Капитан, который улыбается

      Разучился Кэйа плакать, глаза совсем иссохли; если и блестят, то только от жгучего вина. Когда разучился — и сам забыл.       Когда умер Крепус? Раньше. Когда его оставили на дороге у винокурни до заветного часа, который его стараниями всё никак не пробьёт? Кажется, ещё раньше, да не вспомнить никак. Да, наверное, именно тогда. Скорее всего, тогда. Когда бросили на дороге у винокурни до заветного часа — отобрали все слёзы на размен оставив сотню улыбок на каждый случай.       Когда спит — улыбается сквозь липкий кошмар, что уходит под утро, оставив после себя неясный звон в висках.       Когда пьян — улыбается в лихом хмелю.       Когда Дилюк угрюмо ставит стакан виноградного соку — улыбается, оценив подкол.       Когда Путешественница и крошка Паймон обижаются из-за небылицы про сокровища деда-пирата — улыбается в снисходительности.       Когда Джинн устало просит следовать уставу — улыбается в равнодушии.       Когда Эмбер пресмешно ворчит и ищет по всему Мондштату, чтобы отчитать его — улыбается в тёплом чувстве, прощаясь с Путешественницей и Паймон, чтобы уйти по вечным важным делам и заботам, в которых тоже будет улыбаться.       Когда ранен — улыбается.       Когда больно — улыбается.       На размен слезам улыбок сотня — чего не улыбаться? Другого всё равно не оставили.       И если поплакать охота — он идёт к Эмбер. У неё всё есть, и для него ей ничего не жалко, как бы она не строила гневливую моську.       У Эмбер душа нараспашку, и оттого плачет Эмбер как надо: громко, мокро, белугой — так, как ему уже не заплакать никогда. Её сильные плечи трясутся крупно, дыхание рвётся в такт с сердечком. Кэйа блаженно улыбается, держа её в объятиях. Хорошо… Он весь в соплях и слезах: рубашка измокла на груди и плечах чёрными пятнами, мех белоснежный посырел, и даже щёки с шеей мокрые да солёные — будто плакал сам. Как же хорошо…       После Кэйа прибаюкивает её и всячески благодарит, очень ласково, как и следует благодарить верную подругу, которая душу рвёт на двоих, ни лоскута ему не жалея.       — Спасибо тебе, зайчонок. Мне уже легче? А тебе?       И любовно гладит по голове, цепляясь за смешную косынку, легонько целует в тёплый лоб и чуть бодается, размазывая прохладными пальцами влагу на щеках. Он осторожен, чтобы не пустить от чувства морозец по подушкам и дальше, и она ластится в ответ, прикрыв красные глаза, ресницы у неё трогательно-мокрые. На этот раз Кэйа целует почти по-настоящему, едва коснувшись мокрых покусанных губ, но Эмбер и не настаивает, нежась в его ладонях, только пальцы на запястьях сжимает стальной хваткой, какой привыкла держать гибкую тетиву, и чуть жжётся — совсем не больно, тоже от чувства, родственного его морозу.       — Хочешь, я что-нибудь приготовлю?       Эмбер плаксиво угукает, не открывая глаз, пока он широко и мягко улыбается.       У них всё поровну: Эмбер плачет за двоих, он за двоих улыбается. Не услуга за услугу — ничем, кроме сотни улыбок, данных на размен в незапамятные времена, за слёзы по себе он расплатиться не сможет.