Светлое обожание тёмного создания

      Дьявольская нежность подобна исполнению самых сладких, самых сокровенных мечт.       Радость благодатно разливается по телу мягким, ощутимым теплом: его выразительные, отливающие холодным голубым глаза точно заглядывают в самую бездну потрёпанной бытием души, пьянят и манят к себе, как горячая молодая кровь манит к себе падальщика, и Ноэ не сдерживается — уж больно расточителен на обаятельность тот образ Влада, что он сам создал под стать прошлых лет.       Предел и край желаемого — разве у поистине светлых надежд возможны ограничения у поглощённых тьмой, урождённых её смыслом?       Локид благоговейно примыкает к его груди, осторожно опускает голову на крепкое плечо друга и беспокойно выдыхает: — Я трачу слишком много сил на эту повседневность.       Пальцы демона невесомо, почти не касаясь, вырисовывают витиеватый, странный узор на чужой спине — обводят невидимые тому очертания, создавая свой неповторимый, причудливый узор. Кажется, что именно так он и создаёт свои образы, не имеющие конкретики: замысловатые, сложные построения, особые очертания, присущие исключительно великолепному стилю не менее великолепного Локида, и из-под его руки выходит не менее дивный образ — дело самого настоящего виртуоза, коим себя и представлял Ноэ!       Дело это деликатное, весьма тонкое, и являлось оно аккурат тем, что и подходило ему самому: все нюансы этой работёнки и любые исключения, даже самые мелочные, как некоторые людские, бренные души, и ничтожные, как пыль под их ногами, он ощущал как нечто родное — поразительное данное ему от рождения.       Влад взаимно, всё с такой же осторожностью, будто боясь как-либо навредить другу, отвечает: по чёткой и строгой привычке его рука слегка взлохмачивает светлые волосы и зарывается в них пальцам, пока его вторая рука медленно обвивает талию Локида и ближе прижимает к себе — мимолётные, ласковые жесты сопровождаются смиренным выдохом последнего — трепетная, неиссякаемая ласка от того, от кого он больше всего её ждет, вынуждает Ноэ слегка вздрогнуть от приятно-щемящего его тёмную душу удовольствия.       Идиллическое, но такое глупое удовольствие: разве тактильная, по-человечески порочная связь может приносить столько приятностей разом? И… вообще «приятностей»?       Грузные перелёты, перепрыгивания из одного посредственного мирка в другой, мракобесие городка и проживающих там людей… являлись раздражающим и весьма надоедливым зрелищем стоит сказать: бесконечные гонки из одной части света в иную, бесконечная, кажется, уже доставшая абсолютно всех, напрасная и банально бессмысленная борьба между светом и тьмой, нескончаемые суета, торопи, противоречивые от всего этого действа ощущения… Бесконечность бытия выматывает не хуже постоянного нахождения в мире тёмных — Владу, к счастью и наверное, в чём даже Ноэ сомневается, этого не понять.       По крайней мере, Ноэ сделает совершенно всё, чтобы тот, кого он столь блаженно обнимает, из-за кого ощущает себя так странно, своеобразно, но сомнительно приятно… словно…       …словно ты, как невинный, нетронутый и девственный слуга, будучи простым бесправным наложником в царских покоях, впервые попал в одну из императорских ниш и покорно ждёшь того вожделенного многих часа, а в твоём нутре предвкушение будущих утех предстаёт волнительным, суетным ожиданием, чем-то таким бурным, сердечным и искренним…       …к тому, к кому с подобной теплотой прижимается, никогда не вкусил этого больше — Локид готов на многое ради своего бывшего господина и нынешнего друга.       