спи

по оголённым ногам быстрыми мурашками двигался холод пола, но кабуто стоял не шевелясь, словно действительно примёрз к ламинату, и, сложив руки на грудь, смотрел в окно. под его носом растекалось пятно конденсата, и парню периодически приходилось вытирать его, чтобы и без того плохое зрение не мылилось ещё больше. пожалуй, это единственное, что мешало якуши в блаженной гармонии с собой наслаждаться ночной конохой сквозь панорамное окно. их квартира находилась на двадцать шестом этаже, двадцать седьмом, если считать ещё и небольшой ряд магазинчиков снизу, и вся деревня как на ладони. иногда кабуто щурился, примеряя свою руку к какому-нибудь яркому зданию, потом сжимал кулак, будто поймал букашку, и почти заворожённо смотрел на еле заметную светлую окантовку. в его кулаке коноха была похожа на светлячка: светилась, переливалась, шумела — жила. кабуто жил вместе с ней, хотя, скорее, существовал фиктивно в той самой «светлой части». другой оборот медали — антоним ярким экранам с новостями и периодически мелькающим лицом седьмого хокаге, находится в тени высотных зданий, в улочках меж ними, находя своё отражение в старых скамейках под широкими деревьями, около которых не высыхали лужи, в заброшенных лабораториях корня… кабуто понимал, что навеки остался там, в коридорах убежищ: поддельные документы, на которые оформлена квартира, поддельные удостоверения личности и дипломы врачей, нужные на работе, лица, скрывающиеся за хенге — всё это привязывало намертво к тёмной стороне конохи. топя в перфлуброне, словно даёт возможность существовать, но выбраться из него на поверхность будет болезненно. якуши знал, якуши не пытался. но ночью — дело другое. ночью свобода, и уже не так больно вновь вдыхать кислород, потому что обе части накрывает одинаковое звездное небо (самих звёзд на нем, конечно, не видно), включаются одинаковые фонари, а тени высоток сливаются — всё как-то уравнивается, не доставляя лишний дискомфорт. ночь приносила спокойствие и тишину в вечно гудящую коноху, даже огромный экран, светящий прямо в окна, будто потухал, лишённый сил темнотой. вместе с этим приходил и знакомая смесь сырости и холода. в прихожей на несколько секунд появилась полоска света — кабуто увидел это в отражении — и тут же исчезла с аккуратным щелканьем замка. зашуршала одежда. свет зажегся в ванной, пробежался молниеносно кучкой фотонов по ковру и снова исчез за дверью. зашумела вода. якуши обычно не запирал квартиру на замок, потому что всегда возвращался первым, и, прекрасно зная маршрут «полуночного гостя», успевал скрыться под одеялом за те пары минут, что ему выпадали. кабуто закрывал глаза и делал вид, что его разбудили. это привычка — не более, но парню она казалось отголоском прошлого, от которого практически не избавиться (дело другое — он не хотел). однако сейчас якуши не двинулся ни на сантиметр к кровати, продолжая задумчиво глядеть на сменившийся рекламный ролик. вода перестала шуметь. в отражении снова метнулся кусочек света, захлопнулась дверь в ванную. кабуто усмехнулся напряженному «блядь», подумал про себя: «было громко». парень переступил с ноги на ногу — от постоянной опоры они уже устали и, честно, весьма замёрзли. по ламинату поползли липкие аккуратные шаги. — кабуто? — шёпотом, будто в квартире есть кто-то ещё помимо их двоих. — почему ты не спишь? якуши понимал, что его фигура, обрисованная ореолом коноховского света, отлично различима на темном фоне. парень опять подметил, что никаких лишних вопросов не последовало, и прикусил язык, собиравшийся ляпнуть короткое «не спится». почему-то сейчас особенно не хотелось терять лицо. липкие шаги вдруг оказались рядом, а оголенные предплечья сжали холодные крепкие пальцы. кабуто слегка расслабился. — тигрёнок, — мягкий поцелуй пришёлся чуть ниже основания черепа, — мы будем играть в молчанку? кабуто улыбнулся уголками губ. это было сказано без особой грубости или предъявлений, просто своеобразная забота. парень мог бы продолжить молчать и тогда его бы оставили в медленно отступающем блаженстве одиночества без раздумий. эта мысль задела какую-то струну в мозгу: — ты сегодня долго, — таким же шёпотом, повышать голос