Когда прилетаешь в Рим

      Сегодня один из тех дней, когда между полётом из одной страны в другую есть время пожить жизнью, принадлежащей лично себе, а не группе Монескин, жизнью, более или менее приемлемой для обычного человека. Без росписей в блокнотах в комплекте с селфи, когда лезут чуть не в губы целовать, конечно, не обходится — к каждому подходят не меньше полусотни фанатов за один вечер, проведенный в общественном месте — но это всяко лучше, чем страдать от джетлагов, недосыпов и бесконечной вереницы однотипных выступлений. Возвращаться в Рим, где тебя дома со свежеприготовленной пастой ждёт Джорджия, а об ноги трутся коты, заменяя друг друга попеременно, стало для Дамиано привычкой. Привычкой, не вызывающей ни искреннего наслаждения, ни угрызений совести — одно лишь ничего, пустота, усталость. Иногда, когда в рабочих поездках Томас мечтательно строит планы вслух, чем он займётся, когда они приедут в Италию, домой, Давид в ответ лишь скептично закатывает глаза, умоляя вникнуть в реальность. Ему, несомненно, тоже приятно просто побыть в тишине и ненакрашенным, потратив несколько выходных на прокрастинацию. Даже, блять, в стену смотреть — это уже лучше, чем быть окружённым толпами фанатов. Но в эти выходные Джо рядом двадцать четыре часа в сутки. Она, как и любая другая женщина, просит нежности, заботы, любви, которые Дамиано дать ей просто не в силах.       Потому что отдаёт это всё эгоистичной Виктории, и, кажется, не только в последнее время, а уже лет шесть, с самого их знакомства. Только раньше их отношения не принимали такие опасные формы: ограничивались страстными поцелуями в тёмном фойе после удачных концертов и пошлыми шутками в кругу друзей, иногда переходящими грань, отчего окружающие, подозрительно сузив глаза, косились на них с опаской. Всё стало сложнее, когда год назад у Вик появилась девушка. Девушка! Дамиано был в растерянности. Прежде незнакомые люди в постели Де Анжелис никогда не трогали его самолюбия, потому что её семья, её любовь, вся её жизнь: он, Итан, Томас, и то, что они делают вместе. Но теперь стало больнее, потому что скоро с Дженис они съехались. Давид первым прекратил ту неопределенную двусмысленность, витающую между ним и его басисткой в воздухе, от которой все вокруг задавались очевидным вопросом, не пара ли они. Один диалог наедине, лёгкое согласие, тёплые дружеские объятия с запахом едва прикрытого белым топом девичьего тела. И тогда Дамиано понял, что попал окончательно — в зависимость от Вик.       Они держались друг от друга подальше около полугода, отвлекаясь круговоротом выступлений, фан-встреч, интервью. Пусть всё было похоже и иногда у Лео приходилось уточнять спросонья, а куда они вообще летят на этот раз, работа помогала сбрасывать напряжение в нужное русло. Но перестать чувствовать — непросто, особенно когда руки невольно тянутся прохладным летним вечером накинуть на неё, замерзающую, свой пиджак и обнять покрепче, или когда взгляд при исполнении For your love стремится не на Джо около сцены, у которой глаза загораются от одной лишь правильно взятой им ноты, но на Вик, увлечённую не его страстностью, а предвкушением собственного соло с двух четырнадцати. Это злит. Больше он держаться не может.       Новая бессонная ночь в чужом городе преподносит сюрпризы. Зависимость — причина всех пороков человечества. А тут их целых две: алкогольная и, видимо, под названием «Виктория Де Анжелис». Нужны ли весомые причины, чтобы нарушить собственные правила? Оказывается, Дамиано нет. Необходимо только бесконечное количество спирта в их крови, шторм в синей радужке глаз, один из тех откровенных нарядов, которые так мастерски придумывает Ник, и коробка лифта два на два метра, усиливающая все вышеперечисленные пункты во много раз. Вуаля! Дамиано сжимает девичьи бёдра в чертовски облегающих кожаных брюках и целует её шею с такой старательностью, что Вик случайно ударяется затылком о зеркальную стену, выгибаясь навстречу. Она рассеянно шарит рукой по панели управления, стараясь найти заветное «стоп». Но не успевает: разгоряченная, тяжело дышащая, отталкивает Давида от себя за секунду до того, как двери откроются. Они встречаются взглядами с парой пенсионеров и работником отеля — все сверлят их округлившимися от удивления глазами, пытаясь припомнить, где могли видеть такие смутно знакомые лица. Виктория спешно выходит первая, увлекая за собой источающего на сто метров вокруг запах алкоголя и едва сдерживающего смех Дамиано. Он сам не особо понимал, почему смеётся, над абсурдностью ситуации ли, над тем ли, что его басистка пахнет табаком, хотя вместе с парнями она никогда не курит, маленькая врушка.       Чей это номер, его или её? Плевать, если дверь здесь надёжно запирается. Синхронно на пол летит обувь на привычно высокой платформе. Дамиано поспешно расстёгивает шёлковую рубашку, всё ещё не в силах не улыбаться происходящему. Он почти рычит, изнемогая от похоти, идёт на ватных ногах по огромному номеру вслед за Викторией, которая не отворачивается, не прерывает зрительного контакта. Давид звенит пряжкой кожаного ремня, Де Анжелис кидает лифчик в сторону одиноко стоящего кресла. Он беззвучно усмехается той мимолётной мысли, что она успела включить свет в спальне, и теперь виден каждый изгиб тела, каждое движение, будто даже вздох с раскрытых губ можно лицезреть невооружённым глазом. Дамиано почти теряет контроль, когда прижимает её к кровати, едва переводящую дыхание, и, не давая опомниться, покрывает оголённую кожу многочисленными поцелуями. Как можно было жить раньше без такой Виктории? Одурманенный до предела её близостью, он ничего не подозревает, когда она, прикусив нижнюю губу, словно привинившийся ребенок, упрашивает быть сверху.       