Первое лето

Фьюмичино встречает их шквалом горячего воздуха, плавленными на солнце крышами машин и неприятным сюрпризом, который Ямамото замечает даже раньше, чем он; наверное, потому что с одним чемоданом в левой руке Ямамото куда легче вертеть головой. Весь остальной их багаж на Гокудере, справляясь с ним, он пытается одновременно и закурить, и отбиться от претензий охранника, который жёстко намерен не дать ему этого сделать в неположенном месте, и вызвонить водителя, который был заказан заранее, ещё пятнадцать часов назад из Токио, но всё равно опаздывает. – Смотри, – говорит Ямамото и трогает его под локоть, – твой знакомый? Гокудера оборачивается – метров за двадцать, между заторами такси, действительно кто-то маячит рядом с открытой дверью машины, с подозрительной уверенностью глядя в их сторону. – Нет, – говорит Гокудера. – Не мой. Это не совсем правда, но вдаваться подробности прямо сейчас у него, так скажем, нет настроения. Ямамото прищуривается недоверчиво, бросает вдаль ещё один взгляд, отпивает минералки и больше не спрашивает – водитель наконец их находит, вовремя. Когда сумки уложены в багажник и перегородка между салоном и водителем поднята, они оказываются одни, наедине, друг с другом – впервые за почти два месяца. Тогда, перед тем как отправиться в Нами, они договорились, что не будут отсвечивать. Всё это было слишком свежо, слишком неясно и необличимо в слова; потом, когда-нибудь, придётся удариться в дефиниции и неловкие объяснения, но не сейчас, не этим летом. И хоть все дни напролёт они так или иначе проводили вместе – вместе со всеми, – выцепить ночь получалось редко. Ямамото остановился дома у отца, естественно, Гокудера – дома у Цуны, в старой комнате Наги, которая уехала в самом начале лета, сославшись на учёбу, – но даже если они, засидевшись допоздна, оставались ночевать под одной крышей, им нельзя было делать этого слишком громко. После скользящих взглядов, краденых прикосновений и торопливых поцелуев на крыльце или в тени лестниц, скапливавшихся на коже и под ней днями, а то и неделями, не шуметь было сложно, но Гокудера справлялся – и теперь, уже почти на пороге Рима, в получасе от их съёмной квартиры, он не понимает как. Он видит, как Ямамото устало откидывает затылок на подголовник сидения, как матово отливает кожа на его шее, потом и загаром. Под летним солнцем Ямамото темнеет быстрее него, раньше Гокудера не обращал на это внимания, но теперь, когда собственные пальцы ложатся напротив его щеки, контраст невозможно не заметить. – Я скучал, – говорит Ямамото и кладёт свою ладонь поверх его, вжимаясь лицом чуть крепче. Как будто они не провели восемь месяцев сидя друг у друга на голове, включая и два последних. – Сильно? Гокудера не знает, от чего его так быстро разбирает – от тёплого дыхания на запястье, от его медленного взгляда, возможно, от того, что всё снова позволено, и он может прямо сейчас дёрнуть ремень из пряжки и собственноручно узнать, насколько сильно Ямамото скучал. Он этого не делает, пока что, и когда Ямамото подаётся вперёд, отворачивает рукой его подбородок и прикусывает себе щёки изнутри рта, чтобы не заулыбаться, говорит с холодцой: – Держи себя в руках, Такеши. – Хм, – Ямамото выдыхает задумчиво, как будто всерьёз раздумывает над его словами, потом коротко встряхивает головой: – Нет, это жестоко, ты слишком долго ждал. – Я?.. – Гокудера возмущённо открывает рот, чтобы сказать много чего ещё, а Ямамото использует момент по собственному усмотрению, закрыв его своим. На вкус как глоток свободы; сначала он держит лицо Ямамото одной рукой, ему нравится эта иллюзия контроля, а второй за запястье, но скоро и это становится чересчур. Когда Ямамото припадает к его шее, хватка слабеет, и сам он тянется, чтобы дотронуться ниже, поэтому теперь уже Ямамото нужно ловить его за руки. Поверх его плеча Гокудера смотрит слепо, чувствуя всё, что долгое время привык только представлять, пока внимание не цепляется за что-то по ту сторону окна – знакомая машина, та же иномарка, что и в аэропорту, поравнялась с ними на