сейчас казалось неуместным. — я скучал. талию парня, спрятанную под безразмерной майкой, обняли крепкие руки, а на плечо опустилась тяжёлая голова. горячие дыхание задело ухо, и кабуто слегка покраснел. — извини, раб… — орочимару, — якуши сказал это более резко, чем планировал, поэтому слегка стушевался. — не надо, дорогой, я понимаю. кабуто наощупь определил острую скулу мужчины и нежно погладил ее пальцами. почувствовал, как ему улыбнулись в шею. он улыбнулся тоже. по телу разлилось приятное тепло объятий, и якуши не удержался оставить почти невесомый поцелуй в волосах любимого. орочимару стиснул талию парня сильнее, выбив воздух из легких. — разда-ави-ишь же, — жалостливо протянул кабуто. — извини, сокровище, я тоже соскучился по тебе. орочимару одним движением развернул кабуто к себе лицом и прильнул к мягким губам парня своими. якуши позволил себе обмякнуть в руках мужчины. в момент какого-то просветления — они оторвались друг от друга глотнуть воздуху — кабуто успел подумать, что когда-то давно определенно не надеялся оказаться сейчас в таком положении: жить с орочимару в конохе, любить его и быть любимым в ответ, целоваться с ним, принимать завтраки в постель, подарки, заниматься совместным хобби. тогда, в пещере, после того, как сеннин забрал свою чакру из тела якуши и прошептал что-то еле слышно, он понял: всё кончено. всё испорчено чёрной точкой выхода на поверхность, посередине которой медленно вышагивала фигура господина. кабуто хотелось ударить что-то, разбить себе костяшки пальцев, потому что его, он знал, бессовестно бросили, жаль только, двигаться не мог. однако сердце неумолимо падало вниз, в пятки, под давлением разбиваясь. ушло два месяца, чтобы восстановить его, склеить по кусочкам обратно, поставить на место и каждый раз, смотря на стрелки, обрамляющие его змеиные глаза, едва ли не ронять снова. самое противное — якуши мог избавиться от этой боли раз и навсегда, не трястись больше над своими чувствами и маской безразличия на лице, но господин смотрел на него ото всюду: стёкла, стаканы, другая отражающая поверхность, будто издевался и с усмешкой привычно шипел на ухо. кабуто убрал все зеркала из приюта, оставив только в женских душевых, стал проводить под холодной водой часы, стараясь стереть с себя въевшуюся белизну кожи. он отчаянно пытался забыть, запечатать воспоминания глубоко внутри мозга, но чертово сердце ныло из раза в раз, и парень отступал, зная, что завтра история повторится. и так на протяжении года. когда же якуши всё-таки решился глянуть в зеркало перед тем, как отправится на аудиенцию к хокаге, счастья его не было предела: кожа бледно-розовая, глаза темно-карие, стрелок нет. не осталось ничего от чакры сеннина. ничего от него… — кабуто? — большие ладони обхватили всё ещё слегка детское округлое лицо, — всё в порядке? — а? — парень встрепенулся. — ты завис, тигрёнок, — хихикнул орочимару. якуши неловко улыбнулся: — извини, поцелуешь ещё раз, пожалуйста? — хоть несколько тысяч раз, любовь моя. орочимару вновь скользнул в жизнь кабуто слишком неожиданно и быстро, как укус кобры, так, что парню не оставалась ничего больше, чем смиренно принять их воссоединение. они встретились в кабинете хокаге — якуши по своему обыкновению пришёл раньше, — и взгляды тут же пересеклись: заинтересованные кинжалы зрачков в янтарной окантовке и напуганные карие, заполняющие то все девяноста процентов глаза, то будто только десять (как у котов — мужчина однажды подметил). ситуации более неловкой кабуто и вообразить себе не мог, поэтому тихо извинился, уловив периферическим зрением усталый кивок наруто, и на негнущихся ногах, со стуком сердца в ушах вышел за дверь. ударился спиной о стену и едва ли не сполз по ней. в голове многозначительно всплыло: «пиздец». выходя спустя почти секунду, или кабуто в приступе панической атаки так показалось, орочимару чуть-чуть не пришиб якуши дверью, хотя тот и с места не двинулся, забыв как дышать. к счастью, более мужчина своим присутствием тревожить кабуто не стал, и он, благополучно дождавшись стихших внизу лестницы шагов, юркнул обратно в кабинет. встреча их, однако, повторилась ещё раз, но уже на рынке, когда