Мне среди друзей твоих тесно, но так интересно.
Будучи куском полного дерьма, высокомерия, напыщенной самовлюблëнности и мании величия - ему не занимать. Он никогда не прогибался под других с того сранного момента и больше никогда не станет. Это не в его принципах, не в его приоритетах, против его кредо. Он стал жестоким, но это правильно, справедливо. Так должно быть. В очередной раз оказавшись вышвырнутым за порог этого ненавистного, но когда-то до боли родного и знакомого дома, Даби с усмешкой понял, что он только что прокололся. Верно, он нарушил свои сранные принципы, ощутив это вновь и неосознанно чувствуя всем нутром те воспоминания из прошлого, когда отец уже поступил также. Но в этот раз Даби ухудшил всë в троекратных масштабах. Если бы он только знал, что всë выйдет из-под контроля - он бы никогда не пошëл на эту ëбаную авантюру. И всë было бы по плану, если бы не подвела хладнокровность, великая ирония. Идя в сырой, мерзкий, голый и холодный подвал, в котором скитался грандиозный неудачник, он предался мыслям, пытаясь понять, в какой именно момент чëртов план затрещал по швам и вылезло всë это дерьмо, бьющее по трубам. Коварный план Даби состоялся, по сути, но вот только пара промашек дала сбой и обернулась полнейшим крахом. Например, ëбаные чëрные петунии. Одна из тех немногих вещей, к которым он смог проникнуться. Он полюбил эти сранные цветы настолько же, насколько возненавидел.***
Шото скромно смотрел на тëмный цветок, покручиваемый большим, указательным и средним пальцами обеих ладоней. – Этот цветок напомнил мне тебя. Он столь тëмный и мрачный, но очень красивый и глубокий, если вглядываться в него, то можно разглядеть целую вселенную. Он говорил это так просто, будто и сам не понимал как звучат эти слова, будто это обыденность, как поговорить о погоде. Даби было поразился, но умело скрыл это за маской насмешки и сарказма.***
Пол туалета, в его отвратительном холодном подвале, всë также был раскрашен готическими красками художника, составляя болезненную, холодную агонию картины, являя собой заблëванный кровью и цветами сартир. Этот, до истеричного смешной неудачник, даже не в состоянии прибрать там, только потому что не может даже кинуть взгляд на эту картину, тут же охватываемый непреодолимым желанием разбить кулаки о стену, вместе со своей рожей, после чего месить окровавленными ладонями своë не менее окровавленное лицо до потери сознания. Впрочем, кулаки он уже разбил. Кажется, они не успевают заживать, принимая на себя очередной удар от своего носителя. Взгляд бросился на железные прутья койки и задрипанный матрас на ней. Когда-то рядом с этой койкой на коленках сидел юноша с необычной двухцветной расцветкой волос, сложив руки на матрасе и упокоив на них голову. Даби со злостью швырнул кусок ткани, что являлся его плащом, в постель, разворачиваясь на окаменевших ногах и удаляясь куда-нибудь подальше оттуда, лишь бы не видеть, лишь бы не слышать его смех или рассказы в голове, лишь бы не ощущать всем своим нутром и плотью его присутствие. По пути добыв пару бутылок крепких напитков, он поднялся на крышу, садясь у самого обрыва, ему никогда не было страшно, он никогда не боялся смерти. Смерть – это пощада. Но, хах, забирающая краски у остальных. Хотя о каких красках может быть речь в жизни Даби? Единственное, что окрашивает его жизнь: чëрный мрак и бордовая кровь. Нет более подходящего описания под стать его гнилому существованию.***
