Бумажные годовщины | Paper Anniversaries

Ее шелковые туфли - прекрасные, вышитые золотом, привезенные из Шу Хана в качестве свадебного подарка от мужа - касаются пола почти бесшумно, пока Алина с целеустремленной решимостью направляется в зал Военного совета. Тихий стук по мрамору вторит бешеному биению ее сердца. Она убьет его. Ладно. По крайней мере, совершит покушение. Пока что его очень трудно убить. Опять же - не имеет значения, громкие ли ее шаги. Ее муж, кажется, знает о ее местонахождении, независимо от того, бродит ли она по Большому дворцу с хитростью леопарда или грацией слона. Это как то связано с теми неприятными, сковывающими душу узами, которые связывают их. Алина, конечно, знает этих животных только из сказок. Она не видела ни того, ни другого собственными глазами. Уж точно не в то время, пока она заточена здесь, в королевстве заклинателя теней, отбывая наказание навеки рядом с ним. Его самое драгоценное сокровище. Его самая ценная зверушка. — Мне нужно его увидеть, - Алина распрямляется во весь рост, огибая последний угол, пытаясь держать голову прямо - пытаясь спроецировать власть, которой у нее нет, на опричников у дверей зала. (Угрюмая, раздражающая часть ее разума осознает, что она пытается изо всех сил подражать ему.) — Прошу прощения, царица, но царь просил не беспокоить. — Двое мужчин переглядываются, но стоят твердо перед дверью. — Отойди в сторону, - рычит она, и в ее ладонях разгорается свет невысказанной ярости. Охранники удивленно отступают на шаг. Обычно она так быстро не выходит из себя, но новости, которые она получила за завтраком… — Алина, - говорит из комнаты спокойный, холодный голос. — Ярость украшает тебя. Заходи. Она фыркает, проходя мимо охранников в тускло освещенную комнату: Александр сидит, растянувшись во главе стола, и хмурясь смотрит на письмо. Он излучает взъерошенный домашний уют: воротник расстегнут, волосы слегка взлохмачены, осанка высечена из небрежных ленивых линий. Они были женаты достаточно долго, и она знала, что он совсем не такой. Что ж, нет смысла ходить вокруг да около. - Мы договаривались, что ты будешь сдержанным. Что ты будешь милосердным. - Дверь за ней щелкает, и Алина игнорирует трепет в животе, который говорит о том, что она только что заперлась в клетке с монстром. - Тебе нужно уточнить о чем ты, моя дорогая. - Ты говорил, что это обычная пограничная экспедиция! Он отрывается от своей работы, словно впервые замечает ее. - А. Это. Почему бы тебе не сесть? Выпей чаю. Ногти Алины врезаются в ладони, оставляя маленькие полумесяцы той же формы, что и выбранный им знак. - Ты приказал им сжечь библиотеку Эльбьена! Его голова наклоняется. - Хм. Значит, без чая? Ей приходится контролировать каждый сантиметр позвоночника, чтобы инстинктивно не сделать шаг назад, когда он встает и пересекает комнату. Ее до сих пор удивляет, какой высокий ее муж, черный призрак, омрачающий сияние костра. Это движение предназначено для устрашения - заставить ее откинуть голову назад, чтобы не терять зрительный контакт. Чтобы напомнить ей. Что ей комфортно, только только пока он этого хочет. - Я думал, мы можем поужинать сегодня вечером. - Он подходит достаточно близко, чтобы протянуть между пальцами прядь ее белоснежных волос. Так гладят пугливое животное. - Я уверен, ты не забыла о нашей годовщине. У меня есть подарок. Ты бы хотела его увидеть? Алина возмущенно вскрикивает, отталкивая его руку прежде, чем его прикосновение вызовет реакцию в ее теле. Его глаза сужаются от отказа. - Не надо. Не делай этого, Александр. - Что не делать? Не портить мою маленькую жену? Он стоит достаточно близко, чтобы она почувствовала тот же запах, что пачкает ее подушки ночью, когда она