Я держу тебя за руку

— Прибавь шагу! Так мы никогда не доберемся до места! Шерлок раздраженно обернулся и, схватив Джона за руку, потащил за собой. — Ты мне чуть руку не оторвал, — недовольно заворчал тот. — И никуда мы с тобой не опаздываем. В конце концов, можно было воспользоваться такси, но ты же сам захотел прогуляться. Всегда и во всем оказываюсь виноватым я. Между прочим, мы… — Помолчи. В тоне и самом голосе Шерлока было что-то неуловимо новое, странное, и Джон замолчал. «Надоело быть вечным козлом отпущения! Любая мировая катастрофа всегда имеет один источник — скромного доктора Ватсона. Не пойду с тобой в следующий раз. Таскайся по городу один, и уж точно не опоздаешь», — продолжал он ворчать, но уже про себя. Он хмурился, пытаясь приноровиться к стремительному шагу друга, озирался в поисках кэба и не замечал, что Шерлок продолжает крепко сжимать его руку. — Уже три кэба мимо проехало. Если мы так спешим… — Помолчи, Джон. «Сам помолчи! Невыносимый человек. Завтракать отказался, а неизвестно ещё, когда мы окажемся у себя на кухне. В кафе едят только безмозглые тупицы. Кофе из автомата — отвратительное пойло. Хотя в этом он прав — я варю кофе несравнимо лучше. Но все-таки…» Шерлок ускорил шаг. — Мать твою, Шерлок! Я же не спринтер, в конце концов! И не шестнадцатилетний юнец! Ты можешь… — Помолчи, Джон! «Ну, разумеется, ты не можешь. Это не твое гениальное дело, что какой-то там немолодой… нет, это я, конечно, загнул… не очень молодой доктор несется по городу, как бешеный страус. И самое главное, неизвестно куда. Куда же мы все-таки собрались?» Нарядные витрины мелькали разноцветным калейдоскопом, не по-осеннему теплое солнышко припекало, и Джону казалось, что сейчас он расплавится или рассыплется, или получит инфаркт, несясь вприпрыжку рядом с этим идиотом, от которого нет покоя ни днем, ни ночью. — Шерлок… — Ты можешь помолчать?! «Да я вообще могу замолчать навеки, если ты так сильно этого хочешь! Мой голос конечно же не сравнится с твоей изумительной скрипкой, которой ты сегодня полночи меня изводил. Наверняка так и не уснул до рассвета, и к вечеру у тебя, как у кролика, покраснеют глаза, и ты будешь зевать и злиться, таращась в свой обожаемый микроскоп». Прохожие испуганно шарахались в стороны, опасаясь быть сметенными этим черным ураганом с сосредоточенным и удивленным лицом. Джон устал извиняться и злился уже на полном серьезе. — Если ты сейчас же не остановишься, я… — Джон, заткнись! «Черт бы тебя побрал! Не буду готовить ужин, не буду с тобой разговаривать, сегодня же соберу свои вещи и уеду… Да куда глаза глядят уеду! Я что, мальчик на побегушках? Кстати, на обратном пути надо забежать в магазин, если, конечно, этот ненормальный не загоняет меня сегодня до смерти. Молоко закончилось, сыр на исходе и…» Мысль Джона заработала четко и продуктивно. Его стиснутые железным захватом пальцы слегка шевельнулись, устраиваясь поудобнее в крупной, теплой ладони. А Шерлок несся вперед и потрясенно думал, что может идти так всю жизнь, до полной её остановки — сжимая небольшую крепкую руку, упиваясь этим прикосновением, этой непонятной радостью, этой неожиданной близостью. И это было невероятно. И это было самым главным, самым важным. Единственным. По-настоящему имеющим смысл.