Если бы Давид знал, что именно значит её «быть сверху», отказался ли бы? Дамиано часто задавал себе этот вопрос после, и ответ выглядел однозначным. Нет, боже, нет! Это лучшее решение после того, как он стал вокалистом римской группы без названия. Он чувствует что-то особенное при взгляде на свою Вик вот так, снизу вверх, как на недосягаемую космическую звезду. У него сердце перестаёт биться, когда Де Анжелис крепко обхватывает его запястья своими ладонями, не давая к себе прикасаться. Словно удар током, молниеносный, опасный, приводящий к замыканию, ломается что-то в голове при ощущении их соития, которому, по определению, нельзя было случиться. Она контролирует всё. Движения бедер, в которых он сейчас так сильно нуждается, до сумасшествия медленные; хриплый полувздох-полустон пресекается болезненным укусом прямо в губы; даже жадный взгляд, направляющийся иногда на её непривычно голое тело, впервые открывшееся с другой стороны, карается тем, что Вик царапает ноготками выступающие вены на его руках, словно недовольная кошка.       Это его здесь трахают, а не её — и это нежданно возбуждает до одури сильнее. Он забывает о дыхании, о времени, вообще обо всём, потому что ощущения концентрируются где-то в районе паха, принося удовольствие, прежде ни с кем не испытываемое. Множество пассий в ранней юности, включая разброс в возрасте и даже в полах, наконец Джорджия, всегда такая прелестная, готовая на многое, лишь бы угодить ему; это меркнет из-за той, которая была рядом все эти годы, терпеливо ожидая его готовности. Он, кажется, только сейчас увидел в ней не младшую сестру, не ту слишком амбициозную девчонку из средней школы, но женщину, взрослую, самодостаточную, которой и не нужна к чёрту его любовь. Хорошо или плохо такое осознание — да никто не знает и узнать пока не пытается. Блеск в глазах выдает такое осознание, огнеопасное тепло тела подсказывает, что теперь его отношение к ней никогда не будет прежним. И, пусть это произошло позже, чем должно было, Вик прощает такое отступление от своего плана, потому что хорош он настолько, насколько даже представить было невозможно, несмотря на все богатые фантазии, витающие прежде в её голове. Разве можно противостоять этим пухлым припухшим губам, этому пылающему страстью взгляду, этой шальной улыбке?       Резковатым движением Де Анжелис вынуждает упасть его на свежие простыни, на мгновение перебивающие аромат её тела. Скорее инстинктивно, чем осознанно, Дамиано толкается бедрами выше — хочется продолжать чувствовать её внутри, но Вик в ответ лишь звучно усмехается. Не нужны слова, чтобы понимать её намерения. И он жадно смотрит на изгибы девичьих ног, оказывающихся в слишком жалкой близости от лица. Разве здесь можно отвести взгляд? По мнению Дамиано — нет, и прежде чем Вик позволит ему коснуться себя, чтобы найти идеальное положение, он успевает даже быстро улыбнуться, словно в ответ на то, что они собираются делать. Она разводит ноги шире, прижимается ближе — нетерпеливая чёртовка! — сразу же вынуждая его размашисто скользнуть языком по губам, раздвинуть их, увлажнить сильнее каждый миллиметр чувствительной кожи. Возбуждает ли? Пиздецки. Он готов поклясться, что никогда и никого не желал так сильно, как сейчас Викторию. Естественный запах её тела заводит сильнее, чем любой парфюмированный мист или самые дорогие духи. Мягкость кожи соблазняет настолько, что хочется уткнуться в Де Анжелис целиком, стать частью её тела. Дамиано бы хотел коснуться руками: ощупать упругие ягодицы, добавить к своим движениям пальцы, чтобы довести до пика как можно скорее, почувствовать, насколько ей хорошо из-за его действий. Но запястья снова зафиксированы — она цепляется в них крепкой хваткой, опираясь настолько сильно, что сопротивляться становится бесполезно.       Виктория приникает ближе, вынуждая едва ли не задыхаться от тяжести собственного тела. И движения Дамиано становятся настойчивее, медленнее, осознаннее, словно весь его мир сейчас сосредотачивается лишь на их близости. Он утыкается носом в гладкий девичий лобок и касается языком чересчур чувствительной сейчас кожи вокруг клитора — даже в своем положении может издеваться, не сразу давая то, в чем Де Анжелис нуждается в данную секунду больше всего. Ей не нравится. Одной из ладоней она хватается резко за мягкие пряди отросших тёмных волос, отчего Дамиано сдавленно стонет, прикрывая невольно глаза. Вик нетерпелива, ритмична, скользит бёдрами в такт тому темпу, который сама задаёт, грубо имея его — и возбуждает до искр в глазах, до боли в паху, изнывающего от такой близкой, но недоступной сейчас девушки. Подчиняясь, он жадно ласкает языком набухший клитор, иногда останавливаясь, чтобы на мгновение сомкнуть мокрые губы вокруг и пустить по коже едва уловимую вибрацию. Тихие стоны друг друга, всхлипы излишков его слюны и её смазки смешиваются во что-то единое, что позже будет возбуждать до рискованного края при одном лишь неудобном воспоминании об этой ночи.       Когда Де Анжелис особенно сильно выгибается навстречу, забываясь от наслаждения открывшимся ей видом — никто разве не хотел сесть на лицо фронтмену Монескин? — Дамиано спускается ниже. Прижимается влажным языком к её входу, едва углубляясь и чувствуя отчётливо, как часто пульсируют стенки влагалища в предвкушении близкой разрядки. И где-то вверху слышится её голос, севший на пару тонов от возбуждения. Требует продолжать, и это, пожалуй, лучшее, что она когда-либо от него вообще требовала. Он окончательно теряет голову, когда, впиваясь в его запястья до краснеющих отметин, Вик содрогается в своем первом оргазме за эту ночь. От его ласки. С ним. И это заводит блядски.       