Woman In Love

Не боюсь на земле ничего, В задыханьях тяжелых бледнея. Только ночи страшны оттого, Что глаза твои вижу во сне я. А. Ахматова

Раз в неделю Этери проходит через девичью раздевалку, чтобы выгрести из углов забытое и потерянное за шесть дней тренировок. Что она только не находила скрытым от глаз уборщиц: детские игрушки, заколки, шпильки и резинки, браслеты и цепочки - хотя бы ожидаемо; школьные тетради и учебники - не слишком ожидаемо, но понять можно. Игральные карты - очень уместно! Краска для волос - вот прямо в раздевалке кто-то решил из блондинки в рыжую переквалифицироваться? Апогеем был вузовский учебник теории механики. Все, на что хватило удивления Тутберидзе в тот момент, решить, что в девичью раздевалку прокрался поклонник, а точнее поклонница Алексея Мишина, во всем следующая по его стопам. Первым делом заподозрила Щербакову, но книжку с невозмутимым видом забрала с тренерского стола Трусова. В общем, чего только за годы работы Этери ни обнаруживала в раздевалке девочек. Вот что не обнаруживала прежде - початую и почти на треть опустошенную бутылку виски и Косторную киряющую в одно лицо совершенно без опасения лишиться ушей, которые ей сейчас добрая женщина-тренер и оборвет. Девушка подняла мутные глаза, совершенно безразлично проскользила по Тутберидзе и уставилась в пространство. Месяц назад Аленка примчалась назад в штаб с той же скоростью, с которой в свое время удрала. Брать ее никто не хотел. Никто, а не только несчастный Глейхенгауз, которому пришлось принять на себя весь эмоциональный груз. Он лишился друга, лишился спортсменки, которую после ухода этого друга стремился удержать всеми доступными способами. Не вышло. Кто же думает о каком-то сезоне в 17 лет, когда манит большая и чистая любовь? Этери эту влюбленную королеву драмы тоже брать назад не намеревалась. Пусть себе плодится и множится по библейским заветам, раз выбрала этот путь. Планы полетели к чертям после звонка Диши, рассказавшей, что Алена теперь одна, совсем одна, ей плохо и нужно как-то возвращаться к жизни. В общем, мама, помоги! Мама продолжала сомневаться, но пришла Алена. Дерзкая и внешне такая же, как до ухода, а внутри совсем другая. Издерганная, больная, потерянная. И "мама" помогла. Со свойственной “маме” жесткостью, но девушке было все равно. Интервью с извинениями - пусть будет интервью. Так и фонило вокруг нее словом “плевать”. Даже на тренировке она работала через это внутреннее “плевать”. Старалась, но не хотела. Рыдала, смеялась - во всем была истерика и боль. И теперь эта истерика притормозила на виски в раздевалке “Хрустального”. Гулять так гулять? Чего вы не делали в своей жизни? Не набиралась до положения риз в “Хрустальном”! А ну, зажгу! - И почему я не должна тебя сейчас выставить вон и запретить возвращаться, Косторная?- жестко припечатывает слово к слову Этери. - Плевать!- невнятно отвечает девушка, наконец озвучив то ощущение, которым она полна по макушку. - Ален,- женщина отодвигает бутылку и присаживается рядом,- я тебе не мама и не психолог, но ты бы рассказала все-таки мне, что с тобой? - Со мной все лучше всех!- отмахивается так же невнятно, как и говорит Алена.- Мне повезло, я снова в лучшем штабе мира, тренируюсь у лучших в мире тренеров. На последнем слове из глаз начинают течь слезы, но девушка закидывает голову назад и пытается спрятать соленые капли туда, откуда они выкатываются. В сумке тренькает телефон и Алена лезет в карман, чтобы вытащить трубку. Вместе с сотовым из кармана выскакивает пустой блистер из-под лекарств, чего девушка даже не замечает, а вот ее тренер сразу же протягивает руку и, прочитав название, меняется в лице. - Алена, откуда у тебя это лекарство?