Вес(е)ло?

      Это не товар взгромождается позади Харона на корму его лодки, а скорее общество. Общество и вздох, полный довольства. Харона не тревожит это нежданное вторжение, ибо он прекрасно знает, что намыло на борт его судна.       Заразу. Помеху. Брата.       — Всегда рад тебя видеть, — зевает Братец Сон широким ртом, богатым на жемчуг зубов, когда Харон оборачивается, дабы того приветствовать. — Нет, я серьёзно! — продолжает тот, не даёт Харону возможности вставить хоть слово. Впрочем, Харону не привыкать к односторонним диалогам с беспокойными парящими личностями, так что он не обращает на это внимания. — Чего ты так смотришь?       Он не смотрит никак. Братец Сон всегда особенно плохо определял настроение Харона. Это не его вина; так уж повелось, что их общение по большей части начинается и заканчивается там, где Река достигает Купален. Они никогда не будут связаны столь тесно, как связан Сон со Смертью.       — Ладно, ладно, — вздыхает Братец Сон, прежде чем грохот, рокочущий у Харона в груди, получает возможность вырваться из его рта клубами фиолетового дыма. — Не обращайте на меня внимания, сэр, я буду тише воды. А ты продолжай в том же духе. Серьёзно, ты даже не заметишь, что я здесь.       Безусловно, Харон внимательно проследит за своим безбилетником до самого мгновенья, как тот перенесётся обратно в Дом. Бессмысленно читать Братцу Сну нотации сейчас, учитывая, что с самого момента прибытия тот уже начал засыпать. Бледные ресницы его брата подёргиваются и дрожат на его щеках, и Харону остаётся только гадать, не спал ли тот задолго до того, как окончил набалтывать свои заверения.       Эти небольшие визиты в тихое царство Харона Братец Сон сделал привычкой. Для Харона это не благо и не бремя. Повелитель Аид может считать иначе, учитывая, какая нестабильная у них продуктивность, и, вестимо, Братец Смерть того же мнения. Но на данный момент их, пожалуй, больше заботят побеги быстроногого принца, чем Повелитель Сна и его исчезновение.       Харон направляет своё судно через Асфодель, его весло легко прорезает руку, что тянется к Братцу Сну из расплавленной реки. Задолго до того, как Повелителя Аида низвергли с Олимпа, чтобы тот стал властителем Подземного Царства, когда там были одни лишь Харон, Матерь Ночь и его братья, Харон заботился о Доме, в то время как Смерть заботилась о Сне. Тогда Братец Сон проводил часы, свернувшись клубочком в своей берлоге, в окружении своих маков, а Братец Смерть держал в страхе всё, что могло его разбудить. Харон не знает, насколько они сейчас близки — охраняет ли Братец Смерть его покой, да и так ли часто Братец Сон вообще отдыхает. Это никогда не входило в обязанности Харона, но давать Братцу Сну передышку гораздо проще, чем терпеть его общество, когда он бодр.       Они пересекают Асфодель не досуга ради (хотя любой взглянувший на Повелителя Сна посчитал бы иначе), но с целью. Необычно, чтобы Братец Сон оставался на борту судна Харона, когда огненные воды Асфоделя растекаются, растворяются и исчезают в душистых залах Елисейских Полей. Случаи, когда Братец Сон сбегает и дремлет за спиной Харона, невозможно сравнить даже с песчинками на солёных берегах — настолько они прерывисты и рассеянны. Он возникает где-то в Тартаре и исчезает перед тем, как позолоченные колонны Елисейских Полей начинают венчать гористый горизонт. Тени воинов прошлого смотрят в их сторону, слишком гордые, чтобы явственно обозначить своё любопытство, и Харон ждёт, что Братец Сон в любое мгновенье растворится в дыханьи из маков.       …Но этого не происходит. Нет, вместо этого тот дремлет так глубоко, что удивительно, что Харон не слышит мягкий смех Морфея в зарослях.       Однако он слышит кое-что другое, когда вонзает весло глубоко в камни Леты, чтобы сложить свои товары перед воротами Тесеева Колизея. Взмах крыльев, порыв воздуха, задумчивый гул — одна короткая нота, подобная лире, и Харон поворачивается, чтобы предостеречь Пастуха от какой бы то ни было болтовни.       — Ого, это что-то новенькое!       Харон бросает взгляд на Братца Сна, который беззаботно свернулся клубочком на дне его лодки. Он не ожидал увидеть Пастуха столь скоро, иначе Харон давно бы упросил своего брата проснуться. Он грохочет предупреждение Пастуху, но цельный звук едва ли успевает вырваться из его горла, как Пастух машет рукой — или, скорее, своим золотым посохом, — словно отгоняя прочь все Хароновы опасенья. Другое запястье тот держит на открытой и трещащей по швам сумке, перекинутой через обнажённое плечо. Когда он заговаривает вновь, его голос тише, хотя невозможно не уловить его чистую трель, прорезающую приглушённый шум Леты:       — Не припомню, когда в последний раз видел этого — если вообще когда-либо видел. Можешь поверить, что я не высыпаюсь?       