слаба, истощена невыносимым одиночеством - ночами, когда он обнимает ее и она может сделать вид, что их брак совсем не притворство. Еще одна шахматная фигура, позволяющая ему маневрировать ловкими и расчетливыми руками. Он улыбается ей. И на мгновение она представляет, как далеко зайдет его эта красивая улыбка: Алина могла позволить ему успокоить ее взъерошенные перышки, позволить ему привлечь ее в свои объятия. Пусть он разденет ее и заставит кончить по всему его лицу, пока ее гнев не растает, как утренняя роса на восходе. - Ты сказал, - слова кажутся тупыми, когда она выталкивает их одно за другим, это не совсем то острое оружие, которое она представляла себе во время яростной прогулки. - Заверил меня, что это правда будет просто. Рутина. Только силы, достаточные для подавления беспорядков, а вместо этого ты заставил их сжечь библиотеку. Солдаты - это одно - я научилась выносить их смерть. Но это? - Ее голос срывается самым унизительным образом, разочарование нарастает быстрее, чем она успевает его сдержать. Он выглядит настолько изможденным, насколько это возможно для бессмертного существа, устало вздыхает - для него она всего лишь ребенок, неизбежно касающийся горячей плиты, несмотря на все предупреждения. - Я уже говорил тебе, Алина, держись подальше от дел военного времени. Они только расстраивают тебя. - Нельзя ссориться со знаниями, Александр! Ты не варвар, стремящийся разрушить человеческую мысль! Так что нет - не будь добрым. Не притворяйся, не играй любящего мужа и не приноси мне подарки. Для меня они ничего не значат. Не после всего этого. Ее обвинения падают между ними мертвым грузом. Александр просто изучает ее. Выражение его лица чистое, вырезанное из твердого мрамора. Пустое. Ужасная пустота, которая грозит затянуть их обоих. Я совершила ошибку. Страшнее любого кошмара видеть, как он обратно становится тем холодным, жестоким существом, которым был раньше, - до того, как она обнаружила трещины, пропускающие свет. Алина понимает, что, возможно, именно она их снова запечатала. Ее шея покалывает в жуткой тишине. - Не после всего этого, - повторяет он мягко, опасно, его рука снова тянется к ней. На этот раз Алина знает по его тону, что не осмелится отбросить ее, когда он проводит пальцами по волосам у основания ее черепа. Это жест, который он много раз повторял перед сном с предельной преданностью. Алина чувствует его так же остро, как кролик чувствует клыки волка на затылке. Этого достаточно, чтобы отвлечь ее от щупалец чернильной тени, ползающих по ее запястьям, держащих ее руки достаточно далеко друг от друга, чтобы предотвратить любое использование силы. - Хорошо, - рука в ее волосах внезапно сжимается до боли, его глаза опускаются на ее рот, когда она задыхается. - Как хочешь. Алина возмущенно толкает его в грудь. - Что ты... - На колени. - Я-я не вещь, которой можно приказывать и покорять! - Пришло время нам найти общий язык, маленькая жена. А теперь делай, что я говорю, и преклоняй колени. У нее учащается пульс. Теперь в его глазах нет ни капли милосердия. Сопротивление - это роскошь. То, что она больше не может позволить себе с ним. (Тем не менее, Алина никогда не была известна инстинктом самосохранения.) - Нет, - выплевывает она, прекрасно зная, что это слово - спичка, зажженная на лесном пожаре, - что это слово, звучание которого, вероятно, ее муж забыл, можно вообще произносить. Его ноздри раздуваются от отказа. - Все это я делаю для тебя. Я делаю это для нас, - усмехается он и в комнате сгущается темнота, сливаясь вокруг них, как чернильный шторм. - Я несу бремя того, что нужно сделать, чтобы моя жена могла хранить свои драгоценные руки в чистоте. Боюсь, что я разбаловал тебя расположением, а? Неблагодарная