фальшь останется в прошлом

      миша давно уже забыл, что такое грусть и печаль — его наполняют только позитивные эмоции с момента, когда андрей, по совместительству лучший человек на планете, проговорился, что любит его. вот так — взял и сделал.       без повода, без красок и праздничных фанфар. просто сказал как-то прям при мише балу, что тот сегодня был таким красивым, будто сама природа одарила его той радостью и счастьем, той искрой и прекрасным самочувствием, что не дарили ему даже самые сильные препараты. он никогда раньше так не светился. он никогда раньше не смеялся так, как смеялся с момента того, как бросил эту гадость.       на самом деле произошло это довольно внезапно, однако очень для него поучительно.       и ведь тогда сам андрей, считай, вытащил его из гроба собственными руками. ну, не в прямом смысле. в прямом смысле он оттащил его в невменяемом состоянии от стаи собак, которая щёлкала острыми, голодными пастями, прямо говоря — укушу, не отвертишься. а миха, как маленький, неуправляемый ребёнок, потащился к ним, потому что по каким-то своим причинам, которые были трактованы наркотой, посчитал, что нужно пройти именно по той дороге, конечно не забывая погладить милых дворняжек.       они-то безусловно милые, однако до момента, как тот ненароком наступил одной на хвост, в то время она оскалила желтеющие местами зубы, зарычала, и едва не цапнула неаккуратного кинолога-новичка. андрей чудом выхватил мишкину лапу из-под цепких челюстей, и погнал с михой на спине к дому, где лежало много грунта и песка. по воспоминаниям — видишь собаку, которая явно враждебна к тебе — мигом притворись, что бросишь камень, поднимая его, и она убежит, поскольку увидит надвигающуюся опасность, пока она не слишком близко, сможет успеть убежать, дабы спасти свою шкуру.       андрей, безусловно, не биолог, не доктор, а всего лишь музыкант с поехавшим другом, дёрнул того за локоть, оттащив его, едва ли не как котёнка за шкирку, и бросил этого «котёнка» за спину, надеясь, что олух не рухнется. опустился, сделал киношно-злой взгляд, и начал делать вид, будто подбирает камень.       псина от такого вида сразу остановилась, поджав уши, и вторая, что была немногим меньше и хромала за первой, лихо бросилась наутёк. первая спустя пару секунд последовала за ней, когда андрей, дабы обеспечить им безопасность, сделал вид, что замахивается, чтобы кинуть выдуманный булыжник.       обернувшись, андрей нихуя, честно сказать, не удивился. горшок сидел на жопе ровно, прихватив голову грязными руками, пачкая и без того уже грязные волосы, что всё ещё сохраняли свой красивый, каштановый цвет.       он уже явно не очень беспокоился о себе, и тем более об окружающем мире, хотя это и было заметно ещё тогда, когда он еле плёлся через вечернюю улицу.       — миш, вставай, идти домой нужно, — прошептал андрей, потому что был уверен, что он его не будет слышать. зачем тогда говорить громче?       когда мишка глаза поднял — тот едва не свалился здесь, рядом с ним, посидеть, отдохнуть. глаза его блестели от небольших слезинок, что спрятались на веках и в маленьких морщинках в уголках глаз. он выглядел едва ли не мертвец, однако, возможно даже понимал, что сейчас происходило, и просто не мог ничего ни сказать, ни сделать, только молча осознавать то, во что стремительно скатывается его жизнь.       она не держится ни на чём, кроме дозы — утро — лёгкая, день — покрепче, идёшь к «друзьям», ночь — обдалбываешься и покидаешь реальность окончательно. он совсем не может остановиться. совсем. ведь смысл только в том, чтобы проснуться, а проснуться надо только для того, чтобы снова отсюда упархать на белёсых крылышках.       только музыка останавливала его, потому что она была этакой отдушиной.       спустя время, когда андрей потащил бедолагу обратно, поменяв маршрут, и найдя место, где можно обождать — вроде то была лачуга дальнего друга, андрей и сам уже почти не соображал, позвонил — открыли — вошёл — остался, чтобы просто привести миху и себя в чувства.       он знал, что тот хотел спать, потому что он не спал со вчера, а вчера спал только пару часов, между приходами. и теперь, вероятно, устал.       миша совсем себя не жалел, потому что не ценил то, чем он является. саму свою натуру. ему было мерзко от того, каким он стал, но он уже не собирался ничего менять. так дальше и не собирался бы, если бы князь не решил, что именно сейчас точка невозврата. он должен спасти друга любой ценой, и не только друга — новоиспечённого любовника, — как жаль, что сам «любовник» об этом не знал.       