А с утра никакого личного пространства между ними нет. Здесь только идеальный изгиб лопаток, разметавшиеся по соседней подушке длинные волосы цвета свежескошенного сена, сопящий нос с горбинкой, который она невольно прячет под одеяло, ибо замёрзла ночью. Давид накрывает девичье тело посильнее, обхватывая ладонью за бедро, и целует её спящую куда-то в мочку уха. Взгляд Дамиано на мгновение останавливается на настенных часах, и сквозь лютое похмелье он смутно вспоминает, что им вставать минут через десять. Хочется тщетно попытаться растянуть этот жалкий огрызок времени, прижимаясь к ней как можно ближе, будто Виктория может испариться. Де Анжелис просыпается из-за его возни, и, бухтя ещё что-то нечленораздельное, поворачивается лицом к нему, прямо как в старые добрые времена, когда спать вместе означало, ну, типа, буквально спать, а не заниматься сексом. Голубые глаза сверлят наглым, смеющимся взглядом; очевидно, что вспоминает прошедшую ночь. А затем словно этими же демонически чарующими глазами она тихо мурлычет, скользя носом по его щеке, о том, что им нужно делать это чаще.       И они делают, снова и снова: в гримерке, в репетиционной, в минивене, в самолёте. Кажется, нигде в мире больше не осталось места, где бы Вик не доводила его до опаснейшего, убийственного края удовольствия. Когда-то ему думалось, что желание секса со своей басисткой — прихоть от излишества, и если в теории такое случится, весь юношеский пыл сойдёт на нет. Как же он ошибался! Дамиано хотел её всё больше с каждым разом, едва иногда сдерживая желание задержать пылкий взгляд, промолвить лишнее слово в присутствии посторонних. Днём они душевные коллеги, самые близкие друзья, смеющиеся, пьющие, сходящие с ума по всем канонам рок-н-ролл группы, несмотря на огромное количество ежедневной работы, свойственной всем, кто победил на самом масштабном музыкальном конкурсе мира, но это так уже, мелочи. Ночью — она его блядская Марлена, только, антонимично той хрупкой музе, не слабая, не плачущая, не убегающая прочь; она — весь мир, сокращающийся до масштабов того помещения, где застаёт их желание разврата. Это его личный кокаин: видеть, как ослепительно горят вожделением синие глаза, слышать её хриплый голос, звучащий только для него, будь то повелительная команда или переполненные наслаждением стоны, чувствовать болезненно приятные прикосновения, каждый раз новые, огрубевшими пальцами, кожаной плетью, раскалённым металлом, влажным языком. Нравится всё это даже тогда, когда Виктория эгоистично использует его, как последнюю блядь, заботясь лишь о своем удовольствии, а после оставляя посреди ночи в полном одиночестве. Она позволяет ему быть лишь рабом, потому что чёртов гангстер — её роль. И это главный фетиш Давида, как оказалось.       Дамиано не может без неё жить. Это факт, который принять приходится, каким бы болезненным, неприятным и неправильным с точки зрения морали он не выглядел. Существовать как независимый человек тоже больше не выходит. Мало ему группы, где вы всё время вместе, рядом, бок о бок работаете, развлекаетесь, зубы чистите и спите; теперь Вик овладевает его мыслями даже на расстоянии, каким бы удивительным не было то, что такое понятие между ними существует. Когда прилетаешь в Рим, теряешь её, такую вечно близкую, словно остаёшься без земли под ногами. Смотришь молчаливо, пока она бросает им всем спешное «пока, ребят», не придавая никакого значения этой трёхдневной разлуке, и ловит такси втридорога, желая поскорее оказаться дома. А потом преступно радуешься, потому что через пару часов Виктория в общий чат вдобавок со злобными смайликами жалуется, что Дженис уезжает в Милан на выставку, оставляя её в одиночестве на их короткие выходные. И пишет ему тут же, но уже лично, предлагая приехать. Нет, требуя приехать.       Он невозмутимо говорит Джорджии о том, что сегодняшним вечером поедет к брату с ночёвкой: выпить пива, посмотреть футбол, ну и чем они там ещё обычно занимаются, что её совершенно не волнует. А сам на машине поворачивает в совершенно другую часть города, нетерпеливо постукивая по рулю, когда попадает в привычную для центра Рима пробку. Это, конечно, весомый аргумент для опоздания, но Виктория его не засчитает, при том ещё условии, что настроение у неё явно сегодня не на высоте. Поэтому он старается быть быстрее — вроде бы, даже слегка нарушает правила ПДД, превышая скорость.       Привычка не запирать входную дверь в квартире, пусть даже для него, когда ты — одна из самых желанных звёзд в Европе, преследуемых папарацци двадцать четыре часа в сутки — полная безответственность. Он скажет ей об этом позже, а сейчас решает проучить девчонку, которой в детстве не рассказали о правилах безопасности. Пусть Вик и хочет, и может доминировать над ним в постели, от этого они не перестают быть теми глупыми подростками, которые когда-то имели друг с другом самую близкую духовную связь, верно? Дамиано в это верит, искренне делая всё возможное для того, чтобы не отдалиться, не стать лишь одним из многих, побывавших в её постели. Он бесшумно двигается по пустующей квартире в поисках подруги, оглядывая комнаты одну за другой, где, по обыкновению, царит «творческий» беспорядок. Но всё портит Чили, которая, первая почувствовавшая постороннее присутствие в доме, сорвалась с лежанки и, шумно топая лапами по паркету, побежала навстречу, ласкаясь об ноги знакомого хозяйке человека. Если честно, Давид и сам не смог долго строить из себя героя боевика: громко засмеялся от нелепости своего положения, осыпав собаку множеством милейших прилагательных, и вошёл в спальню уже с ней на руках, не переставая гладить по мохнатой макушке.       Смеющийся взгляд остановился на Вик. Она сидела перед туалетным столиком, подкрашивая губы идеально красной помадой — той, которая так сильно ей идёт. Нет, ей идёт всё, даже самый ублюдский наряд от Гуччи; однако такой образ будоражил мысли Дамиано чаще всего, особенно при воспоминании, как это красиво, когда... Давид вглядывается в то, что на ней надето, и становится ясно, что она хорошо готовилась к его приходу. Это его даже невольно умиляет. Без выдающихся форм тела, без жгучей итальянской внешности, как, например, та же Джорджия, Де Анжелис сексуальнее всех, кого он видел в своей жизни, а особенно в этом алом белье. Виктория приверженка классики.       — Привет, — успевает только промолвить как-то непривычно ласково, опуская Чили на пол, чтобы подойти ближе. Дамиано пытается притвориться, что её внешний вид его ни капли не трогает: да ладно, за эти месяцы количество увиденных в директе голых женских тел успело пресытить! Глупость какая. Он наклоняется навстречу ещё сидящей на месте Виктории, обхватывая горячими руками за оголенные плечи, целуя в макушку аккуратно, словно самый заботливый бойфренд на свете. И только его взгляд в отражении зеркала выглядит беспокойным, только едва сбившееся дыхание выдает, насколько он волнуется. Потому что раньше они никогда не делали этого в её доме. Где угодно, но только не здесь, ибо здесь — уют, мир, добро, никакого тебе глэм-рока и той энергичной Де Анжелис, скачущей с басом в руках, какую он привык видеть на сцене последние полгода. Мозг Дамиано будто пытается разгадать этот диссонанс.       — Привет. Ты быстрее, чем я думала, — едва заметная усмешка проскальзывает на её губах, когда Вик встречается с ним взглядом. Она властная до дрожи в руках, до часто сокращающегося кадыка в волнении. Оборачивается к нему, чтобы быть лицом к лицу, и проводит ладонью по мужским скулам, откровенно им любуясь. Ну красив же, дьявол! — Садись на кровать.       Любят не за внешность — за внешность желают. И Виктория не смогла устоять ещё пять лет назад, впервые его увидев, без татуировок, копны ухоженных волос и подтянутой мускулатуры; словно знала, что когда-то в будущем этот парень покорит десятки миллионов чужих сердец, но она хочет быть первой. Эта нужда возрастала с каждым годом, с каждым действием, которое они допускали в своих отношениях, сближаясь всё сильнее. Де Анжелис не помнит чёткий момент, когда почти целомудренные поцелуи переросли в животную ненасытность: руки заходили дальше, слова, сказанные другу, становились горячее. Возможно ли такое сильное физическое влечение, когда ноги отнимаются, лёгкие перестают наполняться кислородом, а единственная потребность заключается в его голосе, касаниях, теле? После Дамиано она уверена, что да.       Давид послушно выполняет просьбу: залезает на кровать, что едва слышно поскрипывает. Садится на колени лицом к множеству пышных подушек, небрежно разбросанных у изголовья — убрано поспешно, в духе Виктории. И тут неожиданно девичьи ноготки щекочут его запястья, ловко заводя за спину. Дамиано пытается обернуться, желая узнать, что она делает — но уже не может, потому что на месте, где недавно ощущалось тепло её прикосновений, теперь же ощущается меховое основание наручников, прицепленных к металлическому изножью кровати и сковывающих движения до непозволительного, невыносимого минимума. Она падает на кровать рядом, так игриво и непринужденно, что Давид даже сначала не замечает, какая вещь находится у неё в руках. Вот так, решила начать с козырей! Откровенная улыбка проскальзывает на мужском лице.       — Хочу видеть, как ты смотришь на меня, — Де Анжелис говорит это так, словно у него есть выбор. — Мило, правда? Недавно купила, — осматривает задумчиво реалистичное, пожалуй, кроме его розового цвета, дилдо, медленно скользя пальцами по его мягкой поверхности. Ситуация для Дамиано выглядит до предела абсурдной: привычная потребность перейти сразу к действиям отметается, и он ухмыляется сам себе, когда чувствует, как тело начинает трепетать, пока мозг поспешно рисует в голове предполагаемые сюжеты их сегодняшнего вечера. Вик жестока к нему. Она ложится напротив, разводя колени в стороны так, чтобы видно было всё в мельчайших деталях. Карие глаза с увлечением следуют за движением девичьих рук, которые от скромных поглаживаний светлых прядей опускаются ниже. Дыхание сбивается у обоих, пусть они и не соприкасаются.       Он смущённо, как мальчишка-девственник, отводит взгляд, когда Виктория неосторожно щипает себя за пирсинг в соске, тяжко втягивая воздух в лёгкие. А затем ведёт кончиками пальцев по плоскому животу: её тело так близко, что Дамиано краем глаза даже улавливает мурашки на чувствительной коже. Это завораживает. У него в горле невольно пересыхает, когда она впервые проникает пальцами под кружево белья, неспеша оглаживая гладкий лобок и тазобедренные косточки. Спуститься ещё ниже не спешит, снять одежду — тоже. Не замечает, как у неё в ладони оказывается тюбик смазки, слишком увлечённый тем, как чертовка руки ею увлажняет, прежде чем заняться делом. Стеснение слишком слабо, чтобы устоять перед тем, что Де Анжелис творит, откровенно его соблазняя. Сквозь полупрозрачную ткань видно всё: Дамиано жадно впивается взглядом в медленно движущуюся девичью ладонь, скользящую по клитору. И Вик насмешливо улыбается ему в лицо — почти неслышной в воздухе повисает её фраза о том, как она хочет, чтобы это делал сейчас он. Знает же, какая животная злость разливается по его телу! Давид старается игнорировать и смысл женских слов, и нарастающее возбуждение, но получается плохо, или, если сказать честно, совсем не получается. Виктория отодвигает красное бельё в сторону, самодовольно наслаждаясь полным желания взглядом напротив.       