малышка. Это жалит. - Я так понимаю, что ты волен делать с Равкой все, что хочешь? Поверь, я уже достаточно хорошо это знаю. - Нет, - резкий звук, который мог быть смешком без всякой радости. - Ты должна понять, что я волен делать с тобой все, что хочу, Алина. Теперь встань на колени . Тени на ее запястьях становятся твердыми, как сталь, толкая ее на колени. Алина рушится, когда неумолимая боль от камня проникает в ее суставы. Ее гневный крик приглушен шелком его силы. Струйка мрака, непроницаемая, как сталь, закрывает ей рот. Алина напрягается, извивается без толку. - Намного лучше, - говорит он, переходя на удивление нежный шепот. - Ты бы хотела, чтобы я заткнул тебе рот, или ты предпочтешь сотрудничать? Мы, в любом случае, сделаем это. Ее глаза вспыхивают, а все оскорбления, которые срываются с ее губ, искажены барьером. Он сдерживает улыбку. - Без зубов. Если я почувствую зубы - обещаю, ты не сможешь сидеть несколько дней. Картина - она на животе в его постели, заплаканное лицо прижато к локтю, пока он трет ее кожу в синяках - вызывает красноречивый румянец на ее лице. Он это сделает. Она знает. Всегда знала. И он тоже. Барьер приподнимается - сюрприз - это его пальцы, а не член. Два из них гладят ее язык, который она высунула для него, почти небрежно по своей природе. Его вкус успокаивает - соль его кожи, едва заметный намек на чернила и бумагу, его любимый чай - легкий привкус древесного дыма. Она почти забыла, как сильно она ненавидит быть его парой. - Але-ктан-дер, - лепечет она с набитым ртом, ее руки все еще находятся в ловушке теней. Он достал пальцы и вытер ее подбородок. Теперь, когда щеки ее расцвели от унижения, она хочет только залезть к нему на колени - просить прощения и зарыться в безопасность его груди. Человек слова, ее муж. Ее единственное убежище. Он охватывает ее челюсть, благодарно восхваляя ее новообретенное послушание, острый край его кольца царапает ее кожу. - Открой шире. Хорошая девочка. А теперь стой спокойно. Он парит над ней, воплощение доброжелательности, мерцание огня освещает его плечи и волосы. Алина наклоняет к нему голову, высовывает язык и ждет. Она хнычет, когда он плюет ей в рот. Это грубый поступок даже для него. Ощущение холодное и чужеродное, настолько непохожее на его горячий голос, когда он приказывает ей проглотить, наблюдая, как плевок скользит по ее горлу в живот. Что намного хуже - это жар в ее сердце, ужасное сжатие бедер, которое напоминает о каждой ночи, проведенной в его постели. - Александр, - выдыхает она, все еще чувствуя вкус на губах. - Мне очень жаль. - Мне это не нравится, зверушка. - В его глазах мерцает кислое веселье, что наводит на мысль, что очень нравится, проводя большим пальцем по ее нижней губе. - Пожалуйста... - Достаточно. - Путы вокруг ее запястий, созданные его силой, сжимаются, и ее руки перемещаются за спину. Поза заставляет ее немного шататься на коленях перед ним, качаясь в сторону, прежде чем он поддерживает ее, положив руку на плечо. - Давай найдем этому рту другое применение, а? Она со связанными руками, так что ему остается только освободить свой член самостоятельно. Алина откидывается на пятки, насколько это возможно, качая головой в поисках способа объяснить - им нужно поговорить... - Нет... Его рука хлопает ее по щеке так быстро, что в воздухе едва слышен свист, как предупреждение. С убийственной точностью каждая мысль в ее голове, каждый протест на ее губах превращается в пыль. Зрение размывается, на коленях стоит только девушка, рассердившая своего мужа. У его ног только ее покорность. - Ничего из этого, сейчас Щека пульсирует, Алина автоматически открывает рот, пристально глядя на него сквозь слезы, когда его член