Настоящий друг.

      Тема родителей для Волкова в детстве всегда была щепетильной. С возрастом он, к счастью, смог переболеть это, но всё равно остался неприятный осадок. Олег старался всеми силами избегать разговоры о семье, но, к сожалению, не всегда выходило. Поэтому он на все расспросы отвечал односложно, без любых подробностей. Но однажды всё вышло из-под контроля…       Волкову было десять лет, когда сгорел какой-то детский дом на окраине Санкт-Петербурга. Из-за инцидента всех детей, которые там жили, распределили по другим детдомам города. К ним тогда отправили пятеро ребят, среди который сильно выделялась одна восьмилетняя девочка по имени Лика Зайцева.       Низенькая брюнетка с голубыми глазами и круглыми розовыми щёчками по характеру оказалась очень открытой, отзывчивой и энергичной. Она понравилась многим воспитателям и быстро влюбила в себя практически всех мальчишек возрастом от пяти до одиннадцати лет. Олег, который ей, напротив, оказался не так уж безразличен, остался в стороне.       Лика всегда тянулась к нему, пыталась быть ближе. Волков дурацкой временной игре в любовь предпочёл своего нового знакомого — рыжеволосого мальчишку с ужасно красивыми синими глазами по имени Серёжа Разумовский.       Общаться со старыми друзьями получалось ужасно редко, но, тем не менее, Волков не шибко желал хорошо подружиться хотя бы с кем-то. Безусловно, новые знакомства очень помогли бы и облегчили его без того тяжёлое положение, но на что-то серьёзное Олег всё равно не рассчитывал. Он думал, что увлечение тихим и забавным пацанчиком не такое сильное. Вот вырастут они и разойдутся своими дорогами, и всё вернётся на круги своя.       Но интерес к тому, что же этот Серёжа за фрукт, оказался сильнее принципов. И уж тем более, сильнее настойчивости Лики.       Судьба Зайцевой была очень трагичной: мать оставила новорождённую девочку одну в парке, откуда её забрали в дом малютки. Она потому нередко заводила разговоры о родителях, которые другим детям никогда не нравились. Лика смотрела очень подозрительно и совсем не понимала их чувств, ибо сама даже не знала имена членов своей семьи.       Волков при каждой встрече молился всем богам, чтобы она не стала лезть не в своё дело, но в один прекрасный (нет) момент, это всё же случилось. Видимо, помолился плохо, недостаточно, или не всем богам.       В первую годовщину смерти родителей Олег сидел на подоконнике его с четырьмя другими ребятами (в том числе и с Серёжей) комнаты, пока тот читал за столом какую-то научно-фантастическую книгу. Других соседей по комнате там не было, потому что их отчитывали за какую-то дребедень.       Серёжа спокойно отнёсся к подавленному настроению друга и после лёгкого намёка на родителей больше не поднимал тему. Но остальные дети и некоторые взрослые не могли похвастаться тем же. Весь день они спрашивали, говорили, как им жаль, сочувствовали и даже перешёптывались, словно Олег их не слышал.       — Как думаешь, на других планетах есть жизнь? — мечтательно спросил Волков, глядя на звёзды. Серый отложил книгу и посмотрел на него.       — Не знаю даже, — он поднялся из-за стола, задвинул стул и встал рядом с подоконником, поставив на него руки. — Возможно, там даже есть такие же люди…       — Хах, я бы посмотрел на это, — усмехнулся Олег. — Не хочешь присесть рядом? — он похлопал по свободному месту.       Не успел Разумовский ничего ответить, как тут в дверь комнаты постучали.       — Наверное, это соседи, — тихо предположил Волков. — Заходите, — сказал он громче.       На удивление обоих в комнату вошла Лика. Олег поспешно спрыгнул с подоконника (она точно никому не расскажет и даже не сделает замечания, но если увидит кто-то из коридора, могут быть проблемы).       — Привет, Олежа, — она прикрыла за собой дверь и грациозно прошла к подоконнику, где прежде сидел Волков, проигнорировав присутствие Серёжи. Разумовский взял свою книгу и поспешно удалился из комнаты. Очень в его стиле.       — Привет, — равнодушно бросил Олег. Тот факт, что Лика могла вполне спокойно называть его Олежей без разрешения, хотя таковым он был только для взрослых и для друзей, очень бесил, но Волков подавил в себе желание возмутиться.       — Я слышала, что-то случилось, — констатировала Зайцева.       — Нет, ничего, — солгал Олег. С самого утра он был на взводе. Ему уже настолько осточертели все сочувственные фразы, что ещё немного, и он просто взорвётся. Пусть хотя бы конец этого дурацкого дня пройдёт без происшествий.       