андрей не сразу понял свои чувства, однако когда понял, стремглав побежал к балу, как к маме, отчитаться и попросить совета. тот же, залипнув на минуту в потолок, выдал, что нужно говорить об этом мише, но сначала, блять, хотя бы в чувства его привести. было бы неплохо. потому что даже сам балу — превеликий трезвенник, который помнит всё и вся — не мог вспомнить, когда они вообще в последний раз собирались втроём.       после этого и случилась история с собаками, которая навсегда запомнится мишке шрамом на левой коленке и разодравшимся об асфальт локтем.       когда порвались последние не порванные джинсы, миха тащился так, что едва не проехался всей тушей по земелюшке, однако вовремя спохватился, но коленку всё-таки разодрал. шрам нынче небольшой красуется, почти незаметный. а локти и вовсе «пустяк» — оставил кровью алые следы, в виде рельсов, от одной руки, а после пытаясь не съехать, второй. попытка, как вы поняли, была неудачной. он просто в кровь и мясо ободрал локти и костяшки рук, слегка задев ноги, потому что путь его в тот раз по большему счёту был составлен лишь из попыток встать, потом не упасть, потом на коленях проползти пару метров, потом всё заново. немудрено, что от такого путешествия он долго не мог оклематься.       больно.       и нет, не только физически. миша чувствовал, как моральное его здоровье буквально разделяется надвое, первое — молит, чтобы он закончил мучения своего бренного тела, и не самым безопасным путём: к примеру — просто остаться лежать на асфальте и умирать. чтобы не жить такую жизнь.       второе же просто держалось за жизнь изо всех сил.       последнее, что осталось в памяти после того, как он просто сидел на мокром асфальте, после лёгкого дождя прошедшего минут сорок назад, это то, как кожа покрылась тёплой водой. он совсем не мог вспомнить того, что видели его глаза, однако прекрасно помнил чувства. прочувствовал он тёплые руки на плечах и шее, и то, как жгло по всему телу. всё, включая лицо, горело во многих местах, кажется, миша помнил, как рукой пытался потрогать веки и всё-таки разодрать их, но, вместо ожидаемой картины чего угодно, он увидел причину жгучей боли, сокрытую в шипучих пузырьках и прозрачной жидкости, что едва не капнула прямо мишке в глаз. он решил больше не пытаться проявлять признаки жизни. по крайней мере не в ближайшие несколько часов.       после такой встряски андрей пытался сделать вид, что миша сам спасся, не желая выдавать то, как старался всеми силами вернуть его к жизни. и в этом не крылась глупость, в этом крылся банальный страх. он любил этого олуха, а когда видел признаки жизни надеялся, что он не вспомнит, что в то время был не один. андрей не позволял себе самовольности — всего-то хотел отмыть грязную дворняжку по имени миша, залатать самые глубокие раны, или, как минимум, попытаться.       по итогу вышло, что откреститься не получилось, однако того, что андрей пытался скрыть, горшок не выпытал у него, и андрей рад хотя бы этому. а не выпытать у него вышло момент, когда князев совсем расчувствовался, и стал шептать мишке о том, как сильно хочет его уберечь, и ныне никогда не даст ему довести себя до такого. он его поцеловал. безобидно, в лоб. очень хотел, чтобы тот этого не знал. хотел, чтобы не знал о том, что именно андрей устроил эту излишне заботливую авантюру. но верить в то, что получится это скрыть — глупо.       миша после того случая стал спокойнее, однако попытки быть трезвым самостоятельно не принимал. когда они с князем поплелись, кажется, в ближайший ларёк, если андрею не изменяла память, он достал из кармана коробочку с небольшими таблетками, и андрей напрягся. спросил, мол, миш, что за хуйня-то?       тот только отмахнулся и решил уже глотнуть одну, но андрей не унимался, а после миха всучил ему короб с теми таблетками, и у андрея отпало желание отбирать их, поскольку они мало того, что не имели наркотического воздействия, так, к тому же, блять, являлись антидепрессантами, которые наш наркотический друг успешно совмещал с веществами. это андрея не то, чтобы шокировало, это выбило из него окончательно мысль дать мише жить «спокойно», он понял, что без заботы за этим оборванцем попросту не обойтись.       ведь помнил андрей, как вечерами, ухватив акустику трясущимися руками, мишка ебашил по струнам теми же до одури трясущимися руками, выдавая дребезжащую мелодию, которая пиздила уши плетью от того, как сильно он сбивался с ритма.       