему-то сдалось. на следующий день он — без идиотской кепки, зато в фуражке, — приперся к пете на работу с повинной и пакетом. на пакете — гордое zara, на лице игоря — ни единой попытки изобразить сожаление. петя протянул клиенту, которого обслуживал, картонный стаканчик и традиционное «вот-ваш-заказ-хорошего-вам-дня» и, под глухой аккомпанемент музыки ветра, впервые подходящий моменту, поблагодарил всех известных ему богов за то, что нина сегодня оставила его с кофемашиной наедине. — ну че стоим как неродные? твоя подружка заставила тебя сходить извиниться? вместо ответа гондон с кофе протянул пакет через прилавок. — нет, извините, я продукцией орифлейма не интересуюсь. — бери, пока я не передумал. — оно разговаривает! — притворно ахнул петя. пакет все же взял и заглянул внутрь. — хера се. че-то ты перестарался, не? — он вздернул бровь, вытягивая на свет божий серую футболку. — юля сказала, я должен тебе футболку. я купил тебе футболку. что ты еще хочешь? — слепой лох, избавившись от поклажи, скрестил свободные руки на груди. — обещанные извинения, может быть? — хмыкнул петя, разворачивая дареного коня, чтобы посмотреть ему в зубы. и действительно, возле левого рукава стоял штампик NY. футболка обошлась придурку с глазами на затылке тысячи в две. — звиняй. — чего бубнишь? — извини. — м-м, я тебя не слышу, ожог на спине болит слишком сильно, аж в глазах все расплывается. — в травму сходи. — в какую травму? я без понятия, где она тут вообще. — хочешь, отведу? петя отложил футболку с пакетом на барный стул и со всей серьезностью смерил бессовестного чмошника взглядом. — не, давай я тебе синяк под глаз поставлю, и пойдем вместе? — че ты артачишься, а? — око за око… ладно, если серьезно, извинения приняты. теперь можешь идти нахуй со спокойной душой. лошпед без бокового зрения с готовностью кивнул и уже было попер к выходу, когда петя с усмешкой продолжил: — только это… помоги мне тут все убрать. — в ответ на вопросительный взгляд он обвел рукой свое рабочее пространство: — надо полы вымыть, потом протереть бар, оборудование помыть… в общем до пизды работы, а я, как ты видишь, один. — я тебе что, обязан… — по гроб жизни, да, точно, так что давай, арбайтен, шнеля-шнеля. игорь выдохнул сквозь зубы, возвел очи горе и снял фуражку.