стереокома

Тени сгущаются. Сукуна моргает пару раз, вглядываясь в холодную пустоту коридора, прежде чем хлопнуть дверью. На кухонном столе раскиданные в разные стороны карандаши, блестящие ручки и цветные фломастеры — Мегуми купил их сам не зная зачем, просто очередная рекомендация терапевта. На Мегуми черная бесформенная футболка, а руки и ноги раскинуты по узкому краю дивана, лежит на спине — по привычке. Сукуна проходит мимо медленным шагом, вглядываясь в его лицо, размытое в предрассветной темноте комнаты, аккуратно прощупывает тонкую нить запаха в воздухе. Он никогда не предупреждает когда приходит. Не то чтобы Мегуми было действительно не плевать на это. Мегуми потерял во всем смысл давно, ещё раньше, чем Сукуна успел нырнуть за дверной косяк, чтобы покурить из окна на кухне. Мегуми кажется, что внутри него чиркает спичка, все загорается, пока он не вспоминает, что там пусто и гореть, в общем-то, нечему. Только тогда это чувство отпускает его — ненадолго конечно, но все же. У него не осталось сил. Хочется плакать, но слез нет. Хочется кричать, но в горле сухо. Сукуна пересекает проход не сбавляя шага, его присутствие наполняет комнату дымным запахом, на языке становится горько. Наверное, Мегуми был бы хорошо знаком этот привкус, но его больше не тошнит по утрам. Мегуми нет по утрам. Его просто не существует. — Не извинишься за беспорядок? — усмешка. Сукуна улыбается, неосознанным движением хлопая по карманам — тупая привычка, которая лечит нервы. — Если бы знал что ты придешь, дверь была бы закрыта. — Мегуми говорит грубо, но в его интонации уже давно нет никакой злости. Он не знает, зачем Сукуна приходит. Точно так же, как не знает, зачем впускает. Наверное, дело в Юджи: Сукуна старается перебить свой запах, перечеркивает схожесть их лиц татуировками, а голос манерой речи. Но это ничего не меняет. Раньше Мегуми совсем не замечал этого. Сейчас он хочет продолжать так же. Сукуна откидывается на спинку кресла, слегка опускает плечи, что-то расслабленно печатая в телефоне. Мегуми поправляет подушку, прислушиваясь к стуку пальцев по клавишам. Шуршит куртка — зажигалка вываливается из кармана. Хлопает крышка пачки. Рёмен хочет закурить прямо здесь, но в последний момент откладывает сигарету к ручкам-карандашам-фломастерам на столе — по той же привычке. — Ты лежишь уже сутки, завтракал? — неожиданная заботливость. Мегуми бы рассмеялся, но у него больше нет сил, они вряд ли появятся. И молчит он слишком долго. — Слушай, — Сукуна запрокидывает подбородок, отрывая взгляд от телефона. Огоньки в его глазах бело-синие и синтетические. — Тебе нужно завязывать. Мегуми смотрит в потолок не моргая. — Юджи не хотел этого, ясно? Он жил в кольце их сцепленных рук, в горячей мягкости поцелуев. Он вдыхал его, дышал им. У Юджи не нежный, но пробирающий насквозь запах, который окутывает тебя, словно купол. Метка Юджи на сгибе его плеча, ближе к шее. Они были вместе, и должны были стать семьёй. На балконе все ещё лежат розовые обои и не собранная до конца пеленальная. Юджи сам выбирал. Как жить дальше после того, как его не стало? Глаза стекленеют — это тонкий слой и он быстро лопается под давлением. Осколки катятся по подбородку. Мегуми не издаёт ни звука. Это произошло ещё тогда, когда, выползая из разбитого лобового, прикрыв живот разрезанными руками, он понял, что уже поздно. Юджи не шевелился. Как сказали в больнице — смерть наступила мгновенно. Тогда Мегуми шел вперед и хотел, — хотел чтобы его нахуй сбила машина. Он потратился. От него ничего не осталось. Мегуми просто потерял сознание на асфальте. И не пришел в себя ни в скорой, ни в больнице после того, как в истерике пытался вырвать из вены иглу капельницы. Ни после того, как оказался в пустой, и как будто чужой квартире. Мегуми не