проталкивается между ее губами. Он слишком быстро задевает заднюю часть ее горла - Алина давится, безуспешно извиваясь, но Александр отступает ровно настолько, чтобы позволить ей дышать - недостаточно, чтобы она могла говорить. - Еще, - просто говорит он, взяв ее за затылок и надавливая, когда считает ее готовой. Нежно. Медленно. Крепко. Пока она не задыхается, прижавшись лбом к его животу, быстро и отчаянно вдыхая через нос. - Снова. Расслабься, дорогая. Он повторяет снова и снова, пока не удовлетворяется удушьем и слюной, стекающей с ее лица на кафтан. Алина кашляет, когда он наконец дает передышку, ее глаза красные и влажные. Ее легкие горят, как будто она пробежала через весь дворец. Она ... плывет, кружится голова. Не от боли - от чего-то другого. Может, подчинения. Она боится, что если он снова ударит ее, ей не за что будет с ним драться. - Я знаю. А теперь глубоко вздохни. - Он гладит ее опухшую щеку. - Хочешь, чтобы тебя трахнули в постели? Или здесь, на полу, как собаку? - Пожалуйста. Не надо, - она запинается в словах, не совсем понимая, что они значат, ее лоб прижимается к его бедру. Пальцы проводят по ее волосам жестом, призванным утешить. Кандалы на ее запястьях необъяснимо тяжелы, несмотря на присущую им невесомость тени. Она понимает, что слабо повторяет эти слова снова, когда он наклоняется, заставляя ее лечь на холодный пол. Снова, когда он раздевает ее быстрыми и точными движениями. Опять же, когда он шлепает ее по лону за попытку удержать ноги вместе, подальше от него. И снова, хлюпая, он двигает толстым пальцем внутри нее, игнорируя ее слезливый шепот об обратном. - Я мог бы затащить тебя за волосы в тронный зал, - размышляет он, дергая ее за грудь, проводя большим пальцем по ее соску. - Созвать двор. Заставить их смотреть, чтобы они могли услышать тот прекрасный звук, который ты издаешь, когда кончаешь. - Не делай этого, - шепчет она, отворачиваясь, когда он рокочет от влаги, уже скопившейся между ее ног. - Ты не оставила мне выбора, зверушка. - Я не хочу… - Нет, нет, ты просила об этом. Больше ни доброты, ни притворства, а? Алина дико качает головой, наморщив нос. Его палец проникает глубже. - Может, я тебя так и буду держать, Алина. Голую и с ошейником. Тогда нас не будет беспокоить ... порядок вещей во дворце, не так ли? А теперь - либо мы сделаем это здесь, и я прикрываю твой рот рукой, чтобы опричники не слышали, - либо я возьму тебя в красивую мягкую постель, как хорошую маленькую жену. Выбор за тобой. - Я ненавижу тебя, - стонет она, сжав пальцы. Ненавидит, что точно знает, как будет чувствоваться его слишком большая рука, заглушающая звуки, которые она издает, пока он ее трахает. - Ммм. Так где? Камень под ними вонзается ей в позвоночник. - В кровати, - сухо отвечает она. Его рот снисходительно изгибается. Садистски. - Скажи "пожалуйста". Она должно быть скривила лицо, потому что его смех растрепал ей волосы на лбу. Если бы ее руки не были скованы наручниками, они были бы на его шее. Тем не менее, у Алины внезапно проснулось чувство самосохранения: Пожалуйста, - шепчет она, и страх скручивается в животе. Знает, что соглашается на то, что никогда не сможет изменить. - Такая вежливая после того, как я засунул член в твой рот, - насмехается он, целуя ее в лоб. Алина всегда была хрупкой, поэтому ему было достаточно легко перебросить ее через плечо и пройти в свои личные покои сразу за двойными дверями, ее ноги слабо болтаются в воздухе, когда он неторопливо шлепает ее по ягодицам. Она все еще ерзает от боли, когда он бросает ее на кровать, ближе к середине. Она не успевает сориентироваться, когда он хватает ее за лодыжки и тащит к краю матраса. - Раздвинь ноги, - приказывает он, снова хлопая