автостраде и обгонять не спешит. За тонированными стёклами не понять, кто там внутри, но Гокудера думает, что нужно сделать засечку в уме – заметку в памяти – боже, в общем, вспомнить об этом как-нибудь потом, когда язык Ямамото закончит облизывать его ухо, и они переживут надвигающийся вечер. Честь тащить сумки вверх по лестнице снова предоставляется Гокудере, и он недовольно думает, растеряв дыхание на полпути, что Ямамото уж слишком привык к своим привилегиям выздоравливающего. С его правого плеча уже давно сняли последние швы, Гокудера видел, как на сеансах физио тот таскал приличные тяжести, а в Нами даже несколько раз выходил на поле поиграть с бывшими товарищами, в общем – мог бы и помочь. Вместо этого он забегает вверх и гремит ключами. Гокудера ещё раз убеждается в верности своих суждений, стоит зайти в прихожую и захлопнуть за ними дверь – Ямамото подхватывает его под поясницу и впечатывает спиной в настенное зеркало; зеркало жалобно дребезжит в знак протеста. – То есть вот теперь тебе напрягать руку можно? – ворчит Гокудера, насилу разорвав поцелуй. – А десять минут назад нельзя было? Окей, я всё понял, очень удобно. – Смотря как, смотря чем, – Ямамото подталкивает его чуть выше, так что у Гокудеры нет другого выбора, кроме как зажать его ногами и держаться так, пока он несёт его в спальню. – Всё дело в распределении веса… Гокудера точно знает, как сам бы хотел, чтобы их вес распределился прямо сейчас, но вслух не говорит. Запах их постели бьёт в голову похлеще многих наркотиков – знакомый, полузабытый, смесь дешёвого смягчителя, что-то про Альпы и сирень, и вытертого их телами, разогретого под незашторенным окном хлопка. Гокудера и не подозревал, что в их кровати чем-то пахнет, раньше они не отлучались из этой комнаты надолго, а ещё раньше у них её вообще не было. Ни кровати, ни комнаты, ни этой странной реальности, где Ямамото ложится рядом и на полминуты жар спадает, прикосновения становятся медленнее и поверхностнее; торопиться больше некуда, они уже там, куда спешили попасть. – Хорошо бы в душ сходить, – говорит Гокудера, пробегая пальцами по тонкой полоске живота Ямамото, приоткрывшейся между ремнём и майкой; взгляд оторвать оттуда гораздо сложнее, чем руку. – И кондиционер включить, – добавляет Ямамото, в то время как Гокудера чувствует его костяшки на своей скуле, под челюстью, мимо губ, и потом, намного решительнее, всю ладонь на затылке. – И чемоданы разобрать, – Гокудера нащупывает край косточки на сгибе бедра, и мышцы спины, и едва ощутимые клавиши позвоночника, вспоминает их постепенно; говорит: – Интересно, кто-нибудь оплатил счета? – Нет, лежали в прихожей. Принести? – на секунду Ямамото приподнимает голову с подушки и смотрит абсолютно серьёзно, прежде чем засмеяться. – Сейчас всё как оплатим. Хаято и цифры – союз, заключённый на небесах. Следующий поцелуй выходит глубже и дольше, полным громких, осязаемых выдохов, причин которым масса: и потёкшее по загривку тепло, когда Ямамото мягко оттягивает его волосы, заставляя выгнуть шею, и мгновенная дрожь, когда Гокудера задевает его соски, разглаживая кожу от ключиц до живота, забираясь с каждым подходом чуть ниже. Пряжки и ширинки Гокудера берёт на себя, оставляя Ямамото заниматься их лицами, губами и языками; со своей задачей он уже почти справился, но тут за окном сигналит машина. Протяжно, настойчиво, Гокудера понимает – по его душу. После четвёртого или пятого раза ему ничего не остаётся, кроме как перекатиться вверх, через Ямамото и дальше, подняться с кровати. – Душ, – говорит Гокудера, выходит в коридор и идёт мимо гостиной, мимо двери в ванную, к двери входной, влезает в кроссовки и спускается вниз на улицу. Даже машина у него какого-то исключительно мерзкого зелёного оттенка, явно дорогая, но облепленная пылью. Гокудера стучит в стекло с водительской стороны и ждёт, пока оно отъедет. – Плохо так резко пропадать, Хаято, – Ромео расплывается в тягучей гадкой ухмылке, по которой Гокудера совершенно не скучал. – Целых два месяца, я тебя обыскался. – От аэропорта тащился? Похоже