Отметины

Бывали миссии, которые вымывались из памяти столь же легко, как кровь, стекающая в душевой слив. Другие же, наоборот, крепко цеплялись за кожу и волосы, оставляя за собой прилипчивое зловоние, разрастались изнутри, словно гниль, и застревали в порах, сколько раз не натирай кожу до розовых пятен. Подобные миссии заставляли шпионку чувствовать, что её тело больше не её, что оно принадлежит кому-то другому, словно её вытеснили из своего собственного разума, и единственный способ попасть обратно — причинить себе боль. Вот почему, когда Наташа вернулась в их с Картер квартиру после изнурительной двухнедельной миссии, она не стала размениваться на обмен любезностями. — Хей, любимая, как всё прошло? — едва слова успели вылететь изо рта Пегги, как Наташа схватила её и с силой прижалась губами к её рту, целуя так, словно от этого зависела её жизнь. — Так сильно соскучилась? — поддразнила Пегги с ухмылкой, которая быстро исчезла, стоило ей оттолкнуть Наташу — с некоторым усилием, несмотря на увеличенную сывороткой силу, — в глазах девушки появилось беспокойство, заставившее её притормозить. — Трахни меня, Картер, — проговорила Наташа с такой силой в голосе, что точно заставила бы пугливо съежиться многих стажеров ЩИТа или миньонов мафиози. Именно тогда она осознала, что за угрожающей оболочкой, за гневом, скрывается глубоко укоренившееся отчаяние. Пегги всегда знала себе цену, даже когда другие не знали, даже до того, как она приняла сыворотку, которая сделала её суперсолдатом. Но с Наташей всё было иначе — её обесценивали, лишали достоинства и самой её личности снова и снова, и даже когда она вновь их находила, создавала, возрождала из пепла, были времена, когда они вновь зависали над гранью разрушения. Поэтому она послушалась и поцеловала Наташу в ответ, поддаваясь её желанию. Руки шпионки обвились вокруг её шеи, и Пегги легко подняла её, подхватив под бедра, и шагнула вперёд, пока спина Наташи не столкнулась со стеной. Зажатая между ними, она обвила ногами талию Пегги, прижимая её к себе с силой, которую она обычно направляла на сокрушение своих врагов. Наташа задрала голову, чтобы Пегги было удобнее покрывать поцелуями её шею. — Пометь меня, Пегги. Это заставило Пегги задуматься. Наташе не нравилось, когда она оставляла на ней столь явные следы. Видимые знаки любви, принадлежности кому-то заставляли шпионку чувствовать себя уязвимой. Она внимательно всмотрелась в свою девушку. — Ты уверена? — Хочешь, чтобы я умоляла? — в этих четырёх коротких словах были гнев и поражение, гордость и отчаяние, и это разбивало Пегги сердце. Она откинула волосы Наташи и удвоила усилия на шее, всасывая нежную кожу достаточно сильно, чтобы оставить синяки, и кусая до маленьких красных отметин. Наташа сжала плечо Пегги сквозь тонкую домашнюю футболку, их тела плотно прижались друг к другу. — Пометь меня, — выдохнула она снова, и её голос дрожал глубоко под губами Пегги. — Я хочу быть твоей. Пегги остановилась, чтобы взглянуть вверх на Наташу, под редким углом из-за их разницы в росте: — Ты и так моя, — поклялась она. — Твоя, — эхом отозвалась Наташа, ищущий взгляд её по-прежнему был полон страданий. Она крепко прижалась губами к губам Пегги, и капитан поцеловала её в ответ, желая унять чужую боль и снова собрать любимую воедино. Наташа переместилась так, что между ними образовалось небольшое пространство, и направила руку Пегги от своего бедра к молнии тактического костюма. Пегги не нужно было уговаривать. Не прерывая поцелуя, она стянула бегунок молнии до талии и провела рукой по груди Наташи, заключенной в спортивный бюстгальтер. Наташа простонала в рот Пегги. — Сильнее. Пегги сжала сильнее, осознавая свою силу и то, насколько по-человечески хрупкой была Наташа. Та снова застонала, её бедра толкнулись навстречу Пегги, шпионка сильнее вцепилась в её плечи, и Пегги поняла, что всё делает правильно. Её губы скользнули по обнаженным плечам и ключицам Наташи, украшенным несколькими свежими синяками и заживающими порезами. Она сильно всосала выступающий шрам на ключице, а затем оставила свежий синяк, чтобы прикрыть выцветший — на плече. Губами и зубами она нанесла сотню отметин любви рядом с отметинами прошлых страданий, так что всё тело Наташи как будто превратилось в лоскутное одеяло боли и удовольствия, смешанных вместе. — Трахни меня, Пегги, — хриплый голос Наташи раздался прямо у её уха. — Ты нужна мне. Это была и мольба, и приказ, и Пегги не могла не повиноваться. Она в последний раз сжала грудь Наташи, прежде чем погрузить руку в то место, где заканчивалась молния, за полоску её мальчишечьих шортиков, и Наташа сладко вздохнула, неожиданно, резко и красиво. Пегги двигала пальцами одновременно с бедрами Наташи, пытаясь поймать общий ритм. Когда ей это удалось, они идеально дополнили друг друга: Пегги исполняла желания Наташи, а Наташа реагировала на прикосновения Пегги. Лица Наташи она не видела, но её стоны разливались прямо у уха, сильная рука сжимала сзади шею, короткие ногти впивались в кожу. Дыхание Наташи стало прерывистым, стоны — более пронзительными, и она вжалась лицом в широкое плечо Пегги, чтобы заглушить их. Когда она кончила, оргазмический крик застрял у неё в горле. Крепкий замок её ног ослаб, и она обмякла в руках Пегги. Суперсолдатка убрала руку с всё ещё дрожащего естества Наташи, чтобы подхватить весь её вес. Одной рука она поддерживала Наташу за бедра, а другой обвила спину, и шпионка цеплялась за нее трясущимися руками, как будто Пегги была единственным и последним реальным, что осталось в этом мире и за что ещё можно было держаться. — Шшш, я рядом, — пробормотала Пегги, нежно поцеловав красно-фиолетовую отметину на плече Наташи. Шпионке потребовалось несколько мгновений, чтобы утихомирить тяжёлое дыхание и заглушить прерывистые вздохи. Она подняла голову с плеча Пегги и посмотрела вниз, только чтобы встретиться с тёплым взглядом своей любимой. — Ты рядом, — прошептала она почти с трепетом. Хотя разум её всё ещё был затуманен после оргазма, а кожа оставалась нехарактерно блестящей, в её глазах появилась старая ясность. Она снова стала самой собой. — Всегда, — пообещала Пегги с той самой уверенностью в голосе, которую Наташа иногда с трудом принимала за правду. Но в этот момент она поверила ей и её слову всем своим сердцем, каждой крупицей своего разума и самой своей сущностью.