Харон приближается к нему, сжимая весло, как Пастух — свой Кадуцей. Золотая аура, что окружает его, — это вспышка цвета, вспышка иного в спокойных синих и зелёных тонах Елисейских Полей. Сам Харон — пустота, чернильное пятно тьмы в бледности. Братец Сон же…       — Видок непривычный, верно? И как твоя лодчонка только выдерживает весь этот спонтанный груз! Обычно здесь одни лишь души. Набиваются, торопятся двинуться к следующей главе своего сущ-… Ну, это они, пожалуй, идеализируют, не правда ли? Ха!       И то верно, странно чувствовать тяжесть в судне Харона, когда обычно там только он и съёжившиеся, сварливые тени. Странно, но не нежелательно. Харон слышит, как Пастух роется в своей сумке, и протягивает руку, чтобы взять то немногое, что для него закупили.       Кожаный мешок, набитый монетами:       — Целый храм жриц культа уже в пути, их вроде бы двенадцать, и, само собой, я доставлю их как можно скорее, только вот их храм послал их паромные сборы вперёд! Ха, повезло им, что ты падок на взятки.       Побрякушка в виде змеи:       — Для моего братца в его следующем путешествии на поверхность. Хорошенькие дела ты тут с ним крутишь, не так ли? Ты получаешь оболы, я получаю благосклонность, а он получает вкус мимолётной силы.       Одинокий цветок шафрана с бледными и благородными лепестками:       — Для тебя, как всегда, мой напарник. Что тут скажешь, дар красоты и жизни для моего…       Широкий громкий зевок позади Харона — и вот Пастух унёсся, оставив за собой лишь след блеска тёмных глаз. За воротами Колизея возрастает рёв, и Харон откидывает плащ в сторону, чтобы взглянуть на Братца Сна, который смотрит на него из-под кудрей чёлки. На его ленивом лице расцветает ухмылка.       — Послушай-ка, я знал, что у вас с Гермесом сделки какие-то, но не думал, что вы близки.       Харон прекрасно знает свои пороки и считает алчность главным из них. Он до греха жаден, и это тоже, эти яркие вспышки Олимпа в темноте, Сын Майи, Занятой, Простодушный и Милосердный, Несущий Удачу — он жаждет Пастуха и их священных встреч, как злато дороже злата. Братец Сон хихикает, потирая подбородок и поднимаясь, чтобы воспарить над лодкой. Руки его раскрыты в успокаивающем жесте.       — Боги, что за взгляд! Как я мог не подслушивать — вы двое болтали и болтали целую вечность. — Братец Сон с радостной ухмылкой стучит пальцем по носу: — Но я понимаю — мне тоже по душе небольшие перерывы. Я имею в виду!.. — Он широко разводит руками: — Вот почему мы тусуемся вместе, верно? Но я бы не стал так долго отлынивать, если бы знал, что у тебя свидание. Мог бы мне и сказать!       Мог ли? Братец Сон забылся в дрёме, так как же Харон мог его разбудить?       — Ценю, что ты позволил мне столько продремать, но серьёзно, в следующий раз можешь меня просто вышвырнуть. Не в реку, конечно, — от этих теней из лавы у меня мурашки по коже! Если будешь гнать меня с лодки, обязательно сделай это в Элизиуме. Или просто-напросто честно меня предупреди.       С тех пор, как проснулся, Братец Сон не меньше пяти раз моргнул Харону правым глазом. Это, должно быть, какая-то присущая обитателям Дома черта или, быть может, конкретно его брату. С другой стороны, вполне возможно, что тот всё ещё проснулся не до конца.       — Кстати, воу! Мне лучше б уже возвращаться.       Обычно Братец Сон без лишних слов растворяется в воздухе, но Харон стоит безмолвный как смерть, когда на этот раз тот бредёт к краю лодки и сходит на покрытую мхом платформу. Он дважды медленно похлопывает Харона по плечу и снова моргает правым глазом.       — Было весело! Давай-ка как-нибудь в скором времени опять займёмся греблей.       Харон понимает, что это значит. Это значит, что он не закончит и полного круга вниз по Стиксу, как все обитатели Дома уже прознают о его бизнесе. Это означает, что каждой смертной душе от Земли до Дома будет что нашептать о связях между Пастухом и Лодочником. Это значит, что единственный его покой и утешение останутся в лодке и в мимолётных золотых мгновеньях в перерыве.       Но Братец Сон исчезает в мгновение ока, задолго до того, как Харон успевает сделать ему выговор, а потому ему только и остаётся, что ворчать на свои товары.       Весело. Придумал тоже! Неудивительно, что Братец Смерть не может оставить его без надзора.