Наблюдать — невыносимая мука. Он хочет трогать её, себя, соприкасаться кожей, руками, губами, всем телом. Но она знает, как его мучать: в её ладонях резиновая игрушка выглядит естественно, правильно. Она ведёт дилдо по клитору, шлепая с глухим звуком набухшую плоть. Виктория перестает дышать на мгновение, когда рельефная головка медленно проникает внутрь, с лёгкостью растягивая её. Упивается молящим взглядом Дамиано, жадно пожирающим глазами то, что она делает с собой, словно чёртова порнозвезда, сошедшая с известного сайта. Тяжкий девичий стон разносится по квартире, оглушая своей страстностью. Вик нагло заигрывает: заводит одну ногу за его бедро, едва-едва касаясь кончиками пальцев связанной мужской ладони, и улыбается, словно опьяневшая, когда он с силой сжимает её лодыжку, поглаживая мягкую кожу. Дамиано скользит по выпирающим косточкам с необыкновенной для него жадностью, не в силах сделать большего, хотя хочется безумно. Лишь беспомощно тянет девичью ногу в сторону, стараясь раскрыть вид более соблазнительный. Так и быть, Виктория позволяет. Её до предела возбуждает его немощность — напряжённые связанные руки, пухлые губы от многочисленных укусов зубов, длинная прядь черных волос, спадающая почти до носа. Заводит его, несомненно, уже твёрдый член, чьи очертания четким рельефом виднеются на брюках. Новая мысль трогает воспалённый разум одновременно с новым, более глубоким движением фаллоимитатора в разгоряченное лоно. Виктория вырывает ногу из его ладони, чтобы через мгновение остановить её меж натянувшейся чёрной ткани брюк. Чувствует жар его кожи даже через одежду, и дышит так шумно и часто, что, пожалуй, слышно в соседней квартире. Да и как здесь сдерживаться, когда творишь такое со своим фронтменом?       — Вик... — скорее стонет, чем произносит её имя, и она видит, как Дамиано подаётся бёдрами навстречу, умоляя двигаться. Де Анжелис невесомо скользит пальцами ног по напряжённой плоти, что лишь удлиняет его мучение. За кого она его принимает? Этого слишком мало, ибо перед глазами такое, отчего кровь стынет в жилах. Если бы она была демоном, её пытки, несомненно, были бы самыми жестокими. — Развяжи меня, — собирает остатки разума в кучу, чтобы только с уверенностью произнести два этих слова, на которые она, конечно же, наплюёт. Звучит даже любезно. Ей нравится его голос сейчас: охрипший, тяжёлый, измученный, требовательный. Её милый, милый Дамиано, который так хочет получить всё и сразу. Наслаждаясь этой мыслью, отзвуком его фразы, словно осевшей эхом в этой комнате, Виктория входит в себя глубже, откидываясь на подушку с ещё одним протяжным стоном на широко раскрытых губах. Вспоминаются разом все моменты их близости, смешиваясь во что-то, известное лишь инстинктивно. Вик могла бы кончить прямо сейчас, но это слишком быстро, слишком нехорошо для них обоих.       Розовое дилдо оказывается позабытым, как только Де Анжелис завершает последний толчок и бросает его на кровать прямо так, мокрое от смеси искусственной и её собственной смазки. В любой другой ситуации Дамиано непременно отколол бы дерзость насчёт Дженис: не против ли та, чтобы в их однополых отношениях у её девушки хранился в коллекции секс-игрушек огромный резиновый член? Но сейчас это очередное безмолвное доказательство того, что Виктории не хватает его мужского тела, живого, трепещущего от возбуждения к ней. Она опирается о широкие плечи, поднимаясь на одну высоту с сидящим на коленях Давидом. Нет, даже выше, потому что Дамиано приходится поднять голову, чтобы не уткнуться случайно носом в её нежную, медленно вздымающуюся грудь в облачении тонкой багряной ткани. Женские руки непозволительно медленно проводят по изгибам смуглой кожи, разминая перенапряжённые мышцы, пока Вик наклоняет голову набок, внимательно скользя лазурными глазами по его лицу. Он жадно смотрит на голый живот, на тонкие запястья, на девичьи соски, скрытые лишь полупрозрачным кружевом, на шею с еле видными венами, где бы он несомненно оставил свой след. Наконец, соприкасается с ней взглядом, и таким интимным, словно он уже трахает её на этой огромной кровати. Под мягким касанием женских пальцев до острых скул Давид распахивает влажные от слюны губы, сглатывает ком в горле, и от сокращений его кадыка Вик снова убеждается в мысли, что никого сексуальнее в своей жизни она не видела. Крепко зарывается ладонью в копну тёмных волос, вынуждая Дамиано сильнее откинуть голову назад, и наклоняется ближе, одаривая его первым за этот вечер настоящим поцелуем. Сминает мягкие уста заботливо, выдыхая обжигающе горячий воздух прямо в мужское горло. Он отвечает стоном, сплетается с ней языком, словно стараясь удержать рядом подольше. Виктория дразнит — отрывается на мгновение, так близко и так далеко одновременно, высокомерно наслаждается взглядом напротив, полным желания ублажить её.       Обращается к нему без слов, одними лишь глазами, и он, читая в них безмолвное требование, послушно тянется к её телу. Без рук и должной опоры получается не совсем ловко: сначала он едва не падает на её грудь, тяжело вдыхая запах мягкой кожи, запах геля для душа, которым пользуется Дженис в отсутствие своей девушки дома — это чёртова сладкая ваниль, слишком приторная для такой, как его Вик. А она вздыхает, когда горячий мужской язык касается ложбинки меж грудей, оставляя за собой вязкое обилие слюны. Давид подцепляет зубами кружево, оттягивая ткань в сторону, раскрывая для себя ещё одну часть её тела, так несправедливо прежде скрытую. Обжигает своим дыханием твёрдый сосок; удивительно, как металл пирсинга не расплавился. Жадно вбирает горячую бусину в рот, посасывая нежно, словно младенец; только вот царапает чувствительную кожу едва отсросшей щетиной и стонет так низко, что у Вик голова идет кругом. Дамиано чертит изгиб груди, спускаясь ниже, щекотит вздохами выпирающие от глубокого дыхания девичьи рёбра, снова и снова пуская в ход язык. Она ловит его быстрый взгляд на нижнем белье, с неудовольствием замечающий, что оно все ещё на ней — алые стринги, насквозь пропитанные её влагой. О, Виктория знает, что бы он сделал: сорвал бы их с её тела в первое мгновение, оставляя полностью раскрытой для себя. Но сейчас не может, и его это злит и будоражит одновременно. Губы подрагивают от излишнего напряжения, когда Дамиано вновь целует-целует-целует её, как божество, стараясь прижаться бедрами ближе, получить в зону досягаемости ещё хоть сантиметр девичьего тела. И от всевидящего божества не ускользает ни одна деталь, в частности — его напряженный член.       — Я могу тебе помочь? — охватывает в жестокий плен своим совершенно невинным голосом, телом, движениями. Вик склоняется ниже, и, вцепившись рукой в отросшие волосы, словно придерживая щенка за загривок, вновь проникает языком в покорно раскрытое горло. Он слушается с трудом — она слышит звон о металлическое изножье, когда Давид дёргает запястьями, желая освободиться. Так сильно хочет вырваться, так хочет ласкать её; это пьянит до полуобморочного состояния. Но Де Анжелис стойко балансирует на грани, сохраняя своё хладнокровие. Отрывается, хмурится, когда не слышит ответа на вопрос, и, не раздумывая, даёт звонкую пощечину, заставляя Дамиано прийти в себя. Всего в половину своей силы, исключительно в воспитательных целях, однако этого хватает, чтобы на правой щеке разлилась пурпурная краска, а он шикнул, тяжко выпустив воздух из лёгких. — Отвечай мне.       — Да, Вик, да! — рассеянно фокусирует взгляд, задыхаясь от недостатка своей басистки, как морально, так и физически.       — Хорошо, — улыбается, медленно касаясь кожаного ремня на натянутых брюках, чья ткань блестит от своей дороговизны. Пряжка звонко звенит, покорно поддаваясь ловким движениям умелых рук.       Дамиано знает, что она делает это специально; нарочно не касается паха, изнывающего от столь близкого и столь далёкого контакта одновременно. Терзает губы, так как больше ничего в своем распоряжении не имеет, и лишь сверлит взглядом Викторию, не отвлекающуюся от процесса его раздевания. Казалось бы, случайное прикосновение к пояснице, чтобы вытащить ремень, а дрожь по телу такая, будто она уже усаживается глубже на его член. Невольно приближается к ней, желая вновь поцеловать, но, как собака на цепи, в один момент не может двинуться дальше. Атласная ткань ещё сегодня утром идеально выглаженных Джорджией брюк играючи шелестит, мягко подчёркивая все изгибы мужского тела. Раздевает его так заботливо, словно немощного ребенка, расстёгивает пуговицу, ширинку, тянет вниз, и всё это настолько мучительно медленно, что сердце, кажется, перестает справляться со своей задачей. Вик распахивает губы в немом вздохе восхищения, беззастенчиво любуясь видом его твёрдого члена, подрагивающего от приливающей крови. Влажный и горячий, готовый войти в неё хоть сейчас; Де Анжелис сглатывает ком в горле. Дамиано ловит её сомнения, поддаётся ближе, насколько позволяют связанные руки, и тихо, раздражённо стонет, глядя ей в глаза. Снова изводит её, чертёнок. Пальцы в ответ лишь царапают тазобедренную кость, гладкий лобок, внутреннюю часть бедра. Близко и далеко, горячо и холодно. Наслаждается его мучениями — садистка. Но всё же лучше было хоть так, чем остаться вообще без неё, связанным по рукам и с пиздецким желанием разрядиться. Она вынуждает прожить и этот страх, ничего не говоря, стремительно поднимаясь с кровати и уходя из поля его зрения. Без возможности обернуться в его силах остаётся только слух — и ему слышится громкий шорох, заставляющий трепетать от неизвестности: Вик открывает какую-то тумбочку в дальнем шкафу, копошась там около минуты.       Он не знает, в какие перерывы между дробным сном из-за перелетов и ежедневной игрой на бас-гитаре Де Анжелис хватает времени, желания, изобретательности на то, чем они занимаются, но Дамиано искренне благодарен ей за это. Его личный способ отдыха, о котором не рассказать ни на каком интервью — Виктория. Рядом с ней он кайфует даже в своем нынешнем положении, не переставая вожделеть её, имеющую сейчас безграничную власть над его телом и разумом. Она возвращается, но, прежде чем снова оказаться на постели, шепчет сзади на ухо требование закрыть глаза. Дыхание обжигает мочку, голос увлекает куда-то в другую реальность. Кровать едва поскрипывает, когда Вик садится рядом, не произнося больше ни слова. Он понятия не имеет, чего ожидать от нее в следующую секунду: удара плетью или безудержной щекотки, морозящего холода или адского тепла. Предположения строить бесполезно, единственное, в чём Дамиано точно уверен — она всегда рушит его ожидания. Пресс невольно напрягается, а кожа покрывается мурашками, когда горячая ладонь оглаживает очертания татуировок на бёдрах, недвусмысленно направляясь ниже. Ему хотелось получить этого так сильно, что сейчас наслаждение граничит с болью. Вик близко, настолько близко, как он обычно представляет её в своих самых сладких фантазиях. Она обхватывает ладонью пульсирующую плоть, облегчая ту невыносимую тяжесть, копившуюся внизу живота уже, кажется, с час. Сам не сразу понимает, что именно делает: стонет ли, рычит ли, умоляет ли. Да он хоть выть готов, лишь бы Де Анжелис продолжала ласкать его, обжигая своим дыханием губы, искусанные в кровь.       Что-то постороннее сжимает влажную кожу, отчего мурашки по всему телу проходят, вынуждая вздрагивать и неосознанно двигаться навстречу неизвестности. Он слышит тихую усмешку Виктории, а затем это что-то она двигает ниже, к самому основанию члена. Кровь словно перестаёт на мгновение течь по венам и артериям, а затем хлещет с такой силой, что пульсация отдаётся от головы до кончиков пальцев. Это, определённо, кольцо, и оно, определённо, вибрирует, ибо фокусироваться на чем-то, помимо своих ощущений, становится очень тяжело, если совсем не невозможно. Вездесущие касания Де Анжелис до бёдер, до взмокшего пресса, до напряжённых рук назойливо напоминают о том, что он всё ещё раб этой ситуации.       — Можешь открыть глаза, — в них снова темнеет при виде её, крепко сжимающей его член. Она шепчет едва различимо что-то, смысл чего Дамиано улавливает не сразу, отвлечённый спектром своих эмоций: — Я тебя развяжу, если ты выполнишь мою просьбу, — он готов сейчас хоть умереть, когда теряется в её голубой радужке.       — Всё, что угодно, — его привычка кусать губы умиляет и отсылает сразу к десятку совместных воспоминаний; его покорность вынуждает улыбаться; вся эта гремучая смесь разносит по телу волны захлестывающего удовольствия. Де Анжелис приближается к парню и озвучивает то, от чего голос её едва подрагивает.       Просьба так элементарно проста, что Давид даже вскидывает брови, задумываясь, нет ли здесь хитрого подвоха. Но Виктория доверчиво прижимается ближе к его торсу, легко отстегивая наручники, и смотрит прямо, безмолвно умоляя сделать то, что озвучила ему в губы. И он делает.       Де Анжелис задыхается в объятиях крепких мужских рук, порывисто схвативших её за талию. Не успевает обдумать своего нового положения, как Дамиано затыкает рот, вылизывая её горло так жарко, страстно, что стон невольный слетает из лёгких громче положенного. Он тянет за пряди осветлённых мягких волос, вынуждая выгнуться навстречу сильнее, и эта его поспешность возбуждает более рьяно, чем любая другая форма взаимодействия. Алый бюстгальтер падает куда-то на пол, а кровать шумно скрипит от их движений, лишенных разумного объяснения. Давид одержим — вдыхает её запах, как полоумный, касается всего и сразу, нежных бёдер и изгиба ключиц, горящих сосков и пальчиков на ступнях, вздыхает протяжно, словно пробежал только что марафон. Безумие во взгляде доводит Викторию до края: стыдно писать ту грязь, которую она шепчет теперь, когда минутой ранее тихо убедила его действовать, как вздумается. Но и теперь Вик находится в выигрыше, потому что он поступает именно так, как делает всё в этой жизни — чувственно. Вкладывает всю свою душу в те требовательные поцелуи, которые россыпью оставляет на шёлковой коже, касаниями своими творит чудеса, заставляя выпорхнуть из тела всё физическое, остаться полностью уязвимой, как оголенный провод под напряжением. Она хочет сделать ему хорошо, не желая вникать, что один факт её присутствия рядом, её позволения делать с ней такие вещи, уже лучшее, что могло только случиться.       За время, которое его руки были связаны, они затекли и не сразу слушаются, подрагивая, когда Дамиано хочет обхватить её всю, целиком и полностью подчинить себе, прямо как делала с ним она сама. Хотя он и понимает, что никогда не будет иметь над Викторией такую же сильную власть, попытка изменить это хотя бы на несколько минут не станет преступлением, а останется лишь одним из приятных воспоминаний, о которых некому будет поведать. Давид не хочет думать об этом сейчас; сейчас думать не хочется вообще ни о чём, потому что сознание спутывается от количества её запаха, тела, голоса рядом. Оба оказываются в горизонтальном положении. Для Вик непривычно видеть его сверху, чувствовать тяжесть горячего мужского тела на себе, и тем интереснее наблюдать за той лаской, которую он дарит ей из-за своей любви, маскируя ту под напускную грубость в порывистых движениях и шлепках по упругим бёдрам. Настолько сумбурны они не были давно — стратегия, которую выбрала сегодня Де Анжелис, летит к чертям, потому что Дамиано возбужден настолько, что даже она, сексуально раскрепощённая, может назвать это словом слишком. Животное рычание доносится до обостренного девичьего слуха, когда она случайно задевает бедром напряженную, влажную от смазки его плоть. Давид даже не снимает с неё и себя остатки одежды, едва сдвигая ластовицу женского белья, чересчур опьянённый близостью их тел. Как сдержаться, когда Виктория с улыбкой поддается навстречу его члену, буквально глазами умоляя сделать то, о чем они думают последний час?       Она запоминает не горячую наполненность, не физическое удовлетворение, не тысячи обострившихся в сотню раз нервов; чувствовать это всё можно и в одиночестве, и с почти любым партнером, который хоть немного умеет трахаться. Но в глазах застывает картинка влажных, приоткрытых в немом стоне губ своего фронтмена, которые находятся на пленительно коротком расстоянии от губ её. Вик замечает и блестящий пот на собственной коже, которую Дамиано сжимает крепко, но совсем не больно. При мутном свете уличного фонаря, чьи лучи проникают в пустую квартиру сквозь полупрозрачный тюль, и настольной лампы, стоящей где-то рядом с её трельяжем, видна любая мелочь — либо она так сильно хочет всё удержать в памяти? И чувствуется ей приятное до мурашек тепло на кончиках пальцев ног, когда он хватает их нетерпеливо, чтобы прижаться ближе, войти глубже.       «Боже, Вик», — шепчет красноречиво, толкаясь бёдрами сильнее в её раскрытое лоно, и Де Анжелис хочется улыбаться во все зубы, видя его настолько увлечëнным единением их тел. Нравится чувствовать, как сильнó его внимание к ней в данную минуту, потому что в жизни всегда всё мешает, всё уже не так, как раньше: тут и Джорджии (целых две, какой ужас!), и бешеная популярность, свалившаяся на них, неподготовленных, слишком резко, и банальная усталость. Редкие моменты, такие, как сейчас, когда в его глазах уносишься словно в другую вселенную, где не существует ничего, кроме их бесконечно нежных чувств друг к другу, ценятся больше, чем любая вещественная награда. Как он глуп, если думает, что это для неё ничего не значит! Девичьи пальцы медленно очерчивают эскизы множества татуировок на рельефном смуглом теле, и Дамиано стонет в ответ громко, не стыдясь. Она горит вся, розовыми щеками, голубой радужкой, всей своей молочной кожей, отдаваясь ему, дьяволенку, на растерзание.       