якуши под хенге выбирал себе продукты на обратную дорогу. кабуто не надеялся, что его не узнают или не заметят — орочимару помнил чакру бывшего помощника, — поэтому постарался быстро ретироваться. а потом ещё раз, в ичираку. кабуто и не подозревал, что саннин может с таким удовольствием есть лапшу. и ещё раз — всё словно в тумане. затем якуши очнулся у мужчины дома, сидя за обеденным столом и медленно пригубливая сакэ. а потом… потом был безумный год — конфетно-букетный период, который они когда-то пропустили. и всё пришло к тому, что сейчас кабуто сжимают крепкие руки, а тонкие губы мягко целуют. теперь не «орочимару-сама», просто — орочимару, иногда даже проще — орочи (мужчина тогда улыбается и смотрит с бесконечной любовью). кабуто не может поверить в такое стечение обстоятельств, что все его решения в итоге привели, словно за ручку, в эту ночь и эту квартиру. безумно это осознавать. думать, что будет дальше с такими американскими горками жизни — страшно. мужчина, блуждающий своими холодными ладонями по спине кабуто, оставил лёгкий засос на шее. якуши мягко отпрянул, виновато опустив голову и посмотрев орочимару куда-то на грудь. — не сейчас? — не сейчас. саннин только улыбнулся понимающе и пригладил волосы на макушке кабуто. тот уронил голову мужчине на плечо и потёрся носом. — что-то тревожит тебя, сокровище? — якуши угукнул как-то жалобно. — это из-за завтрашнего? — якуши закивал головой и снова прижался к орочимару. — расскажешь? кабуто помолчал с минуту, замерев, но так и не нашёлся, что ответить на простой этот вопрос. он и правда привык говорить о том, что его беспокоит, хотя и давалось это иногда с трудом — прыжок выше головы. сейчас причина казалась глупой, ведь они так долго шли к этому дню… кабуто было неловко произносить это вслух. — хенге. — якуши едва ли не прошептал. — хенге? — нам придётся снять его, ну, знаешь, — кабуто неопределённо покрутил кистью в воздухе, — анбу не дураки, они поймут, особенно, если мы планируем заявиться в резиденцию хокаге. они могут напасть… — я их всех по щелчку пальцев уложу на лопатки, — орочимару злобненько хихикнул и пробежался пальцами по угловатым плечам якуши. — ну тебя, — кабуто шуточно пихнул мужчину в грудь. — хуже сделаешь. — весь мир будет у твоих ног, малыш, если только захочешь, — орочимару обхватил округлые розовые щёки ладонями, взглянул прямо в глаза кабуто, — и последствия мне не важны. якуши гулко засмеялся, вызывая у мужчины ответную улыбку. — пока я хочу только тебя рядом и парочку фотографий со свадьбы, а мир у ног приложится. они вновь замолчали, пряча слова за долгим поцелуем. да и говорить было больше не о чем. проблема, разъедающая кабуто изнутри последние три дня, вдруг и правда оказалась такой глупой и бессмысленной, когда орочимару погладил его щеки; став метафорической пушинкой, которую якуши с легкостью сдул со своего пальца, отправляя в неизвестном направлении. что ему это хенге? техника — не более. а анбу? люди, обычные люди, просто какие-то условно особенные, скрытные, будто кабуто уже не знает всю информацию про каждого из членов. а хокаге ему что? да он никто, когда рядом возвышается один из трёх великих саннинов конохи и держит за руку крепко-крепко, заправляет выпавшую прядь за ухо и нежно целует каждый сантиметр лица. кабуто почувствовал себя настолько сильным, непобедимым, каким он не чувствовал себя со времён четвёртой мировой войны шиноби. он улыбнулся и разорвал связь между их губами. облизнулся, как бы стараясь собрать остатки теплоты и попробовать на вкус. — спасибо. орочимару ничего не стал отвечать, лишь усмехнувшись довольно: смог поддержать и гордиться собой, змей этакий. — пойдём в кровать, кабуто, поздно же. якуши кивнул и его тут же подхватили на руки, осторожно опуская уже на кровать. парень укрылся одеялом и развернулся на левый бок, засматриваясь в окно вновь. рядом прогнулся матрас, зашевелилось постельное белье, а мужская рука упокоилась на талии кабуто. — хватит пялиться в окно, — прошипел орочимару и уткнулся носом в платиновую макушку, глубоко вздыхая, — спи, кабуто. — доброй ночи, дорогой. — доброй ночи, тигрёнок. за домами показалась белая полоска утра.