ее по лону, пока она яростно смотрит на него. И кусает ее клитор так, что она взвизгивает, как щенок. Щупальце тени принимает решение за нее, раздвигая колени. В этом положении она раскрытая, беспомощная, когда он становится на колени, высовывая язык между губ... - Не надо! Она осознает игру на мгновение слишком поздно - что она не только вещь, которую нужно завоевать, покорить, подчинить его прихоти - - но он заставит ее наслаждаться каждой секундой, нравится ей это или нет. Он не пытается заткнуть ей рот - вероятно, потому, что ему нравится слышать, как она умоляет. Что она и делает пока слезы жгут в уголках ее глаз, когда она борется с каждым полизыванием, каждым прикосновением его языка к ее припухшему клитору. Она уже завелась от своей наготы, от того, как он подталкивает ее, как ему нравится. Томные волны ее наслаждения тем больше, чем сильнее она борется с путами. - Нет, нет, нет, н… а… нет, - бормочет она, сжимая пальцы ног, пока он продолжает неторопливо облизывать ее, как будто пробует сладкие летние фрукты. Царапанье его бороды по ее бедрам было единственным признаком того, что все это наяву. После особенно громкого стона он подтягивается на одной руке, самодовольная улыбка появляется на его лице, когда два его пальца скользят по ее сжимающемуся лону, проникая до костяшек. - Все хорошо. Спорим, ты близко, моя Алиночка. Он напевает ей ласково, как песню, которую разучивал веками. - Хнг ... нет. - Тссс. Не борись с этим. Не хочешь кончить, маленькая жена? Шагни - подушечка его большого пальца рисует круг над гладкими складками - через край для меня? Я не уверен, что ты будешь достаточно готова, чтобы тебя трахнули как следует, если не сделаешь этого. Ты всегда такая напряженная. Ее спина выгибается, когда его язык снова скользит по складкам. На этот раз ее «нет» больше походит на долгий, протяжный крик облегчения, который совсем не похож на «нет». - Ну, - он всасывает ее клитор с задумчивым мычанием. - Похоже, у тебя нет особого выбора, моя дорогая. Похоже что нет - копна черных волос укладывается между ее бедер, в то время как третий палец растягивает ее, вызывая легкое покалывание от прикосновения. Он давит на ее живот, усиливает нажатие - ее влагалище трепещет на грани, Алина всхлипывает не в силах сопротивляться - она в ловушке своих пут, когда с рыданием шагает за край. - Посмотри на себя, какая ты красивая когда кончаешь. Ты такая мокрая, когда сопротивляешься, дорогая. Тсс, вот и все. Хорошая. Хорошая девочка. Это… было не так уж плохо, правда? Она безутешна, слаба, как котенок, и еще сильнее дрожит. - Н-но я-то-не хотела, - снова всхлипывает она, когда он берет ее на руки и проводит по всему ее телу своей гладкой бородой. Доказательства, понимает она, когда он вытирает их о ее грудь, уткнувшись носом. Доказательства, что ей понравилось. Нежные, гнетущие поцелуи бровей, носа, чувствительной кожи шеи. Каждый распаляет ее немного сильнее. - Но Саша, - говорит она тихим, ломким голосом. - Ты… ты заставил меня. Связь между ними перерастает в успокаивающий гул, когда он прикасается к ней. Имеет ли смысл бежать? - Я знаю, - утешает он ее, - я знаю. Ты очень смелая, не так ли? Расставь ноги немного шире. Ресницы у нее тяжелые и влажные. Алина не понимает почему. - Но я не хочу, - жалобно блеет она снова и снова, не сопротивляясь, когда он раздвигает ее бедра. Повторяет мантру, как священную клятву, пока он гладит свой член, как будто это спасет ее от мрачной пустоты в его глазах. Его имя превращается в стон, когда он вводит головку. Ее запястья в ловушке одной из его больших рук. Когда она стала такой маленькой, такой податливой? Такой хрупкий? Поднимая ее ногу выше по своему бедру, ее муж наклоняется