Простите безбожника.

Яков тонул ногами в снегу, терялся в пустоте леса, в сапогах худых, глядел по сторонам с болью и страхом, с тетрадью в руке. Он вчитывался в строки, сознавая всю боль одиночества этой ночи. Он не смотрел назад, лишь бежал в седую пустоту. Он слышал голос над головой, вой, бьющийся прямо у тетради. Вой Солитудова, определенно его. Он молил, снова молил вернуть тетрадку, будто только что не разорвал весь дом несчастного шифровальщика, в слезах пытающегося убежать, убежать дальше от города имени Морта, от этих стен, от этой страшной виты, коя пожирала его всецело. Яша закрывал уши, закрывал глаза, он слышал и другие крики, слышал, как его ищут, как пытаются вернуть, но он не мог вернуться. Он не мог вернуться. — Вы могли бы хотя бы дочитать, могли бы хотя бы понять, почему нужно вернуть тетрадь в сыру землю, почему Вы совершаете страшную ошибку, — голос кипел, голос превращался в мороз на белой коже, темных усталостью и страхом глазах. — Я не могу так, я не могу не попытаться, я не могу быть один, я не могу больше, пожалуйста, — ему казалось это правильным, он должен хотя бы попытаться. — Я хочу это завершить, я верну кольцо это бесу в руку. Пусть больше никто этим не соблазнится. Одиночество оно неизбежно, мы всегда одни. Я не отдам тетрадь Вашу могиле, я отдам ее лишь бесам, тем, кому она должна принадлежать. Я лишу этот мир Вас, дабы больше не было ничего от этого кошмара. — Когда я ее оживил, она ненавидела меня. Она смотрела на меня с таким ужасом и омерзением, она кричала мне столько слов, но немо, не имея право мне сказать ничего, ибо не давал ей того дьявол игривый, но даже так, даже так, она решила меня покинуть. Она кольцо найдя выпрыгнула в пустоту окна, разбив то вдрезг, а сердце мое пронзила боль, сердце мое улетело за ней. Я отправился на муки ада, но муки это его слуги, теперь я несу пост свой в ледяном дворце его, злым духом летая между миров. — Одиночество неизлечимо, от него не спасет ни бес, ни дьявол, — пальто в руке рвалось на тонкие материи, создавалось в петлю, Яков смотрел сухо, холодно, идя в ад, лишь бы вернуть Сатане дары его. — Вы жизнь свою отдаете за зря, обрекаете себя на страшнейшие мучения, верните тетрадку, — будто от этой тетрадки что-то так коренно менялось, будто от того, что у скелета его будет эту бумага портвейная, что-то сложится иначе Не слыша ничего, кроме своей идеи, кроме своего желания закончить этот цикл, Яков удавку на шею примерил, затянул ту, падая в снег, тяня сильнее, расчитав длину так же, как и этот шифр, и тетрадь шла с ним, с кровью на прокушенных губах, с агонией через скорые минуты. Он летел в глубины земной коры, к бесу и прочей твари, вытягивая им мерзость свою, а Люцифер, на троне своем, средь множеств подчиненных, выражался: — Как смела порода человека стала, свою жизнь отдавать ни за что, лишь бы спасти других от греха страшного, от рецептуры, как излечить горе свое, вместо своего же счастия. Какой же человек по природе раб, что только будучи рабом может обладать счастьем, а как дают ему свободу, то он от нее истерично вертит нос. У раба не может быть никого кроме своего хозяина, а потому у человека есть только Господь.