Раздался глухой стук в окно чуть позже полуночи, Шото только было собирался заснуть, но ему благополучно не дали. Он без опаски выглянул за шторки, раздвигая жалюзи, и резко вздрогнул, ощутив как мурашки на пару с холодным потом промчались по спине и затылку. Держась спокойным, он поднял жалюзи, приоткрывая окно и постарался нейтральным тоном задать вопрос: – Что тебе нужно? Расплывшаяся во тьме, явно недобрая улыбка помолчала, а после раскрылась, донося до слуха парня низкий, чуть хрипловатый голос мужчины. – Разговор. Я владею весьма заманчивой информацией связанной с твоим героем-папашей. Так Шото узнал о существовании своего старшего брата, первенца в семье, который далеко не мëртв, как утверждали его родители, и что с ним сотворили. Это была огромная ошибка. Ошибка для Шото. Даби пообещал ему рассказать больше при следующей встрече. Но Тодороки – парень не глупый, он рассуждал рационально и субъективно. Стоило ли верить этому максимально подозрительному типу, который заявился непонятного с чего и решил вывалить всю правду на стол? Бесспорно, стоило проверить достоверность его слов и цель, которую он преследует, но Даби тоже не робкого десятка, не учитывая факта, что в них обоих течëт кровь Энджи Тодороки - человека, который разрушил, растоптал и раздавил понятие семьи, а после образумился и решил наверстать упущенное, которое забрала у него драгоценная карьера. Шото согласился. Очередная ошибка. Они стали переодически видеться, разговоры о наболевшем прошлом медленно и постепенно переростали в разговоры ни о чëм и обо всëм сразу, они могли обсуждать строение космических скоплений или рост травы на соседском газоне, им медленно, но верно становилось комфортнее друг с другом, теплее, открытие. Ближе к зиме Тодороки младший выносил с собой плед и любезно делился им со своим новоиспечëнным знакомым, совершенно позабыв о том, что тот является опаснейшим преступником, способным сжечь, как минимум, пару ярдов, окружающих их.***
Ох, уж эта сладостная нега прошлого, отдающая карамелью где-то внутри горла, но тут же каменея, с трудом и болью проталкиваемая по трахее, залитая дешëвым многоградусным алкоголем сверху. Пьянеющим взглядом Даби обвëл муравейник, мельтешащий под его, весящими в воздухе, ногами. Он испытывал мерзость к ним всем. Ему хотелось раздавить каждую из этих букашек. Допивая бутылку, он, шатаясь, замахнулся и со всей силы запустил еë с крыши, наблюдая за еë полëтом и думая: "как жаль, что это не я". Бутылка с дребезгом врезалась прямо в крышу чьей-то машины, оставляя там не хилую вмятину, а осколки разлетелись в стороны, к сожалению инициатора, ни в кого так и не попав.***
Даби хитро прищурился, приближаясь к юноше. – А что, если я тебя поцелую? Сказать, что Шото был ошарашен – ничего не сказать. Он уже не отрицал сам для себя, что испытывает неизвестное влечение к этому голубоглазому преступнику, но было несколько нюансов, посредством которых, он вынужден игнорировать этот необъяснимый всплеск, а здесь.. Этот придурок выдаëт такое. – Мы братья. Сухой аргумент, который мог бы подействовать в иной ситуации, но точно не в их. Не удосужившись обсудить этот вопрос подробнее, брюнет коснулся ладонью чуть холодноватой щеки юноши, слегка приподнимая его лицо и тут же накрывая его такие наивные, девственные, словно детские уста своими грубоватыми, настойчивыми и давно бесстыдными. Парень не отстранился, что было абсолютно ожидаемо. В ту ночь произошло много всего, что после долго мучило разум Тодороки. Много разговоров, много мыслей, много прикосновений, много его горячих губ. Не было ничего интимнее поцелуев, не заходило дальше дозволенного. Но в то же время, робость момента была такой чарующей, что ничего более никому и не хотелось.***
Ахах, конечно же, пока. Пока Даби не затащил его однажды к себе, пока Даби не показал ему пару открытых крыш, пока Даби не дал попробовать ему алкоголь, пока Даби не дал ему его первую сигарету, пока Даби впервые не перешëл черту, пока Шото впервые не проснулся с болью в груди.Этот чëртов шут-неудачник ненавидел себя больше всех.
