Мертвым не до полемики

Зажимаю рану бинтом. Кровь это, кажется, вообще не останавливает, да и обрывок бинта, что я прижимаю к огнестрельному ранению, уже полностью пропитан моей кровью. Чёрт, как же мне больно. Я сдохну от потери крови... Нет-нет-нет, только не это. Не так глупо и не так медленно. Рация потрескивает, передавая очень знакомый и занудный голос.        — Отряд девять, приём, — не переставая прижимать бинт к ране на бедре, окровавленными пальцами я тянусь к рации и зажимаю нужную кнопку, чтобы ответить.        — Приём, — стону в эту чёртову рацию, — ранили в бедро, это Ночная.        — Остальные где?        — Сдохли, — я лежу на одной из наших девочек. Боюсь даже поворачиваться, лишь бы не видеть застывшего выражения её лица и пустых глаз. Молчание рации отражается мне треском на линии.        — Продержись полчаса, конец связи. Рация падает на бетонный пол, когда я выпускаю её из рук. На ней остаются мои кровавые следы. Чья там кровь, уже не разобрать: моя, врагов или моих соратниц? Наш отряд почти что вырезали. Кто-то слил информацию. Какая-то тварь слила информацию об операции, что мы готовили, облава на этот рабский центр. Мои девочки, которые через столько прошли. Некоторым из них не было и восемнадцати, каждая из них пала сегодня за то, чтобы спасти детей, которых продавали в рабство. Я боюсь узнать на ком из своих солдат я лежу. Чувствую, как по щекам катятся слёзы, одна за другой. Они собрали всю грязь на своём пути. Война. Вот объяснение всему происходящему здесь. Ничего красивого здесь нет и не было никогда. Я лежу на залитом кровью трупе. Я заставляю себя приподняться, рычу от болезненных ощущений. Мне надо посмотреть, что это за девочка. За кого я буду сражаться, чье лицо мне будет видеться во сне? Алана. Девятнадцать лет, была спасена из похожего рабского центра. Медсестра. Пошла добровольцем в отряды полгода назад. Лицо ещё выглядит очень даже человечным, не искажено разложением, ведь не прошло и часа. Стеклянные глаза смотрят мимо меня. Я заставляю себя смотреть на неё, пытаясь запомнить черты лица, но грязное лицо девушки более не передает ту красоту, которой обладала покойная. Не в силах больше смотреть на неё, я отворачиваюсь и смотрю в потолок. Я бы хотела, чтобы слёзы просто застыли на моих глазах, но они предательски текут по обледеневшим щекам. Сбоку от нас тоже лежит девушка, что стала моим живым щитом. Героиня. Её глупый поступок стоил ей жизни. Вина. Вот что будет душить меня. Снова. Бросилась защищать меня, прикрыла. Верила в меня, в командира отряда. Я не оправдала твоё доверие, прости. Ничье доверие я не оправдала; ваша смерть, ваша кровь на моих ладонях. Буквально. Я не хочу знать, кто прикрыл меня. Какая из девочек, что сидели в лагере у костра со мною, умерли из-за меня. Где я не досмотрела? Какая гнида слила всё? Война. Вот оправдание. Их имена даже не вспомнят. Никто, кроме меня. Алана. Катя. Саша. Василиса. Дарья. Амина. Варя. Их буду помнить только я. Ни диспетчер не запомнит их имён, ни другие отряды. Не узнают их имён и новые солдаты, которых я поведу на верную смерть. Война. Вот какое объяснение будет всем этим смертям. Хочу заорать. Уже очень давно. Заорать, а затем замолкнуть навечно. Но они умерли не за это. Не за мою слабость. Не для этого мои руки были запачканы чужой кровью.        — Ночная, приём, — рация снова оживает. Звуки, издаваемые ею, разрезают эту тишину.        — Приём, — откликаюсь я.        — Этаж?        — Третий, — снова откидываю эту хреновину. Когда ко мне придёт успокоение? Когда меня уже задушит вина за все эти смерти? Топот ног привлекает моё внимание. Меня поднимают. Сразу перебинтовывают ногу, разорвав штанину. Идти, опираясь на кого-нибудь, смогу.        — Надо похоронить, — выдаю вполне спокойно. Голос не срывается. Привыкла, наверное, к подобному словосочетанию.              Мужчина медленно кивает. Закапывать их нет времени. Ни у кого уже нет времени на это, тела сжигают — оставлять их на осквернение врагам никто не станет.              В машине я молчу. Командир и трое из его отряда тоже молчат. Все знают, о чём я думаю. Все через это проходили. Потерять своих людей — всё равно что потерять себя. Вина обвивает моё горло очередной петлёй. Но не душит, нет — ждёт, когда я сломаюсь под тяжестью. Когда застрелюсь, чтобы снова не вставать утром, не брать в руки карту и не смотреть, как нас загоняют в угол.              