помнил, как он лепетал, говорил, что сейчас соберётся, и «всё попрёт».       тогда он сказал,       — я уже почти завязал.       и это андрей прекрасно помнил.       помнил, как спросил, почему тогда так сильно мишу хуёвит, а тот ответил, что...       — сейчас просто с таблетками смешал, не надо было, — и андрей ещё от стограммовки водки водки нихуя не понял. а сейчас понял. долбоёб, блять, мешал таблетки для ментального здоровья с наркотой.       не еблан ли? как в такого можно вообще влюбиться и постараться уберечь от этой хуйни? но андрей и сам еблан, и поэтому решился.       — сма-атри, — тупо хихикая проговорил горшок, неаккуратно пальцами слегка ударяя по струнам. сначала басовые, создавая перебором вроде даже неплохую мелодию. а потом как ебанул по всем со всей мочи, что аж в ушах зазвенело — ко… — пытался сказать он, закашлявшись, — ко-ко-конт.конт….контраст! — выговорил он, тяжко дыша через нос, втягивая не только воздух, андрей хорошо запомнил, как поржал сам не понимая, почему смеётся. для того, чтобы понять эту тонкую ситуацию нужно было, вероятно, много чего употребить, посему андрей пытался сделать вид, что понял, а понял он только то, что нихуя не понял. ну, как не понял? понял, конечно, что даже когда горшок творит лютую хуйню он готов его слушать, свесив уши, и пытаться понять смысл всего, что он делал. вроде как он хотел сказать, что контраст между лёгкой музыкой, перед тяжёлыми звуками и переходом к дикому ору — это хорошо, но андрей не уверен уже ни в чём.       к столу он тогда придвинул скрипящий стул, чтобы не продолжать писать на весу свою писанину, (на трезвую голову он даже не хотел ныне пытаться расшифровать этот бред) и так и уснул в тот июльский, прохладный вечер.       после всего, что говорило о том, что андрею нужно взяться и за мишу, и за себя, дабы совсем не скатиться в полный пиздец, андрей пытался не ходить сначала за водкой, которую они хранили «для особых случаев», в итоге пропивая всё до донышка, а после удержался от походов за коньяком и самым дешёвым пивом. прожив трезво пару дней, с трудом, однако прожив, он решил немедленно напару с сашкой вернуть к жизни общего товарища, и после этого и случилась вся эта суматоха, по итогам которой они даже пришли к выводу — если бухать, то только вместе, если вместе — то не больше бутылки. потому что тогда сто процентов никто не опьяняет сильнее, чем от детского шампанского, что даёт шансы не свалиться посреди дороги и сдохнуть на радость, блять, тех же дворовых псов.       — бас нужно громче сделать, — твердил своё балу, пока они пытались хоть немного выровнять все звуковые дорожки, помнилось андрею — он хотел именно в этот день сказать мише о своих чувствах, не знал почему, но хотел. и не мог найти момент, потому что все были в работе, и даже если горшок бесцельно шатался по студии — он всё равно так «работал». его трясло и снова он не мог прийти в себя — на отходах и на дикой зависимости у него началась невероятная нервозность, доходящая до физических проявлений в виде различных проблем, отчего его едва ли не отправили в больницу, но вовремя одумались, потому как причина обращения — то, что явно не стоило трубить на каждом углу.       после того, как андрей позаботился о сохранении трезвости в коллективе, прошло больше двух недель, после чего он всё-таки проебал возможность складно признаться в своих чувствах, выдав себя с потрохами без особой подготовки, тупо проговорившись в присутствии горшка, что тот выглядел ещё лучше, чем тогда, когда ему впервые захотелось его поцеловать.       такое случилось внезапно, что неудивительно — вызвало сначала шок, а после, как уже было оговорено, пришло к тому, что мы имеем сейчас — теплоту и радость, зародившуюся между двумя сердцами, окутавшую близ лежащую округу ярким светом.       всё, что раньше было — прошло, ведь теперь миша не был в состоянии полусмерти, он вполне осознанно жил, стараясь не быть грубым к тем, кто пытается ему помочь.       старался сохранить искру радости внутри себя, потому как теперь способен радоваться даже самому простому, и для этого даже не требовалось призвать эту «радость» химическим путём.       ныне он рассуждал более складно, а когда, под холодными зимними горками снега, он стоял, дожидаясь, пока огонёк зажигалки вспыхнет, дабы затянуться и расслабить нервы, он не замерзал, потому что был тот, кто может согреть его, несмотря ни на что.