***
В другой раз это происходит на Хэллоуин. Битва с Вальгаллой перерастает из простой драки во что-то слишком ужасное, когда Казутора достает нож. Он бросается вперед, но стоит слишком далеко, чтобы ему помешать. Нож входит в тело, как в подтаявшее масло, настолько удивительно легко. Даже отсюда он может видеть ошеломленное лицо Ханемии. Баджи поворачивается, чтобы заметить, как Ханагаки стоит перед ним со слишком решительным выражением лица и ножом в животе. Будто это не было случайностью и Такемичи все для себя решил. Доракен смотрит на расползающееся пятно на белой рубашке парня и ему кажется, что пырнули его, только в сердце. Майки сходит с ума и, он его полностью понимает, кидается в драку, но вместо того, чтобы вбить этого ублюдка в землю, его останавливают. Ханагаки стоит перед ошеломленным Казуторой, еле живой, истекающий кровью и с горящими глазами, не давая двинуться. — Не надо, Майки, — от этого передергивает не только Рюгуджи, остальные выглядят не менее ошеломленно. Доракен даже представить не может, что сейчас чувствует Сано. Стоял бы так же Шиничиро, чтобы защитить своего убийцу? Он думает, что да. Они так и стоят на улице посреди неразборчивой мешанины тел подростков, находящихся в том состоянии, когда ты готов либо убежать, либо вывернуть наружу свой желудок. Кен думает, что уже сегодня часть из них покинет свои банды. Среди подростков мало кто осознает, чем могут закончиться подобные разборки. Что же, теперь у них есть этот неприятный опыт. Скорая едет слишком долго и с каждой каплей крови Такемичи утекает и душа Доракена. Слишком больно произнести даже слово, из горла выходит только хрип, поэтому он просто опускается рядом с Майки около лежащего тела.***
— О, я не умру так просто, — смеется Такемичи на больничной койке. Доракен бы врезал ему, но тот потерял так много крови, что еле сидит. — Я быстро выйду отсюда, вот увидите. Кен в это не верит, не после увиденного. Майки тоже. Они оба смотрят на Такемичи, будто тот ударился головой. Ах да, так и было. Баджи, кажется, готов его убить и обнять одновременно, но не может произнести ни звука. Ханагаки может казаться легкомысленным и простодушным, но таковым никогда не является. Его взгляд всегда отражает что-то такое, необъяснимое, будто он что-то высчитывает и у него ничего не сходится. Иногда он говорит вещи, которые не должен знать ребенок. Но потом он улыбается и все верят ему на слово. Родители к Такемичи так и не приходят, но, кажется, того это даже не волнует. Остальные ушли чуть раньше, но Кен и Майки остаются с ним до последнего, пока их не выгоняет медперсонал. Как будто это когда-то его останавливало. Рюгуджи провожает Сано, а сам влезает в чужое окно. — Ну ты и тупица, — все же не выдерживает он. — Какого черта твое окно открыто? — Доракен? Что за херня? — шепотом произносит Такемичи. Все же, он не хочет привлечь нежелательное внимание медсестер. — Я выходил за кое-чем, — небрежно пожал плечами старший, протягивая плетеную сумку, пакет бы шуршал, с гранатами и орехами, а из кармана достал плитку горького шоколада. — Тебе полезно. — Спасибо, — улыбается Ханагаки, его волосы горят в закатном солнце, и Доракен чувствует то самое, будто бетонную плиту положили на грудь, но он от этого счастлив.***
В следующий раз он видит Ханагаки гораздо позже. Того выписали из больницы и он отлеживался дома. Парень выглядит по-другому. Точнее, он такой же, но другой. Его глаза немного поблекли, как бывало у Майки, и он смотрит на Чифую таким странным взглядом, что у Доракена неизвестно от чего подкашиваются ноги. Что-то не так. Он чувствует это в воздухе, будто тот перестает поступать в его легкие.***