на нездоровую одержимость. Было бы из-за чего, думает Гокудера, он задолжал ему всего-то около тысячи. – Не груби старшим, я вожусь с тобой только из уважения к твоей сестре. Гокудера пытается сдержать смех, получается плохо; получается что-то такое, если бы издевательство было бессловесным звуком, и Ромео это не нравится, его лицо заметно киснет. Они оба хорошо представляют, что будет, узнай Бьянки об их делах, и у кого из них лучше шансы остаться после этого в живых. В попытке спасти ситуацию, Гокудера говорит: – Расслабься, сейчас принесу. – Э, нет. Знаю, что ты там можешь принести, – Ромео возражает, и Гокудера не вполне понимает, то ли потому что действительно боится, что Гокудера может что-нибудь выкинуть, то ли просто разыгрывает одну из своих тупых схем. – Сегодня вечером у меня, адрес прежний. Приезжай, привози деньги, заодно поговорим. Ясно – значит, тупая схема. – У тебя форточка нараспашку, – добавляет Ромео, заводя машину. Гокудера смотрит вниз, и действительно. – О, спасибо, – он расстёгивает ширинку до конца, просто чтобы окончательно вывести Ромео из равновесия: – Так лучше? Гокудера поднимается обратно в квартиру, на этот раз напрямую в ванную; видит, по брошенной одежде, что Ямамото здесь уже побывал, и теперь злится всерьёз. Как будто этот козёл не мог подождать пару дней, не портить настроение сразу. Когда он выходит в гостиную, Ямамото сидит на диване, смотрит что-то в телефоне, и одежды на нём по-прежнему не больше, чем на самом Гокудере, только из душа, – одно полотенце. – А я тебя предупреждал, – Ямамото поворачивается к нему с полуулыбкой: – Не знаю точно о чём, но чувствую, что предупреждал. Кондиционер гудит, сумки и чемоданы убраны в спальню. Гокудера вздыхает – и правда предупреждал. Полгода назад, когда Гокудера окончательно перебрался из Ломбардии в Рим, Бьянки почти перестала присылать ему деньги – то ли осознанно закрутила кран своего спонсорства, то ли просто забыла, дома-то у неё он больше не появлялся. Гокудера уточнять не стал. Квартиру Ямамото оплачивали из семейного бюджета, как и реабилитацию, как и все насущные расходы, глобально волноваться было не о чем, но даже так – стиль жизни, к которому Гокудера привык незадолго до этого, бил по карману. Сбережений у него не водилось. Ему пришлось задуматься о деньгах фактически впервые в жизни, и он не придумал ничего лучше, чем потянуть за ниточки старых знакомств. Сейчас он, конечно, понимает, насколько дерьмовым было такое решение, принятое в основном под парами, а Ямамото понимал уже тогда, и сказал – плохая идея. Для справки, виртуально все идеи для Ямамото были хорошими, несмотря на степень их отбитости, поэтому Гокудере стоило бы услышать звоночек. – Надо будет съездить кое-куда, – Гокудера невольно морщится, произнося это, и подходит ближе, так чтобы Ямамото мог отбросить телефон и стянуть полотенце с его мокрого живота. – Прямо сейчас что ли? – Господи, нет конечно. В спальне они возвращаются к тому, на чём прервались, проходятся по верхам, и стоит Ямамото вжаться в него всем телом, Гокудера понимает, что хочет быстро и много раз; Ямамото хочет медленно и выцеживать его по чуть-чуть, и здесь им не договориться. Но Гокудера уже лежит на спине, и руки Ямамото уже крепко держат его за бёдра, остаётся только задержать дыхание и наслаждаться переменой на лице Ямамото – тот будто не знает, куда безопаснее смотреть, чтобы сразу не сорваться: вниз, на то, как Гокудера принимает его в себя, или чуть выше, по напряжённому торсу, где пальцы Гокудеры сжимают одеяло, или прямо перед собой, в лицо… Дойдя до лица, Ямамото сдаётся и прикрывает глаза, а Гокудера тянется к его бокам и подталкивает вперёд, до конца, пока Ямамото не падает на него сверху. Он вжимается губами отчаянно, что-то мычит, и полностью замирает. – Я тоже скучал, – говорит Гокудера в миллиметре от его уха. – Чувствуешь? – Всем сердцем. – Ещё бы, у тебя большое сердце… Гокудера не успевает ни посмотреть на него толком, ни больше ничего сказать – Ямамото начинает двигаться плавно и в темпе, но по такой маленькой