I don't know why nobody told you How to unfold your love I don't know how someone controlled you They bought and sold you
Джулека с детства любит Хэллоуин. За возможность нарисовать на лице что душе угодно и не прослыть при этом чокнутой. За яблоки в карамели и вытащенные чёрт знает откуда старые украшения для окон: пауки, летучие мыши, ведьмы на мётлах... Каждый год она уходит тусоваться с друзьями, смотреть старые ужастики, пить тайком сваренный пунш и целовать между делом Роуз, не боясь смазать грим. Лука ко всему этому равнодушен. Но он соврёт, если скажет, что в этом году не ждал наступления кануна всех святых. Правда, почти отчаялся, и почти уснул, уставший от собственных чувств. Голос Харрисона обрывается резко-наступившей тишиной. — Угадай, кто я? — спрашивает Клод, поправляя воздушное кружево на манжетах. — Чем тебя не устроил старина Джордж? –Лука сонно приоткрывает глаза и потягивается. Упавшая гитара обиженно звенит струнами. — Никогда не любил битлов, – бросает невинно Клод и повторяет вопрос. — Чёрт, – бросает себе под нос музыкант, наклоняясь за пострадавшим инструментом. — Ха! Мимо. — Я не знаю. Призрак самого себя? – голос Луки пропитывается ядом. Клод пренебрежительно фыркает и подходит ближе. — Долго ты собираешься на меня дуться? – спрашивает он устало, его глаза даже в полумраке светятся синевой. Луке в который раз больно смотреть на него, но не делать этого выше всяких сил. Их встречи редки до крайности. И каждая секунда бесценна. — Где ты достал это тряпьё? – насмешливо интересуется Куффен, касаясь батистовой ткани чужой рубашки. Даже через неё чувствуется холод, которым пропитан Буржуа. — Украл у Маринетт. Она сшила её для Адрианчика. Лука усмехается, но тут же озабоченно хмурит тёмные брови. — Ты хоть не попался? — Я бы хотел увидеть их лица, но... – во взгляде Буржуа рисуется прозрачная грусть, он стирает её размашистой улыбкой, обнажающей накладные клыки, и толкает Куффена локтём в бок. — Ну а ты? Почему опять один? — Тебя ждал, – без всяких ухищрений отвечает тот, наблюдая за жадным выражением, поднявшимся шипучей пеной в сапфировых глазах. — Кажется, вы начинаете привыкать ко мне, юноша, – с дурацким акцентом проговаривает Клод, усаживаясь поближе. — Нет, — качает головой Лука. — К тебе я никогда не привыкну. — Как... Драматично. Буржуа томно вздыхает и прислоняется спиной к стене. Лука устраивает голову у него на плече, вдыхая знакомый запах апрельского солнца. Жаль что эту ночь нельзя растянуть подольше подобно ноте. Пальцы Клода ветром проносятся над его волосами, а сам он вдруг спрашивает: — О чём задумался? Впавшему в состояние между дрёмой и явью, Луке, сложно ухватиться хоть за одну из мыслей, пляшущих на веретене. Они как дым от сигареты, в воздухе плавятся. А прикосновения Буржуа сбегающие вниз по позвоночнику, ничуть не помогают, лишь одаривают слабой дрожью. И дело вовсе не в холодных руках. — О том, что если ты снимешь эти дурацкие клыки, мы могли бы поцеловаться, – Лука несёт чушь, первое что приходит на ум. Клод воспринимает его слова всерьёз, потому что через секунду губы Куффена настигает приятная прохлада. Ночь выплёскивается за края, как пролитое вино из кубка. Клод до грубости нежен, очаровательно отзывчив под ласкающими без разбору руками Луки. Они будто никогда не прощались. Или, скорее, никак не напрощаются. Пальцы расплетают чёрную ленту, и медовые волосы рассыпаются почти касаясь плечей. Память не изменяет Луке: светлые пряди мягче самых изысканных шелков. Губы у Клода нежные, чувствительные. Да и он сам весь, несмотря на созданный образ, один сплошной оголенный нерв. Перетянутая струна, что вот-вот лопнет. Лука готов скупить, выкрасть все часы в мире, остановить ход безжалостных шестерёнок, лишь бы первое ноября не наступило, унося обломок призрачного счастья. Самого что ни на есть. — В следующий раз включи роулингов, я знаю, ты их любишь. — Уже уходишь? – Лука старается не выдать преследующей голос тоски. Он удерживает Клода за запястье, по-девчачьи хрупкое, и добавляет насмешливо, чтобы замаскировать печаль: — Часы пробьют полночь, и кареты превратятся в тыквы? Идея с часами больше не кажется такой уж глупой. — Не хочу исчезать у тебя на глазах, – вдруг заявляет Клод. Он выглядит ранимо, Лука готов поклясться, что видит блеск слёз в уголках глаз. — Пусть всё будет по-человечески, насколько это возможно. Лука обречённо кивает, разжимая ослабевшие пальцы. Он и сам готов расплакаться. — Будешь скучать по мне? – с горьковатой усмешкой спрашивает он. Лицо Клода вновь озаряет плутовская ухмылка, когда он отвечает в своей излюбленной манере напыщенного мерзавца. — Не сомневайся. Буду скучать, знаешь, до смерти. У Клода остаётся ровно минута, чтобы пересечь трюм и подняться на палубу. Когда его шаги растворяются, в комнату вновь врывается The Beatles, будто никто и не трогал кнопку на стареньком приёмнике. Лука воровато утирает выступившие слёзы рукавом и бежит следом за Клодом, зная, что никогда не догонит. Как жаль, что время всё-таки нельзя обратить вспять, на три года назад, и не позволить пьяному в щепки Буржуа сесть за руль. Харрисон продолжает в пустоту петь что-то о плачущих гитарах.I look at the world, and I notice it's turning While my guitar gently weeps With every mistake, we must surely be learning Still my guitar gently weeps
Наступает полночь.