- не давая девушке даже дочитать пришедшее сообщение, кладет поверх телефона пустую пачку женщина. Фигуристка молчит. Безразличная и отстраненная. Теперь уже непонятно, то ли это алкоголь в смеси с усталостью, то ли алкоголь в смеси с таблетками. - Ты выпила эти таблетки?- настаивает на ответе тренер. И снова молчание в ответ. Этери судорожно жмет на экран смартфона, вызывая скорую. Да уж, такого она пока в раздевалке не находила: несовершеннолетняя пьяная, нажравшаяся барбитуратов. Самоубиваться у нее до сих пор никто не самоубивался вот так вот красиво, с кайфом, посреди “Хрустального”. Она всегда верила, что эта девочка сможет “зажечь”, но чтобы именно таким способом! Второй звонок Дудакову. К счастью он еще тоже не ушел с работы. Третий - Глейхенгаузу. Вернулся, едва выехав. Под белы рученьки вывели Аленушку на улицу. Этери с сумкой девушки шла сзади, не говоря ни слова. Внутри жили два противоречивых желания: убить мелкую головную боль, чтобы даже не думала повторять эти глупости, и мольба, чтобы она выжила вопреки всему и всем. И еще показала. В том числе и тому придурку, который не оценил такую принцессу. Подкатила “скорая” сгребла спортсменку и Тутберидзе в свое брюхо. Дудаков с Глейхом рванули следом на автомобилях. Не будет им с Аленушкой покоя, ох, не будет. Внутри фельдшер мерил пульс и давление Косторной, считал удары сердца, а после обернулся к блондинке, закусывающей губы и поинтересовался: - А вы уверены, что она принимала таблетки? - Вы думаете пустую упаковку ребенок хранит чисто из эстетических соображений?- съехидничала тренер. - Ясно. Разберемся,- кивнул головой врач. Пока врачи суетились, пока ехали родители, пока все куда-то двигалось и вертелось, не было времени даже испугаться. Сейчас, сидя на железной лавке и провожая окончательно этот жуткий день в абсолютном одиночестве и тишине коридора больницы, Этери думала о том, что страх бывает разным: то липким и давящим, то горячим и острым, а то таким, как сегодня, со вкусом злости. Ей очень хотелось разбудить неожиданным звонком человека, который взбаламутил Аленкину душу, сказать все, что она по его поводу думает. Останавливала только мысль о бесполезности, а то и вреде этого звонка. - Этери Георгиевна,- к плечу тренера легко прикасается ладонь.- Алена просит вас зайти. Визит к королеве. Их величество желают видеть спасительницу! Тутберидзе устало встает с железной лавки и направляется в палату. Алена бледная с синяками под глазами полулежит в подушках. - Надо же, почти живая,- негромко прокомментировала женщина. - Этери Георгиевна, вы простите меня,- девушка говорит тихо, но, к счастью, внятно. - Косторная, когда в следующий раз пойдет все наперекосяк, найди менее травматичный способ самовыражения,- вздыхает тренер.- Волосы перекрась что ли, в лиловый, например. Тоже вызов, но хоть живы все. - Я не пила таблетки, правда,- слышится с кровати.- Хотела, а потом испугалась и выкинула в унитаз. - “Звезда”, твою ж мать!- вздыхает Тутберидзе.- Алена, волосы! Просто покрась волосы, когда в следующий раз решишь сделать что-нибудь одиозное! После того как отболит, вернешься к родному цвету. Женщина разворачивается к выходу, соображая, сколько теперь придется оббежать инстанций, доказывая, что ее спортсменка не суицидница, и никакой психиатрический учет им не нужен. Ну, может, ей, тренеру, и нужен специалист по этому профилю, чтобы вовремя прописывал “колеса” от тика, когда деточки решают сотворить что-нибудь “этакое”. В затылок раздается вполне отчетливо: - У вас, получается, не отболело? Девушка не видит, как одобрительная усмешка проскальзывает по губам блондинки, но ответ получает вполне понятный: - За что я тебя, змею, люблю, Аленушка, так за умение видеть суть. Дверь палаты закрывается, оставляя последние слова внутри, словно повод для серьезного размышления о сложности бытия во взрослом мире.