Если так подумать, то немногое с тех пор изменилось — объективно перетерпели изменения лишь декорации в округе: заместо живописных османских садов, о коих не раз молвил сам Дракула меж тем и о которых с таким упоением вспоминал, вскользь упоминая и свой незаменимый «свет души», её прекрасные, потрясающие полотна, заместо кровавых побоищ, от которых тот несознательно мрачнел и тушевался каждый раз, и заместо воинственной нечисти да далёких ему тогда людей был современный мир. Не такой яркий и живописный, не порядком удивляющий — может, сцена и стала в разы тусклее, но существа на ней разукрасились в новые оттенки… серого, чёрного и чистого белого. — Ноэ, ты всегда можешь… — начал было он самым успокаивающим, размеренным тоном, который только возможен и которому Ноэ так дивился — так мягко, так трепетно звучали эти его слова, что даже закрадывались шуточные подозрения — «не переборщил ли я с образом или он сам настолько вжился в него? Ну… «пробудил» до конца свою человеческую часть?»       Тёмная часть. Светлая часть. Человеческая часть. — «Спасибо, что четвёртого не дано».       Хах, а, может, какая-нибудь «кошачья часть»?       Докучливые делёжки на три стороны, не обходящиеся без стереотипных крайностей, морально (и не только) убивали: тьма, поглощённая адским, напыщенным подобием из людских книжонок про всякую кошмарную нечисть, беспросветно-унылая, тяжёлая ноша, в то время как свет — чистая, непорочная, живительная единица, обитающая в самой глубине человеческих душонок — стимул к жизни в сплошной тьме, в сплошном горе, в сплошном… бла-бла-бла.       Выматывающая. Повседневность.        — «Ноэ, ты всегда можешь… отречься от моих проблем и уйти, — он бы благосклонно, заведомо предсказывал иллюзионист, улыбнулся и вновь бы ласково погладил того по волосам, — ты и так много для нас всех сделал. Особенно для меня, Ноэ. Твоя помощь неоценима и я искренне тебе благодарен за всё. Я не намереваюсь тебя здесь держать, ведь ты волен…»       «… ведь ты волен делать со своей жизнью всё, что тебе заблагорассудится, ибо я — не твой господин или хозяин, чтобы ты, — он бы на секунду притормозил, выбирая более мягкую, не такую громоздкую синонимическую формулировку и, всё же, впоследствии обойдясь без неё, — следовал за мной по пятам».       И так далее.       Локид почти сатирически вздыхает и, даже не отвешивая какой-нибудь язвительной шутки, к которым они так привыкли, в сторону подобных жертвенных высказываний, что он возненавидел ещё так давно, зарывается носом в целиком пропахший Владом пиджак в знак протеста — он, раз впутался и начал участвовать во всём этом, не собирается так просто отступать.       О, его дражайший король… интересно, как можно описать источаемую Владом мужественность? А его благородство, его смелость, по-людски выражаясь, «на поле боя», можно подогнать под слово «безупречные качества не менее безупречного»? А термин «идеальный»? Цепеш удосто… — Ноэ, ты меня слушаешь? — Влад слегка усмехается, но беззлобно — ему и так известно, чем до такой степени увлечён его дорогой друг, что не замечает возле себя ничего иного. Даже не слышит слов того, о ком так думает. Забавно.       Локид поднимает взгляд разноцветных глаз и привычно Цепешу, характерно себе ухмыляется — немое «да» от иллюзиониста.       В разноцветных, в мерклом голубом и в янтарном карем глазах, читалось одно неподдельное подобие: не зря люди говорят, что глаза — зеркала всех душ, а сейчас в глазах его собеседника, неоднозначной и многогранной личности, Влад лицезрел нечто… светлое, чистое, безупречное — точно свет души, ему далёкий и неподвластный, сейчас оказался у его дражайшего друга — притягивающая, лестная им обоим невозможность, которая пусть-таки и остаётся невозможностью. — Как трагично и горько бы не звучали твои слова, — начинает он несколько ехидно, приводя товарища в чувство, — но я желаю продолжить играть роль того самого настойчивого и преданного друга главного героя, который не пропадает от него ни на шаг и всегда идёт с тем рука об руку. Смекаешь?