вперед с ворчанием - ему удается войти только наполовину, прежде чем ее тело начинает сопротивляться и позвоночник напрягается от плотного сжатия. - Не надо, Саша, - стонет она, не сводя глаз с его рта, от того, как его губы приоткрываются, чтобы засмеяться над ней. - Нет? - Он толкается вперед еще немного, заставляя ее вздрогнуть. - Как ты думаешь, почему тогда ты родилась такой узкой, если не для того чтоб я тебя трахнул? Ее голова наклонена набок, чтобы она могла смотреть в стену, сдвинув брови. - Мне больно. - Она закусывает губу. - Слишком большой. - Но ты примешь меня, как хорошая девочка. - Его бедра резко подаются вперед. Звук, который она издает, когда он входит до предела наполовину стон боли, наполовину - удовольствия. И это все слишком быстро, слишком рано, слишком глубоко, и когда он прижимает ее к кровати, целует ее волосы, и когда томно начинает раскачиваться в ней, матрац скрипит. Алина кусает язык зубами, пока не чувствует вкус крови. Потому что она не врала - это больно. Каждый раз, когда он входит до предела, его член толкается так глубоко, что у нее сводит живот. Она никогда раньше не осознавала, насколько осторожным он был с ней - как он всегда сдерживался, чтобы не причинить ей настоящую боль, не поранить. Она пожертвовала этим - ради чего? Каждый раз, когда ее бедра пытаются отодвинуться, тени снова разводят их в стороны - Алина отчаянно опускает руки на ширину его бедер и толкает, тихо хныкая, умоляя глазами… Он снова дает ей пощечину, и ее рот становится мокрым от слюны, по мере того как боль исчезает. - Шевели руками, - просто говорит он жестоким, как полночь, голосом. Недовольный. - Держи свою маленькую киску открытой, пока я трахаюсь, малышка Она дрожит - раздвигает свое опухлое лоно к его удовольствию. Клитор ярко-розовый и дрожит после прошлого удовольствия. Лежит податливо и безвольно и пытается немного поплакать, когда задевает сладкую точку внутри нее. Дрожит, когда он зовет ее моя зверушка, моя милая девочка, моя храбрая маленькая жена, которая так красиво раздвигает ножки и так правильно принимает мой член, теперь ты видишь, моя Алиночка, как сильно я тебя люблю, снисходительность густо витает в воздухе, пока он берет, берет и берет - - Прости, что ? Она моргает. Слова снова вырываются из нее, куклы на веревочке. Алина понимает, что она бессвязно лепетала ему в ответ, когда он трахал ее, закинув ноги себе на плечи. Угол, который всегда сводил ее с ума. Пожалуйста, остановись, конечно же, говорит она. Пожалуйста остановись. Вот только прилив ушел в море, и Алина не умеет плавать. Она слышит - Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, умоляя, скуля, когда он угрожает выйти и отпустить ее. Пожалуйста, слезы липнут на ее щеках. Она уткнулась лицом в его плечо, пытаясь спрятаться, зарыться в его тело, как маленькое испуганное животное, которое он мог бы помиловать. Пожалуйста, и в ее волосах рука так нежно поглаживает, что она может сломаться. - Я знал, что ты умеешь вести себя хорошо, - он издает довольный звук, который разливается сливками внутри нее. - Мы просто должны были вытрахать все из этой узкой сладкой киски, не так ли? Посмотри на себя, милая. - Он хватает ее за подбородок, запрокидывает голову, обнажая шею. Алина задается вопросом, не собирается ли он впиться зубами. - Скажи мне, что тебе жаль. - Изви..