Пойми меня

Пятьсот.       С глазами открытыми в комнате так же темно, как и с закрытыми, и только жёлтые прямоугольники бумаги для заметок вздрагивают от сквозняка – Матильда вторит им, и покрепче заворачивается в тяжёлое одеяло. Четыреста девяносто три.       – Мы не хотим чтобы посторонние вмешивались в нашу жизнь. Четыреста семьдесят восемь.       Она мелко рубит морковь – а кажется, будто собственные пальцы, – неловко переступает с ноги на ногу и лёгкий выдох с её губ окрашивает воздух в тёплый цвет, когда испещренная шрамами рука забирает нож – ужинать наедине с тенью страшно. Четыреста тридцать один.       – Я хочу как лучше. Триста восемьдесят шесть.       Ветер бьётся ладонями в окно и отодвигает еловые ветви в сторону, открывая пространство для далёкого света фонарного столба – тогда гладкое стекло фоторамки ловит блик и Матильда впивается в него взглядом со всем отчаянием, на которое способна – там жизнь, которая стала воспоминанием. Триста шестьдесят четыре.       – Это плохая тема для разговора. Двести сорок два.       Когда они едут в одном автомобиле, Матильде кажется, что она дышит кровью – столько смерти в воздухе вокруг её отца, – он сбривает с себя лет десять, она смотрит и не узнаёт, думает о том, за что становится стыдно и от чего становится страшно. Двести двадцать пять.       – Я стараюсь изо всех сил. Сто пятьдесят семь.       Матильда помнит выражение его глаз – уйди, маленький ублюдок, и не приближайся к этому дому – когда Сириус взвизгивает от жёсткой оплеухи и мальчишеское лицо окрашивается алым.       Теперь Матильда зовёт этот взгляд в окружающую темноту и почти кричит, когда кровать прогибается под весом чужого тела – её отец сидит совсем близко и касается мягкого девичьего плеча.       – Ты должна уметь быстро бегать. Три.       Горячая ладонь на спине. Два.       Сухие губы у виска. Один.       – Чтобы убежать от меня. Ноль.