штраф о наглости.

Он улыбается? Нет, показалось. Это скорее ухмылка. Такую Кай видел уже сотни раз, такая уже не столь интересна. Обычная, немного уставше-заебанная, проявляющая ямочку на правой щеке. Но все еще в чем-то очаровательна. — Может еще немного выпьем? А потом потанцуем. — Коля отворачивается от созерцания прекрасного и скользит кончиками пальцев по чужой горячей ладони. Милый парнишка напротив с радостью заказывает парочку коктейлей и смотрит на Колю с детским, будто наигранным, восторгом. Даже жаль немного. А нет, не жаль: он наклоняется к Диме через барную стойку (а задница хороша) и просит добавить побольше водки. В нагрудном кармане бармена оказывается еще парочка купюр. Наивный маленький зайчик. Дима и глазом не ведет, сначала кивнув, а после — не добавляет ни капли горькой. Уж Коля-то знает. И танцевать приходится. Иногда мальчик-зайчик нагло лезет туда, куда не стоит, от чего приходится вечно одергивать его за запястье. Как шустро сменяется маска очаровательности. То ли дело Дима — всегда противный и насупленный. От него приходится буквально сбегать: нырнуть в редеющую толпу, несколько раз потерпеть случайные пинки локтями, долго возиться с замком — и выскочить, на волю-свободу, чистую-свежую-немного-морозную. Лопатками и белой, распахнутой на груди, рубашкой к грязной стене, наплевать, не то о чем стоит волноваться. Еще на пару градусов ниже и будет уже холодно, а сейчас просто свежо — ветер приятно путается в волосах, скользит по разгоряченным щекам и пальцам. Роется в карманах, пока не находит пачку сигарет с двумя последними. Пламя кремниевой зажигалки на какие-то секунды освещает задний закрытый двор теплым светом и вот — он будто не гниёт заживо, а очень даже уютно себя чувствует в объятиях огня. Служебная дверь хлопает и тут же — напротив — выходит Дима, на ходу завязывающие свои волосы (жидкое пламя, не иначе) в высокий хвост. — И что, много он тебе засунул за моё потенциальное опьянение? — Дима фыркает и шарит по карманам излишне долго. — Понты, — Кай лишь тихо посмеивается и протягивает названному брату сигарету, фильтром вперед, а Дима даже не церемонится — хватает зубами прямо из ледяных рук и ждёт-выжидает-зверь, пока ему еще и подкурят. Щелкает снова кремень, пока искра так и хочет слиться с другими-чужеродными. Нет, не стоит, искра, другие ему дороги. Дима делает то, что Кай ненавидит и обожает больше всего в этой бренности — поднимает на него янтарные глаза. Безразлично-очаровательные, вместе с тем и заинтересованные, с легким прищуром, пока отблеск пламени на секунду делает из него демона, пожирающего душу. Коля и так отдаст — пожалуйста. Даже просить не нужно! Протяни лишь руку — и можно будет дотронуться. До уже отстраненного лица, до высоких скул, до идеально-выглаженного черного воротника, зарыться пальцами в волосы, может, даже расстегнуть алые пуговицы на жилетке… Опомнись, дуралей. Последний раз ты его трогал… два года назад? Больше. А тот поцелуй в подсобке клуба, когда им было по 17, он не забудет никогда. Какое клише. И знает ведь, а легче не становится. Они помяли кучу коробок, разбили пять бутылок вина, две — выпили. Это был первый и последний раз, когда он видел Диму пьяного, Диму открытого, Диму — тянущегося к нему навстречу, поддающегося, сдающегося. Клубится дым, смешиваясь с дыханием когда-то близкого человека. Хочется — что бы и сейчас близкого, кожа к коже. Может, сейчас? Звёзды, что-ли, повернулись. — А помнишь… — Нет, — даже договорить не даёт, отрезает слова