амплитуде, и так придерживая Гокудеру у основания, что при всём желании – быстрого разрешения не жди. Сначала Гокудера держится на локтях, даже когда низ позвоночника обдаёт первой ослепительной волной, а живот – тонким предэякулятом, но потом, после второго раза, растекается и падает на лопатки. Ямамото то ли даёт ему передышку, то ли сам пытается справиться; тяжело дышит, растряхивает затёкшую правую руку и наклоняется за коротким поцелуем. – Не могу больше, – говорит Гокудера, через сбитый стон, и тянется рукой к собственному паху. – Можешь. Пожалуйста… – голос Ямамото звучит мягко и настойчиво: – Ты не представляешь, когда ты такой, я… Я хочу, чтобы ты… На лице Ямамото – промеж сведённых бровей и приоткрытого рта – библейские мучения. Гокудера представляет, что сам сейчас выглядит не лучше, особенно под заново разгоревшимся возбуждением, когда Ямамото говорит тише и твёрже: – Хочу видеть, как тебе хорошо со мной, я так давно не видел тебя всего полностью, и чтобы ты вот так сжимался, Хаято… – Ладно, всё, только заткнись ради бога, – Гокудера мажет ладонью Ямамото по лицу, как будто может стереть с него идиотскую улыбку. Неясно, сколько времени ещё проходит, но когда Ямамото наконец заполняет его, солнце сидит уже совсем низко. Когда Гокудера, неверными пальцами, тянет его за волосы к себе между ног и получает своё, в комнате совсем темно. Потом, вернувшись в подобие сознания, Гокудера долго пытается вылезти из кровати; в итоге выходит только перелечь на живот, поэтому Ямамото встаёт вместо него, включает по пути лампу, раскуривает для него сигарету, а сам садится рядом и спрашивает: – Нам всё ещё куда-то надо? – Ага. Гокудера видит тень сожаления на его лице, которую тот впрочем быстро стряхивает, устало потягивается и переставляет пепельницу поближе, с прикроватной тумбочки на кровать. Гокудера честно пытался в неё целиться, но видимо получалось плохо. – Расскажешь хоть, в чём дело? Долги? – Типа того, – Гокудера долго выдыхает, переворачивается набок. – Бывший сестры. Решил воспользоваться как предлогом. – Для чего? Следующие слова Гокудера взвешивает, хотя больше вроде бы и не должен. Год назад, живя в Нами, он бы ни о чём таком с Ямамото и не заикнулся, но с тех пор многое поменялось: теперь Ямамото сам жил на деньги Вонголы, и не мог не знать, откуда они берутся. Без особых подробностей, Гокудера понимал, что Иемицу провёл с ним несколько вводных бесед, иначе бы Ямамото не оказался в Риме; об этом можно было судить и по резкой смене тем разговоров этим летом между ними и Цуной. Ямамото больше не играл в бейсбол, зато спал с ним. Наги пропала из их компании, зато появился Хибари, и с этим тоже нужно было как-то жить. Всё это было довольно странно, и Гокудера иногда путался в показаниях, особенно приняв лишнего; с другой стороны – никто не выдавал ему руководство о том, как посвящать своих друзей в тайны криминального мира, всё оставалось на его совести. Предел погрешности и здравый смысл. – Хрен его знает, – говорит Гокудера. – Хочет, видимо, через меня выйти на кого-то повыше. – Гениальный план. – Ещё бы. – Чем он вообще занимается? – Ямамото встаёт и начинает одеваться, не сильно торопясь. – Кражи в основном, мелкий рэкет, – Гокудера, собравшись с мыслями, тоже встаёт. – Толкает может что-то. Веришь, нет, меня это как-то не интересовало… И можешь на меня так не смотреть. Ямамото мотает головой, мол, и не думал. Гокудера выбирает одежду попроще и часы подороже, пару колец и цепочек, в основном подделки, но не все. Там, куда они едут, любят лёд и дешёвые понты. Может, отвлекутся на блестящее, заберут что-нибудь, а Гокудера сделает вид, что ему очень досадно – на том и разойдутся. Потом смотрит на Ямамото критичным взглядом, на его благодушную ауру туриста в частности. Хорошо хоть, по-итальянски Ямамото не говорит, молча он производит более суровое впечатление. Заметив на себе его внимательный взгляд, Ямамото улыбается. – Отлично, – говорит Гокудера. – Посмотри на себя в зеркало, запомни это выражение, и до конца вечера делай ровно наоборот, окей?