отгоняет от себя эти мысли, потому что ему нравится так — добивание себя помогает хоть что-то чувствовать. Ноутбук, севший ещё два дня назад, переполнен сообщениями от Годжо, из больницы ему позвонили первым. Видимо, его дела слишком важные, если Сатору не смог приехать. Мегуми вздрагивает, когда Сукуна резко лупит кулаком по столу. Если это было сделано с целью привести его в чувства — ну что ж, попытка засчитана. Срывы Рёмена случаются не так часто, но уже не впервые. В первый раз это случилось ещё задолго до всего этого. Невпопад — поцелуи в висок, щёки, плечи. Горячее дыхание прослеживает линию пульса на шее. Тогда все закончилось тем, что Юджи пришел пораньше со смены. Во-второй раз пощёчина Мегуми была достаточно громкой, чтобы обернулось пару человек в переулке. В тот момент на безымянном уже было вросшее по гроб его жизни обручальное, надетое неуклюжими пальцами Итадори. Сейчас Мегуми просто хотел потерять связь с реальностью в то мгновение, когда чужие руки сомкнулись вокруг, притягивая его под себя за лодыжки. Сукуна рвет ворот футболки, кусает плечи, шею. Вгрызается, потому что он — ебаное животное. Акула чувствует запах крови. С Сукуной хорошо, но быть с ним — значит в любой момент сдохнуть. Мегуми хотел по-другому. Сукуна ведет кончиком носа выше, вбирая в легкие тонкую прожилку за ухом. Юджи любил его запах. Рёмен воротил нос, когда он начал меняться после второго месяца. Сейчас он не может им надышаться — грубым взмахом переворачивает, прижимая лбом к подлокотнику. Мегуми не против, он знает, что сейчас выглядит некрасиво. Посеревшее от горя лицо, глубокие впадины под глазами, сухие губы. Почти как труп: Мегуми песок, который набивается в легкие через глотку, он — пустыня Сахара. Мегуми правда хотел закончить все это быстро, жаль, что весь удар на себя принял водитель. Жаль, что встречная машина затормозила. И по пути в больницу его откачали два раза. Мегуми старается уцепиться за эти мысли, утонуть в них как в тине, но это не мешает ему продолжать чувствовать — Сукуна не нежничает, но знает, что ему так больше нравится. Медленно входит одним плавным движением, ждет пару секунд, прежде чем взять быстрый темп. Мегуми кусает губы, пока ребра стираются в крошку об твердую обивку дивана. Ему больно, но эта боль наружна, и не перебивает того ощущения, что воет внутри, в каждой клеточке, кости и суставе. Последний вдох, судорожный, дрожащий. Сукуна глушит рык кусая кожу между лопаток, выходит, кончая на поясницу. Мегуми падает после того, как его отпускают. Он горит, пульсирует, это грязно и совсем не приятно. Ему хочется умереть прямо сейчас. Сильнее, чем хотелось до этого. Осознанней. Мегуми лежит, его онемевшее тело — слабое и уязвленное. Не способное к сопротивлению. И он не может понять, зачем Сукуна ждал так долго. Приходил каждый день, заполняя собой пустоту соседнего кресла. Заполняя своим запахом комнату, оставляя его после ухода. Он мог сделать это намного раньше, ещё в первые недели размытых, проведённых в беспамятстве дней. Тогда Мегуми сжирала вина, живьем грызло отчаяние. У Мегуми была семья, когда-то давно, но итог всегда одинаков — все вокруг рушится. И он не может поверить, не знает как пережить. И стоит ли вообще? Где-то в стороне застегивается молния ширинки на джинсах. Входная дверь хлопает. Сукуна уходит молча. Мегуми медленно выдыхает, с удивлением осознаёт, что его колотит. Он пытается вытереть солёные щёки ватными, трясущимися руками, но ничего не выходит. — «Я все это время плакал?» — моргает рассеянно. В комнате темно. Мутный взгляд падает на подоконник, но потом, кажется, валится из окна через сквозняк в форточке. На секунду это кажется правильным. Он слишком устал мучаться. Укус вибрирует, это совсем не больно, скорее страшно. Последнее