***
Утро. Юноша, обладатель двухцветных волос и глаз, просыпается от невыносимой боли в груди. Его заворачивает в комочек, он скулит, пытаясь держать слëзы, всë, что он смог сделать – это дотянуться до мобильника и набрать первый подвернувшийся номер, впервые, искренне, всей душой желая, чтобы ему кто-то помог, ведь один он не сможет. Трубку подняли, на противоположном конце послышался голос, но Тодороки не мог вымолвить слов, как и расслышать собеседника в трубке, сжимая от боли телефон, он только скулил. Через какое-то отвратительно-мучительное время в комнату Шото ворвался Киришима с Каминари и Миной. Парень безжизненно смотрел на них пустым взглядом, весь в слезах, слюнях и поту, он лежал, сжимаясь и смотря на них, одним только видом источая как ему невыносимо больно. В тот момент Даби, возможно, разгуливал где-то среди трущоб, либо шнырял с поехавшим Шигараки, но точно не был в курсе о своей внезапной победе. Сокрушимой и беспощадной победе. Он хотел отравить всю сранную семейку Тодороки, хотел стереть еë с белого света, въедаясь и распространяя путы своего вируса изнутри, начиная с излюбленного особенного сынишки Энджи. Но он и не мог подумать насколько удачно и изумительно всë сложится. Наивный маленький братишка безответно полюбил старшего плохого братца. Ирония. Когда Даби только узнал эту головокружительную, чудесную новость - он отпраздновал на широкую ногу. Официально увенчал свою идею успехом и стопроцентным выигрышем. "Шах и мат, Энджи." Оставалось только направить мальчишку в нужное русло, пока тот ещё в состоянии. Кто бы знал тогда, что Даби сам будет искать ëбаные препараты, чтобы излечить этого светлого принца ледяных замков.***
Брюнет лежал на холодном бетоне крыши, допивая остатки второй бутылки, чувствуя как где-то под глазом протекает влажная лента, опускаясь с щëк вниз, огибая ухо. Он не удержался. Хренова слеза соскочила с полуприкрытых век, смешиваясь с кровью от свежих ран, недавно содранных скоб с лица, придëтся вставлять новые. Ему было не больно. Ему никогда не было больно. Физически. Морально он выл и бился в агонии. Его рвало изнутри на мелкие куски, всë горело, взрывалось, ныло. Так ебанно не было ещё никогда. Он убил свой цветок. Он убил свой смысл жизни. Он убил самое дорогое, что появлялось в его жизни. Он нашëл это, дал себе надежду, пригрел рядышком, а затем сам же разорвал в клочья.Н е н а в и с т ь.
***
Даби не любил приводить Шото к себе. Здесь всегда сыро, холодно и воняет как в могиле. Но юноша сам настаивал иногда на приходе и часто приносил что-то, пытаясь сделать логово этого дикаря чуть уютнее. Он подарил голубоглазому тот самый плед, под которым они сидели, приволок коврик, гирлянду, небольшую тумбу, прибрался в ванной, притащил и туда каких-то ненужных, на взгляд Даби, вещей. А ещё Шото часто приносил еду и чай. Вот и сегодня, парень подошëл к кровати, устраивая чашку чая на тумбу, сам же присаживаясь на пол у железных прутьев, поднимая заботливый взгляд на брюнета.***
"А потом он заблевал мне весь туалет кровью". Навязчиво вырвалась саркастичная мысль, явно с довольством измываясь над разумом. В какой момент это переросло в нечто большее? Кажется, с этого вопроса он и оказался здесь. Очевидно, вопрос не получит своего ответа. Даби поднялся, изрядно шатаясь от выпитого и может чего-то ещё, он вышел с площадки, направляясь в свой ненавистный подвал.***
Он не знал, что делать, паника, растерянность, злость, страх, ненависть, беспокойство – всë смешалось. Брюнет смотрел на окровавленное тело, покрытое мерзкими цветочными язвами. Парнишка в его руках скулил от боли. Даби нëс его на руках, ища помощи, он изо всех сил держался в трезвом рассудке, хладнокровно рыская среди улочек, лишь бы скорее успеть, донести, найти помощь. Он успел. Он донëс.Спустя три дня Тодороки Шото скончался. Его организм был насквозь оплетëн растениями. Цветы раскрывались бутонами на его коже, обрамлëнные болезненными кожными повреждениями. Часть органов была продета проросшими стеблями, корнями цветка, они словно бы были нанизаны на прутья. Лëгкие были обвиты обильнее всех, они буквально были сжаты в тисках растения. Желудок также покрыт прекрасными бутонами и кровоточащими ранами.
Даби не пришëл ни на опознание, ни на прощание. Он был лишним.***
Разбитый шут ввалился в замëрзшее помещение и тут же увалился на матрас, крепко сжимая в руках клок ткани, так, что костяшки должны побелеть, так сильно, как только мог. Трясущимися ладонями поднëс тряпьë к лицу и трепетно, медленно, не сильно вдохнул, пачкая кровью с лица. Не успело пройти и десяти минут как брюнет отключился. Посреди ночи поднялось тело, на вид не сказать, что живое, выглядело как живой труп. Местами побледневшее, оно потащилось в ванную комнату, нависнув над ореолом унитаза, вяло склонив голову, тело стошнило. Где-то среди мерзких человеческих естественных отходов, лежал беспомощный, жалкий, заблëванный, но такой сам по себе нежный, белоснежный цветок. Видно, он любил ландыши.