Подменыш

Джуффин открывает глаза. Спину между лопатками еще холодит радостная невесомость Хумгата; телу, кажется, нужно еще несколько мгновений, чтобы окончательно обрести привычную плотность и определиться с собственным существованием, но видеть оно уже совершенно точно способно. Можно подумать, его об этом просили. По сгущающемуся над головой лиловому сумраку неторопливо скользят редкие светлые облака. Едва заметно качается ветка какого-то тонкого гладкоствольного дерева, почти задевая листьями плечо. Тихо. Как тихо. Откуда-то из-за угла доносится мягкое эхо нескольких далеких шагов, а затем и оно затихает, уступая место такой полновесной, уверенной тишине, что Джуффин нарочно переступает с ноги на ногу, чтобы услышать, как хрустит под тонкой подошвой сапога пыль на камнях. Получилось, значит. Будем считать, что вот этот ворочающийся в горле едкий ком, от которого сводит челюсть, а на языке появляется отчетливый привкус металла — что именно так нынче ощущается радость от завершенного дела. От передышки, которую получил вместе со всем Миром. А что настоящая работа только начинается — так кто об этом спрашивал. Он смотрит на вымощенную мелкой брусчаткой улицу, почти ласково оглаживает взглядом вьющиеся между камнями трещинки, шершавые даже с виду стены домов, тускло отблескивающие стекла фонарей на изящных столбах. И впервые за много дюжин лет вспоминает то самое первое дыхательное упражнение, которому когда-то учил самого сэра Лонли-Локли. Это же только новички думают, что дело исключительно в ритме, что главная задача такой практики — привести в относительную норму расшалившиеся нервы. На первых порах так оно и есть, конечно: успокоиться, ввести себя в состояние легкого транса, заставить вспомнить, кто ты и где. «Насытить кровь кислородом, чтобы мозги заработали» - так как-то сказал Макс, с глубокомысленным видом вещая об очередном занятии с Мастером Пресекающим. Так-то оно так, но основная цель, которую начинаешь понимать только спустя полторы сотни лет, все же не в этом. Сэр Почтеннейший Начальник Малого Тайного Сыскного Войска, оставшегося одним дуримским лешим ведомо насколько далеко отсюда, закрывает глаза и принимается считать про себя. Очень медленно вдохнуть, пропуская через себя не столько воздух, сколько разлитую в нем силу Мира, замереть, чувствуя, как она концентрируется почти привычно нестерпимой, горячей точкой под ребрами, выдохнуть, ощущая себя старателем на приисках: избавиться от всего лишнего, не растеряв самое драгоценное. Снова сделать паузу, давая себе передохнуть, а жару в груди слегка утихнуть, чтобы не сжег сердце одним своим присутствием. И начать все заново, постепенно убеждая себя в собственном могуществе. Пока на седьмом, что ли, круге не поймешь, что не чувствуешь вовсе ничего. Никакой искры, ни единой привычной горячей волны от затылка к рукам, ни даже ощущения, что вообще когда-то умел ловить крупицы силы. Собственное тело вдруг кажется ему пустым и звонким, тронешь — и тут же отзовется гулом, точно натянутая на костяной обод козья шкура. Ударишь посильнее — прорвется, явив Миру неаккуратную дырку и полное отсутствие чего-либо внутри. А еще хотел стать заменой Вершителю. Расхвастался, Чиффа, замахнулся на невозможное. То самое невозможное, что изобретательная Вселенная выдумала специально для тебя. Даже Бич Магов, оказывается, не дал представления о том, как все будет. А ведь как он на него надеялся, соглашаясь на такой эксперимент! Сам же подбивал Древних, подзуживал — давайте же, испытайте меня, неужели не решитесь, когда это вы кого-либо жалели? И азартно скалился, сам себе напоминая ощерившегося лиса. Разумеется, они решились, еще и наподдали напоследок, чтобы интереснее жилось. А он потом гордился тем, как ловко выкрутился, оставшись без привычных инструментов управления реальностью. И все же ощущение собственной немощи в родном, полном радостной щедрой силы Мире не идет ни в какое сравнение с городом, который не оставляет ни единому своему жителю возможности коснуться его магии. Джуффин крепко сцепляет пальцы и зажмуривается до расцветающих в темноте под веками цветных пятен. Наклоняет голову, будто намеревается пробить ей невидимую стену, делает медленный скользящий шаг вперед. Пресный, редкий, слишком легкий воздух расступается перед ним невесомой пеленой, почти не касаясь кожи. Но кажется, будто он пронзает насквозь живот и обвивает позвоночник, упираясь ледяным острием в основание черепа. Холод разрастается внутри головы, стекает по горлу вниз, проваливается ознобной дрожью в кончики пальцев. Джуффин резко выдыхает, и ему чудится, что вышибленным из него воздухом можно заморозить полгорода. Но город стоит невредим, что ему дыхание одного тоскующего человека, когда здесь таких — сотни? И Джуффин снова осторожно скользит вперед, стиснув зубы до ломоты в висках. На третьем шаге лед сковывает все внутри так крепко, что двигаться становится почти невозможно. На пятом — разламывается с оглушительным треском и режет все, до чего дотягивается, острыми, будто специально заточенными, краями. На двенадцатом сердце, щедро обмытое заново разогнанной живой кровью, вскипает под крепко зажмуренными веками ярчайшей белой вспышкой, и привычная горячая волна наконец течет от затылка к рукам, пробивая тело крупной дрожью до самых пяток. Джуффин открывает глаза и видит перед самым носом стеклянную дверь, а в ней - собственное отражение, искаженное теплым желтым светом. Отражение скалится, напоминая ощерившегося лиса, подмигивает мягким округлым буквам вывески и шагает навстречу своему хозяину, сливаясь с ним воедино на пороге наполненного сладким запахом небольшого кафе. Невысокая белокурая женщина оборачивается к нему от дальнего столика, приветливо улыбается, подходит ближе, по дороге прихватив со стойки бутылку и высокий стакан. - Мы, кажется, не знакомы, но судя по вашему лицу, вам срочно надо выпить, - доверительно говорит она, наполняя стакан до краев и протягивая его гостю. Дожидается, пока тот сделает первый глоток, и одобрительно кивает. - Я Альфа. А вы?