доказательство их с Юджи связи, которое помогало ему не сойти с ума окончательно. — Пиздец, — шепчет Мегуми. — Пиздец блять. Он медленно встаёт, — опять же, ебаная привычка, — и, спотыкаясь, плетется в ванну нетвердым шагом. Паркет холодный, обжигает босые ступни. Мегуми шатает. Он помнит все четко, память решила не блокировать в защитном механизме жуткие воспоминания. Но каждый день ему сняться липкие, серые сны. Мегуми не может есть, хоть в холодильнике ещё осталась часть не скоропортящихся, уже не нужных полезных продуктов. Желудок пустой, но он ничего не требует. Нутро сводит, когда он смотрит в зеркало сбитым фокусом глаз. Футболка безвозвратно разорвана, но она уже не нужна, раз больше не пахнет домом. От тревоги мурашки бегут по затылку, когда он замечает главное. Мегуми хочет упасть, но не падает. Твердо держится на ногах. Метка Юджи была аккуратной, хоть немного небрежной, любовно поставленная на самом удобном месте — теперь была перекрыта глубоким звериным укусом. Кровь капает на пол, голова кружится. Отпечаток четкий, завтра наверняка распухнет на плече лилово-черным кратером. Можно ли считать насилие за измену? Мегуми всегда считал, что нет. Сейчас он не понимает, чем это было оправдано. Он последнее ничтожество, раз предал своего альфу так. Глаза закрываются, Фушигуро медленно моргает первые пару секунд, после чего теряет сознание. — Спи больше, ты выглядишь слишком уставшим, Мегуми. — Давай я что-нибудь приготовлю? Отдохни. — Хватит хмурится, Фушигуро! — Хватит волноваться, думаешь, малышу это нравится? Ему снится долгий, красочный сон, в котором Юджи ему улыбается. Впервые за этот месяц он ощущает себя счастливым, приходя в себя на полу в ванной. Озноб ползет вверх по синякам, швам и шрамам. Хочется плакать, но слез нет. Хочется орать, но в горле сухо. Это ощущение дерьмовое, но уже узнаваемо. Мегуми был никчемным все время. Он чувствовал вину за свою жизнь. За то, что был нежеланной случайностью, за страдания Цумики, за то что продолжал оставаться чувствительным и позволял другим брать ответственность за себя. Наружная оболочка была безупречной, отточенной, ледяной, но бездушной. Это замыкало круг его неудач, которые поглощали как червоточина — туда проваливались все его успехи и достижения, слишком незначительные, чтобы вселить в него хоть секундную мысль о сомнениях. Мегуми никогда не старался был лучшим, знал, что у него ничего не получится. Оболочка была безупречной, но никого нельзя было подпускать близко. Первую трещину дал Сатору. Юджи сделал эту трещину шире. Сукуна закончил все быстро. Это было жестоко, но привязанности, по-своему жизненному обыкновению, всегда заканчивались для Мегуми одинаково. С Юджи было хорошо, — с ним было лучшее, что могло случиться — поэтому совершенно не важно, было ли это ответно. Юджи нравилось говорить, что он любит его. Мегуми нравилось чувствовать рядом с ним. Даже если улыбки были картонными, жесты давали триггер для приступов, а слова жалили — это давало знак, что он существует. А значит все было правильно. Мегуми стягивает через голову порванную футболку, морщится, когда приходится дергать прилипшую ткань от застывшей корки. Позорные отметины ноют, он понимает, что придется их обработать, но если он прикоснется к ним сейчас, то он расколется. Рассыплется как стекло. Мегуми не знает в чем дело, он не стыдился своих шрамов, и никогда не боялся получить новых. Слишком неправильный для омеги, но он никогда не старался вписываться в стандарты. Мегуми не нужен никому, ему не нужен никто — стабильно. Он понял это ещё тогда, когда устал плакать в детстве. Отец всегда пропадал, но потом Мегуми осознал — так было лучше. Обрабатывая ссадины и пытаясь скрыть синяки. Это была мелкая, незначительная жестокость. Она учила его чему-то, но