ни, - фыркает она, позволяя ему прижать ее к груди к теплу и безопасности. Я... Мне жаль. - Хорошо. А теперь умоляй меня кончить в тебя. Она слабо кивает ему в грудь, сжимаясь от приказа. Когда она это делает (пожалуйста, кончи, Саша, ты нужен мне внутри, я хочу, чтобы ты меня наполнил, пожалуйста), он называет ее жалкой вещью; он доводит ее до оргазма с пронзительным криком, лепеча что-то о том, что, может быть, ребенок успокоит ее, ей бы это понравилось? - Ты бы хотела, чтобы я сделал тебе ребенка, чтобы ты перестала забивать свою симпатичную головку глупостями? И Алина кивает, потому что это звучит мило и потому, что, возможно, она однажды захотела этого, с кем-то, чье имя она не может вспомнить, а также потому, что она не способна ни на что другое. - Извини, - лепечет она, когда он стонет и трахает ее глубже. Снова, когда он тяжело дышит у ее уха, когда он говорит ей замолчать, если она хочет быть хорошей. Снова, спустя долгое время, когда он втягивает ее в ванну после того, как ее дрожь утихает. Снова, пока он нежно моет ее спутанные волосы, глядя на нее с чем-то определенно любовным - или, по крайней мере, какой-то версией того, на что он способен - в его глазах. - Мне очень жаль, - говорит Алина, когда он укладывает их в постель, в безопасности от всего мира, но определенно не от него. Она так много говорит об этом, что почти начинает верить, что имеет в виду именно это. *** Она просыпается от рассвета, сияющего через окно и отражающегося от обручального кольца - прямо ей в глаза. Алина стонет. Еще слишком рано для жалкого пробуждения. Она слабо хлопает по подушке рядом с собой, намереваясь накинуть ее себе на голову и поспать еще час, в конце концов, никто ею не пользуется. Ее муж всегда встает перед рассветом, чтобы сделать… что бы он ни делал по утрам, прежде чем отправиться править своей империей железным кулаком. Наверное, что-то гнусное. Или ухаживает за своей любимой лошадью. Вместо этого ее рука натыкается на твердый предмет. Она дважды моргает и находит под рукой старую книгу в кожаном переплете. Страницы изношенные, слегка изъеденные молью, и, честно говоря, пахнущие не очень. Алина садится, убирая волосы с глаз - Александр заплел их после ванны, но Алина никогда не спала аккуратно, - чтобы прочитать обложку. Поэзия, понимает она. Коллекция работ принцессы-воина Шу XVI века. Старое, более редкое издание книги, о которой она спрашивала у сотрудников библиотеки несколько недель назад. - Осталось так мало копий, - сказала женщина. Но я отправлю письмо в Эльбьену. У них есть сборник того же переводчика. Может и эта тоже есть. - Тебе нравится? Алина вздрагивает, глядя вверх и обнаруживая Александра, прислонившегося к дверному косяку, скрестив руки на груди. Уже одет, волосы аккуратно уложены. Он задумчиво изучает ее: как будто она - головоломка с последним кусочком, который он снова и снова вертит в ладони в поисках нужного угла, но никак не может сложить. - На нашу годовщину, - медленно произносит она, глядя на него. - Ты ... принес мне книгу? - Ну. Технически это целая библиотека, - отвечает он, и в его глазах что-то прячется и грустит. Он щелкает, обнажая между ними правду: Эльбьен сожгли, чтобы удовлетворить нужды завоевателя, но все содержимое библиотеки было в целости и сохранности. Для нее. - Ой. - Да. - Хм. - Бумаги, - говорит он, - обычно оставляют на первую годовщину. - Долгая пауза. Его руки дергаются. «Нервничает», - думает она, сбитая с толку мыслью, что он вообще может когда-нибудь нервничать. - Я подумал, может быть ... Мы могли бы начать все сначала. Алина сглатывает, взгляд опускается, пальцы на мгновение касаются выцветшего покрова. Ее лоно болезнено и влажное, на запястьях синяки. Она удивлена тем, как сильно она хочет, чтобы все это было реальным. Что она предпочла бы это ложе лжи. Она хотела бы суметь объяснить ему, что его судьба больше не только его - что она тоже принадлежит и к лучшему и к худшему в нем. И что она его ненавидит. Ненавидит его так же сильно, как и она ... - Александр... Но ее муж давно ушел, не оставив после себя ни тени.