Я откидываюсь на потрёпанное сиденье, что пропитается и моей кровью. Возможно, я буду частью их отряда. Не хочу снова нести бремя ответственности и ещё одну петлю вины. Водитель уверенно ориентируется во всепоглощающей тьме. В прошлой жизни, ещё до того, как я сгорела, как на месте моей души осталась лишь кучка пепла, он был моим мужем. С каждым умершим человеком в моей жизни, умирал для меня и он. В какой-то момент я перестала даже замечать его. Лишь бы не нести бремя ещё одной смерти. Я смотрела на него и видела его уже в могиле.              Хочется спать. Мне кажется, это второе желание всех солдат после окончания этого ада. Мы желаем уже так долго это окончание войны, что уже похоронили это желание. Сон же нам банально необходим и так труднодоступен. Кровати… вот что порой снится новичкам. Спать приходится на тюфяках, набитых чем попало. Порой просто стелили куртки, какие-то тряпки и прямо так и ложились. Иногда, летом или весной, когда мы выбирались в степи, спали прямо в высокой траве. Врагам труднее найти нас, а мы могли смотреть на ночное небо. Можно было представить, что над этим небом никогда не летали ракеты, что где-то рядом не стояли ПВО, что по районам не ездили БТР.       Машина останавливается. Никто не выходит. Просто ловим последние секунды тишины. Выйдя из броника, мы выйдем из защитного купола, где нет ничего, кроме шума мотора. Но реальность не ждёт, когда ты её примешь — она нагибает тебя, не вспоминая о том, кого нагибал ты.              К нам подходят два, не так давно примкнувшие, парня, их сопротивление “Северный ветер” потерпел серьезнейшее поражение, фатальное. Они влились в наши ряды. Серьезные и сильные бойцы. Матерые игроки. Их снайперши на вес золота.               — Кто сегодня? — мимоходом спрашивает мужчина.        — Все, — даже не поднимает на меня глаз. Отстраненно кивает и вычёркивает ручкой почти все имена на небольшой странице потрёпанной книжки.        — Пиздец, — откликается мужчина. Наверное, стоит переживать, когда такая реакция пропадет. Когда мат выйдет из военного лексикона, можно досрочно записать человека в статистику мертвого. Мои девочки. Мои храбрые воины, что сегодня пали, просто вычеркнуты шариковой ручкой из жизни. Они — всего лишь статистика, не больше. Очередная цифра в сводке, где все обезличены. Закрываю глаза, когда опускаю своё тело на какой-то мешок. Хочется спать, провалится в спасиельную и отсекающую от реальности темноту. Мне уже давно не снятся сны. Первые месяцы войны я читала книги, чтобы хотя бы на пару часов забыть о том, что творится вокруг. Даже шум “Зениток” во время бомбёжки порой переставала слышать. Сейчас единственная книга, которую я держу в руках, это блокнот в нагрудном кармане моей кофты, под курткой, где записаны имена всех погибших, кто воевал со мною. В конце потрёпанной записной книжки, залитой кровью и покрытой въевшейся грязью, на последней странице есть моё имя. Записанное мною. Похоронена дважды: собой и смертью. Слышу, как над нашими головами пролетает истребитель. Не наш, конечно же. Откуда? Все, кто мог помочь, давно уже ушли из этого района. Здесь добровольцы, что готовы умереть, ради чужой жизни, хоть и непродолжительной. Или ради чужой спокойной смерти. Мы освобождали заложников — детей, женщин. Я вижу ночное небо. Правда вижу, даже несмотря на то, что потолком служит пробитая местами глухая серая бетонная плита. Темноту неба озаряют сразу несколько ярких звёзд, посланных нам свыше. Истребителями. Чуть приподнимаюсь на локтях. Лениво скольжу взглядом по людям, что скоро вместе со мною, буквально через пару секунд, станут очередной статистикой в сводке новостей. Пытаюсь найти его. Перевожу взгляд на небо. Яркое мёртвое солнце уже совсем близко ко мне, я чувствую его жар. Солнце. Я так тебя не любила. С детства, когда мама открывала шторы, пропуская тебя в комнату. Вот и сейчас, вижу, как ослепительное зарево обволакивает всё. Бетонная стена больше не видна. Я закрываю глаза. Сейчас я точно уверена: темнота спасет меня от яркого солнца, что нещадно убивало всё это время и стирало всё на своем пути.

***

      - В эфире через три… две.. одну… снимаем!       - В эфире вечерние новости. Нам поступила информация о крупной бомбардировке в северном районе, - на экране мелькают кадры разрушенного здания с высоты, - там базировались добровольческие отряды по спасению заложников боевиков. Погибло девяносто два человека, среди них, как сообщается, было девять освобожденных. Отряды были сформированы два года назад. Имена погибших остаются неизвестными, проводится экспертиза.