никогда не щадила. Сатору появился словно первая, незначительная, но ощутимая трещина. С несвойственной осторожностью, словами, улыбками и касаниями, он подобрался близко, но знал, что не сможет его вытащить. Мегуми уродливый птенец, который вывалился из лопнувшей скорлупы — тонкий, нескладный, с крыльями наизнанку и острым, озлобленным взглядом. Сатору взял его просто потому, что что-то хотел доказать кому-то, уцепился за него просто из-за нужды хоть в ком-то. Полость нутра Сатору пугала, но никогда не отталкивала его, принимала. Мегуми осваивался и осознавал себя в ней — у нескладности появилась форма, тонкокостность окрепла, крылья помогали удержать равновесие, но отчужденный взгляд возвращал в реальность. Маленький мальчик в Мегуми не вырос. Сатору отдал все что было, но не смог дать того, что у него никогда не было. Знание того, что он омега позволило принять направление в жизни — полное, осознанное одиночество. Мегуми знал, что никогда не влюбится и не сможет дать жизнь. План был прост — не подпускать к себе, не проявлять нужды, молча принимать это как данность. Наверное, со временем эта рана затянется. Острые сколы сточатся, синяки заживут, швы затянутся, оставаясь едва заметными на поверхности. Мегуми медленно выдыхает, отрывает взгляд от стекла, осознавая, что потерялся в мыслях. Упаковочный блистер трещит под пальцами, когда он выдавливает таблетку, запивая водой из крана. Успокоительные действительно помогали, искусственно возвращая в прежнее состояние. Но именно тогда, когда стресс и паника отступали — что оставалось? У отсутствия боли всегда есть побочки. Мегуми отталкивается от раковины, движение резкое, вызывает отголоски неприятной тяжести в теле. Он старается не замечать, как хромает, пока идет на кухню. Берет аптечку и ставит телефон на зарядку. Отражение все ещё отвратительно, но уже не неисправно. Движения выученные и понятные, не помогают успокоются, но возвращают видимость подконтрольности. Ничего не меняется, просто чувств становится меньше — возможно, это действие таблетки, принятой вне расписания. Возможно, Мегуми просто вернулся в сознание. Вышел из месячной комы. Пришло осознание. Сообщений на телефоне не так много, как могло показаться раньше, когда он просто видел их, но не знал как ответить. «Я в порядке?» — лживо. «Я не в порядке» — жалко. Мегуми не привыкать быть жалким. Он фыркает, отшвыривая от себя эту мысль — быстро надоедает жалеть себя, когда ты занимаешься этим все свободное время — в ту же сторону летит зачерствевший бинт, салфетки и бумажная упаковка от пластыря. В дверь звонят и Мегуми вздрагивает, удивляясь постороннему звуку. Не спешит открывать — прекрасно знает внезапного посетителя, но совершенно не представляет, что тому нужно. Он настолько сильно задумывается об этом, что совершенно не замечает, как Сукуна попадает в квартиру. — Можешь считать меня тварью, но мне нихера не жаль, — Сукуна приваливается руками к подлокотникам кресла, с показушной уверенностью заглядывая в глаза. Мегуми вздрагивает от неожиданности. Не медлит с ответным взглядом — прямо, просто зная, что эти слова, взгляды и мимика — жалкий понт. — И? — голос хриплый. — И, — тупо повторяет Сукуна. Мегуми видит как он теряется, но помогать не хочет. Вообще-то он тут утопающий. И, наверное, ему все же нужна помощь. — Что бы ты не хотел, мне все равно, — приваливается плотнее. Кожаная куртка Сукуны холодная, но ладонь тёплая, когда он осторожно берет ей Мегуми за волосы, сжимая возле затылка. Поднимает подбородок указательным пальцем. — Но я возьму за себя ответственность. Замолкает, но Мегуми очень хочет услышать законченное: и за тебя тоже. Поэтому он не думает ни о чем, подаётся вперёд, неуклюже сталкивая их зубами, но какая разница. Бездна взывает к бездне, правильно?