бескомпромиссно-нещадно. Будто знает. А выдох дрожащий. — Ну тогда я хочу напомнить. А у него руки пахнут абсентом и табаком. А у него кожа — теплая и змеиная. А у него душа — ранимая — черта-с-два. Коля тянет его за запястье к себе, выдыхая сигаретный дым в приоткрытые губы, что в последний момент — расплываются в улыбке-насмешке-совсем-другой-блять-бесячей. Коля со страхом жмурится, все ждет, пока ударится лопатками о стену, обожжется тлеющей сигаретой, получит кнутом оскорбления, но он и не думает сопротивляться. На доли секунды, это даже возмущает. Но нет. Нет. Нет. Сигарета тлеет на земле, пока руки-теплые-руки держат его лицо, а губы — целуют, а язык — облизывает, а зубы — покусывают, а сердце — тлеет. Коля случайно трется скулой о его щеку, оставляя на Диме — яркие колючие блестки, не нарочно — но пусть мучается потом, он заслужил. Рывок — лопатками в стену Дима, с горечью и смешком, расправленными плечами и взглядом зверя. Кай на секунду даже тушуется, настолько ощущает себя нежданно лишь ведомым, что решет слух и вкус, что причиняет пьянящий дискомфорт и слабость. — Сейчас, — нарочитая пауза с ударением, — я тебе разрешаю. Грубый бархат звучит эхом в голове, отголосками сердцебиения, жжёт запястья и щеки изнутри. Задыхается возмущением в гортани, хочет что-то сказать, испортить всё, но вместо этого снова тянется вперед, прижимаясь ладонями к его плечам. Может, завтра они снова будут игнорировать друг друга. Может, и через года тоже. Без пауз. Но сейчас — это блядское сейчас, и если ему можно его целовать — то, боги, он будет это делать! Просто. Хотя бы просто. Этого будет достаточно. Только пусть даст вдохнуть себя же, задремать в алкогольном привкусе, очароваться серьезной-уверенностью-будто-он-тут-самый-главный, даже зная — что он тут и есть главный, он лишь позволяет, но и от этого — коленки подкашиваются. Крепкая ладонь оказывается у Кая на шее, сначала просто жжется, а потом хватает за кольцо ошейника — тянет на себя, хотя куда-еще-ближе-да-пожалуйста-еще. Кажется, он уже трется о него членом, дрожит и тает, пытаясь-доминировать-пытаясь-снова-падает-в-бездну. Воздуха мало, Коля совсем забывает дышать через нос. А Дима — совсем-совсем спокойный, гордый, свысока — как и всегда. Вторая рука теплом накрывает поясницу, прижимая, и Коля трется-еще-больше-невольно-случайно-пиздеж-продолжает. Он целуется с открытыми глазами, обращая внимание на мокрый взгляд Коли — и холодно, и терпко, и долгожданно, и эмоционально. Никому не расскажет, честное барменское. Дима его трогает — так много-очень-много-не-выдержит-скоро — повсюду. Тонкие пальцы скользят по смуглой груди, а дыхание перехватывает с каждым следующим сантиметром. И рука с поясницы — перемещается на загривок. Они стукаются неприятно зубами, но совсем наплевать. Дышать в прокуренной свободе все еще слишком тяжело. Долго. Коле кажется — он сейчас кончит. Просто так. Потому что может. Потому что больше никогда не сможет это повторить. — Ах ты! Я думал, т-ты только со мной! — хлопает дверь и кто-то пищит, — Т-ты! Проститут! Пидор! Мальчик-зайчик кипит и дымится, хлопает снова дверью и убегает. Кай — ошарашен-просто-блять-в-ахуе — падает лбом Диме на плечо. А тот — кажется, смеется. Неподдельно, как само потрескивающее пламя. — Поезжай домой, — он гладит его по спине, все еще посмеивается и говорит с такой теплотой в голосе, что никуда уезжать и не хочется, — Мне нужно закончить смену. Коля знает, что не уснёт. Но, может быть, сегодня — Дима не закроет комнату на замок.