Даже в жизни больших банд бывают минуты передышки. Доракен и Такемичи сидят у последнего дома. Тут тихо и спокойно, только звуки телевизора прорезают тишину дома. Им не скучно, даже несмотря на то, насколько они разные. Они делают вместе уроки и хотя Доракен старше, помогают с уроками почему-то ему. Его друг так умело выводит формулы в тетради, будто его репетитор. — Откуда ты это знаешь? — все же интересуется Рюгуджи. Такемичи тушуется, но все же отвечает: — Я уже разбирал это, — но не уточняет детали. Глаза сами по себе спускаются на руки его друга, в них зажата ручка, но еще отчетливо видно шрам от ножа. Кожа на этом месте еще тонкая, розовая и четко выделяется на фоне бледной кожи. Он не чувствует отвращения от того, что кто-то навредил парню. Даже наоборот, ему кажется, что это его метка на руке Ханагаки, такая же, как у него на животе. Она была оставлена в один и тот же день одним и тем же человеком, и тем же ножом. В груди расползается приятное тепло. Будто все теперь видят и знают, что на нем его знак. — Что-то не так? — спрашивает у него Такемичи. — Ты пялишься. — Ага, — просто бросает он. — Как твои раны? — Уже лучше, ты же знаешь, что на мне все быстро заживает. — Лучше бы ты не калечился, — хмуро отвечает Кен. Такемичи смеется и этот смех имеет значение гораздо большее, чем кажется. — Тебе стоило бы заботиться о себе, а не о других, чертов герой. — Я не могу, — качает тот головой. Будто правда не может не лезть не в свои дела. — Это… это все гораздо важнее, чем ты думаешь. — Так поясни, — Рюгуджи откладывает домашку и ставит локти на стол, подпирая голову. Но парень молчит и только грустно улыбается. Улыбка настолько горькая, что от нее остается неприятное послевкусие. — Это… не то, что я смог бы объяснить. Все будет хорошо, пожалуйста, поверь мне, — глаза Такемичи сияют ярче, а возможно, это просто отблеск ламп, и от этого взгляда так тепло, что он не может удержаться. — Я собираюсь поцеловать тебя. — Ч-что? — в миг краснеет Ханагаки. Кен ухмыляется и придвигается еще ближе. Смущение переполняет Такемичи настолько сильно, что он зажмуривается, когда расстояние между ними сокращается. Его лицо настолько прекрасно, что Рюгуджи даже ни о чем не жалеет. Но вместо губ он берет его руку и целует шрам. — Т-ты! — краска на лице школьника медленно переходит на его уши и шею, что заставляет Доракена чувствовать себя так прекрасно, как никогда прежде. — Ты мог бы сравнять счет, если бы поцеловал мой шрам, знаешь? — спрашивает он и, видя непонимание на лице друга, поднимает футболку. — Вот тут. Он не может удержаться от поддразнивания и громко смеется. Такемичи красный и разъяренный смотрит на него с повлажневшими глазами и, будто собирая всю свою смелость, тянется вперед и толкает Доракена так удивительно сильно, что тот валится на пол. После чего, не давая времени одуматься, тянет футболку вверх и прижимается губами к шраму. Дрожь, проходящая по телу Кена, настолько сильная, что его руки мгновенно начинают трястись, а сердце бьется так громко, что, возможно, его слышит полрайона. Смущение накрывает его с головой, что он едва осознает реальность. И в этой реальности он целует Такемичи так яростно и отчаянно, что начнись сейчас война, он бы и не заметил. Он все еще ощущает горящее лицо Ханагаки под своими руками, лицо его самого горит не меньше. Кен не хочет прерывать контакт, но выбора не остаётся. — Кажется, у тебя был ещё один шрам, который нуждается в поцелуе, — усмехается Доракен, намекая на шрам, что остался после Кровавого Хэллоуина. — Мне нравятся все твои шрамы, но, пожалуйста, сделай так, чтобы их не стало ещё больше. — Не могу ничего обещать, — все еще смущённо отвечает Ханагаки. — К тому же, разве это не значит, что ты поцелуешь и следующий мой шрам? — Я готов целовать тебя даже без них, — правдиво отвечает Рюгуджи. И целует.