Лика какое-то время стояла молча, разглядывая лицо Волкова, словно ища ответ на свой вопрос.       — Ложь, — спокойно ответила она и будничным жестом поправила подол светло-розовой юбки.       — Нет, — ответил Волков, не став поддаваться сразу.       — Зачем ты отнекиваешься, если я уже всё знаю? — она самодовольно улыбнулась. Олег глубоко вздохнул, осознав, что в полном тупике. — Мне уже рассказали. Я хотела поддержать тебя.       — Не надо меня поддерживать, — он скрестил руки на груди и отвернулся. — Было бы больше толку, если бы ты не лезла.       Между ребятами на время повисла тишина.       — Я не нравлюсь тебе? — она обиженно надула губы. Манипуляторша вонючая. — Так бы и сказал.       — Я не хочу обсуждать это вообще ни с кем. Неважно нравишься ты мне или нет, — он оглядел Лику, хотя та даже не пыталась сделать вид, что его слова её волнуют.       — Всем рассказал, а мне сложно что ли?       Волков почувствовал, как начинает закипать. Разговаривать с Зайцевой абсолютно бесполезно и совсем не приятно. Если он на неё сорвётся, покажет себя слабым, лучше не станет. Лика раздражала с самого своего появления, поэтому Олег посчитал нужным уйти, пока не поздно.       — Стой, подожди! — раздалось где-то за спиной.       Волков только ускорился. Он пулей промчался мимо Серёжи, сидящего на лавочке в коридоре, накинул на себя одну только куртку, поспешно переобулся и выскочил на улицу. Проветриться, так сказать. Зайцева остановилась только тогда, когда Волков вышел из здания.       Олег и так весь день был готов уползти в лес и выть в небо, так тут ещё она… Он долго искал какую-нибудь лавочку на территории детдома, которую не будет видно из окна. Волков забрался на неё с ногами, обнял себя за них и уткнулся лицом в подрагивающие от собачьего холода колени.       Идёт снег. Он опускается на одежду Олега и остаётся на ней крупными белыми хлопьями. То, что снежинки не тают, наверное, даже к лучшему: куртка не промокнет. В любом случае, сейчас это не имеет значения.       Холодно. Темно. Сыро. Противно. Грустно.       Волков начал тихо всхлипывать, пропитывая штаны своими слезами. «Если кто-нибудь увидит, как я тут плачу, будет очень-очень плохо».       В голове слишком много ужасных мыслей, которые цепляются друг за друга, путаются в один гигантский чёрный клубок боли, ненависти, гнева, страха и печали, разрастаются по всему телу и топят в пучине отчаяния, откуда просто так не выберешься. Кажется, что никто не поможет, никто не согреет, никто не утешит, и никто не окажется рядом. Вообще никто. Все только и могут, что говорить, как им жаль, хотя на самом деле беспокоятся только о себе (наверное, это даже правильная позиция, но легче от этого не становилось).       Пальцы одубели и покраснели. «Будет больно, когда начнут размораживаться, — подумал Олег, но прятать ледяные руки в карманы не стал. — Плевать».       От самого себя тошно. Тошно сидеть здесь в одиночестве и рыдать, как слабак. Рыдать из-за каких-то бестактных дураков, которые яйца выеденного не стоят. Дураков, которые заикнулись на родителей. Если бы родители были живы, они бы помогли. Но не помогут…       Плач усилился. «Ну всё, теперь мне точно крышка». Олег расстегнул куртку и вытащил из-под кофты отцовский кулон в виде головы волка, который прежде всегда носил ближе к телу. Он крепко сжал его в руках. Острые края металлической побрякушки больно впивались в ладони, но Волкову не было до этого никакого дела: эта острая финтифлюшка — единственная вещь, оставшаяся от отца, и если он её отпустит, на душе станет ещё хуже, хотя, казалось бы, уже некуда. К тому же, боль всегда отрезвляла его, приводила в чувства.       — Ты сдурел? Замёрзнешь же, — послышался знакомый мальчишеский голос.       Волков поднял глаза, одним движением плохо утерев слёзы. Перед ним стоял Разумовский. Он уселся на лавочку и накинул Олегов шарф тому на голову.       — Что ты здесь делаешь? — дрожащим голосом спросил Волков и отвернулся, молясь, чтобы Серёжа не заметил ничего. Разумовский ничего не ответил. Он лишь положил тёплые ладони на щёки Олега, вынуждая посмотреть на себя. Серый заботливо стёр мокрые дорожки с волковского лица.       — Татьяна Михайловна говорит, что на морозе лучше не плакать, — констатировал Серый. Он осторожно заправил кулон обратно внутрь, обмотал шарф вокруг шеи друга, как платок, и застегнул куртку. Он кинул короткий взгляд на окровавленную ладонь Олега, но ничего не сказал.       «Я как монашка», — подумал Волков. Он не сопротивлялся, молча шмыгал красным носом и наблюдал за движениями Разумовского.       — Пойдём обратно? — предложил Серёжа.       — А если меня кто-то увидит? — Волков стёр остаточные слёзы.       — Не увидит, — Серёжа хитро улыбнулся и взял Олега за руку. Волков послушно встал, и они вместе направились к ближайшему пожарному выходу. Мальчики тихо, как мышки, пробрались к закрытым дверям маленькой библиотеки. Разумовский откуда-то достал ключи и отпер их. — Проходи, — велел он, но заходить сам не стал. — Сейчас вернусь, — он прикрыл дверь и вышел.       Ждать Серого долго не пришлось: он вернулся через каких-то две минуты с бинтом, пока Волков стоял на месте, не спеша проходить вглубь.       — Откуда они у тебя? — спросил Олег и скинул с себя верхнюю одежду.       — Мне библиотекарша дала комплект, чтобы я её не нервировал, когда засиживаюсь до вечера, — он мило улыбнулся и приземлился на самый дальний от входа стол. — Тут холоднее, чем в основном здании, поэтому не скидывай всё сразу, — усмехнулся Серёжа и кокетливо заправил прядь своих рыжих волос за ухо. Олег неуверенно уселся на стул рядом с ним.       Разумовский заботливо обработал и перебинтовал руку Волкова. Надо признать, получилось у него очень даже неплохо для десятилетки. Возможно, даже лучше, чем выходит у их молодой медсестры.       — Если хочешь, можешь мне выговориться, но я не буду заставлять. Могу отойти, — предложил Серый.       — Нет, посиди со мной, пожалуйста, — попросил Волков.       Разумовский придвинул стулья (в том числе свой) ближе к Олегу и похлопал себя по плечу, приглашая Волкова на себя опереться. Тот принял предложение и уткнулся носом в дружеское плечо, поджав ноги под себя.       От Серёжи вкусно пахнет. Конечно, у всех детей одна марка шампуня, мыла и геля для душа, их вещи стирают одним порошком, но было в его запахе что-то особенное… Аромат словно успокаивал, заставлял себе доверять… Да и выглядит Разумовский как самый настоящий инопланетянин: ну не бывает таких красивых людей! На месте Серого он бы не сомневался в жизни на других планетах, ведь эти его ярко-рыжие волосы, васильковые глаза… Если бы Волков был жюри на конкурсе красоты, без тени сомнения отдал бы голос за Разумовского.       — Родители были для меня всем, — начал Олег, — я их очень любил… Семья была благополучная, в отличие от некоторых… Конечно же, дети алкашей и наркоманов, загнувшихся в подворотне от передоза, не понимают меня!..       — Я тебя очень понимаю, — сказал Серёжа. — У меня тоже родители были хорошие… Были…       Олег снова начал тихо всхлипывать, промакивая своими слезами кофту Разумовского. Тот приобнимал его одной рукой, а другой осторожно гладил по тёмным волосам.       — Я пытаюсь быть сильным… сильным, как они… — шептал Волков. — но сейчас сижу и ною…       — Тише, тише… — прошептал Серёжа. — Мне мама всегда говорила, что чувства — это нормально. Да, иногда они очень мешают, но если их не выпустить, будет только хуже, — он острожно отстранил Волкова и посмотрел ему в глаза. — Олеж… ой… то есть, Олег…       — Да нет, всё нормально, — он вытер себе слёзы, чтобы они не закрывали обзор мутной плёнкой, и он смог смотреть на Разумовского, — тебе можно.       Серый тихо усмехнулся и слегка поправил причёску друга.       — Хорошо, Олежа, — он усмехнулся, — если хочешь, можешь ко мне обращаться.       — Спасибо… — сказал одними губами Волков. Серёжа улыбнулся и снова прижал его к себе.       Это был первый шаг на пути к крепкой, как камень, и длинной, как сама жизнь, дружбе (да и не только дружбе, хех). Конечно, чтобы до конца осознать это, Олегу пришлось потратить ещё очень много лет. Но сейчас, просыпаясь в одной постели с тогда ещё новым знакомым с всё теми же рыжими волосами и невероятно красивыми синими глазами, который стал для него новой семьёй, он понимал, как же был неправ, когда ожидал от Разумовского слишком малого и даже на секунду не давал себе задуматься о том, что они когда-нибудь смогут стать с ним близкими.       Серёжа оказался гораздо лучше остальных людей, что неоднократно доказывал. Возможно, если бы не эта назойливая Лика Зайцева, Олег так и не узнал бы, что вообще может любить настолько сильно кого-то, кроме родителей…