Виктория успевает лишь вскрикнуть, потому что он меняет их позицию слишком неожиданно, видимо, раздосадованный тем, что снова поддаётся её игривому флирту. Поэтому Дамиано делает так, что больше она коснуться не может ни его, ни себя: прижимает голой грудью к мягкой простыне с незамысловатым узором, стягивает с бёдер, наконец-то, красные кружевные трусы и вынуждает доверчиво расставить колени. Так банально, что Вик губы прикусывает, чтобы с них не сорвалось что-то очень саркастичное. Конечно, он не оставит себя без оргазма, если помнить ещё и о вибрирующем кольце на основании члена, но вот её — вполне. А она этого не хочет. Поэтому послушно протягивает запястья навстречу рукам Давида, который прижимает их к пояснице, не давая более двигаться. Прекрасная месть, которая вдобавок и выглядит до предела соблазнительно: не каждому дано лицезреть такую Викторию, которая доверяет настолько, что позволяет делать со своим телом подобное, и только ему. Заводит настолько одним своим порочным видом, что, сдайся он, то кончил бы прямо сейчас. Но рано.       Шептать грязные непотребства, от которых у неё кончики ушей загораются, а низ живота, несомненно, горит мучительно сладко от отсутствия желаемого прямо здесь и сейчас, пожалуй, одна из любимых забав Дамиано; конечно, когда Де Анжелис ему позволяет так баловаться. И совсем неважно, где они находятся, в полном зале на тысячи людей, в компании близких друзей или вовсе наедине, когда, казалось бы, ничего не сковывает от воплощения задуманного в жизнь. Тем более тяжко Виктории слушать о его низменных желаниях, когда знаешь, что всего в половине метра от тебя он мастурбирует, не сковывая себя ни капли. Словно добивается от неё признания факта, что такая пытка — сущий ад, и раскаяния за то, что всего несколько минут ранее делала так же. Чёртов манипулятор! Он не требует от неё мольбы, не дразнит, а лишь с надменным, жестоким удовольствием следит за тем, как Вик мечется; читает насквозь её мысли.       Чудесная-чудесная-чудесная. С бархатной кожей, с огнём в глазах, с влагой меж бёдер. Можно ли удержаться здесь от глупости? Давид задумчиво гладит кончиками пальцев плавный изгиб стройной талии, чувствуя физически, как напрягаются девичьи мышцы и обостряются нервы в ожидании. А после он хамовато шлёпает её по заднице, вроде, даже не прикладывая особых сил, но для Вик, отвыкшей от подобной позиции — больно до распахнутых глаз и тяжкого стона, который сдержать не может, несмотря ни на какой страх, что услышат соседи. Дамиано любит этот звук, густой, скрипучий, отдающийся эхом в ушах после ещё очень долго. Невозможно позабыть, невозможно насытиться, поэтому инстинктивное желание продолжать пересиливает. Звонкие удары, которые глушатся тут же нежным поглаживанием, словно он с гитарными струнами обращается, обрушиваются на тонкую кожу один за другим. Де Анжелис горит, изнемогает, кислород теряет, растворяясь в этой грубости, наслаждаясь ею, не видя, но чувствуя, насколько Дамиано хорош в минуту своей власти, нависающий над ней, словно хищник над беззащитным травоядным.       Он понимает, что этого достаточно, когда на женских бёдрах краснеющие следы проступают, а собственный член болезненно ноет от чересчур горячего вида своей басистки. К чёрту предупреждения, к чёрту тупое «дать ей привыкнуть» — тяжесть их пылкого возбуждения не нуждается в дополнительной преграде. Дамиано только теряется на долю секунды, вновь откровенно наслаждаясь узостью Вик, её желанием и готовностью принять его без остатка. Через пелену возбуждения чувствуется, как она беспомощно руку его сжимает, словно находя в ней опору, а сама прогибается плавно в спине, утыкаясь грудью в нагретую уже простынь. Новый девичий приглушённый стон ласкает слух Давида в ритм его рваных навязчивых толчков, от которых кровать едва поскрипывает. Вибрация кольца касается и разгоряченной до предела Де Анжелис — боже, как, должно быть, она проклинает себя сейчас, когда не в силах контролировать собственный оргазм! Дамиано усмехается внутренне своей мысли, не прекращая таких необходимых сейчас движений; напротив, похоть владеет им, совращает, растлевает бесповоротно. И неизвестно, так ли это плохо, когда рядом — Вик-то-ри-я, его родная Виктория, с которой он готов пойти на что угодно.       Без лишних движений, без возможности видеть что-то помимо постельного белья, ей остаётся лишь отдаться ощущениям, от которых хочется потеряться в пространстве и времени. Чувствует грубость и звериную страсть Давида, с которой он наполняет её всё сильнее, жёстче с каждым толчком; чувствует нарастающее тепло меж своих ног, настолько необходимое, что кажется, будто она умрёт, если это прекратится; и удовольствие, удовольствие, несравнимое ни с чем в жизни. Вик больше всего любит любить такого Дамиано, принадлежащего сейчас лишь ей всем своим существом, каждой татуировкой на теле, каждой, самой скрытой мыслью в голове — упивается своим собственничеством, высокомерно наслаждается прелюбодеянием, хотя на месте нормальных людей стоило бы стыдиться. Но это невозможно: не сейчас, не в эту секунду, когда до их оргазма остаётся совсем ничего. Он подумает о Джорджии после, когда вернётся домой утром и потеряет всякое самоуважение, если посмеет поцеловать её при встрече. Она подумает о Дженис завтра, когда та прилетит из Милана и захочет обнять Де Анжелис на этой же кровати, где происходило что-то совершенно непристойное накануне. Они оба знают, что совершают непозволительное, но оправдываться не собираются.       Вик стонет чересчур довольно, когда Дамиано наклоняется ближе, обжигая теплом своей груди её голую спину. Нравится, чёрт возьми, когда его руки беспорядочно цепляются за каждый сантиметр её мокрой от пота кожи. Не жалея собственных сил, она двигается навстречу в таком правильном ритме, что слышится чересчур близко рядом с ухом хриплый голос Давида, восхваляющий её рвение. Золотистые пряди, словно в огне, мечутся по воздуху — неудобно, поэтому крепкой ладонью они оказываются намотанными на кулак. Движения мужских бёдер перестают быть ритмичными и слаженными: Дамиано ощущает себя слишком хорошо, чтобы заботиться о таких мелочах. Отрывистые толчки, резкие почти до глухой боли внизу живота, становятся невыносимы. На эти минуты они будто сливаются в единый организм — Виктория чувствует физически тот же край, к которому близок он, её мучитель, растлитель, любовь всей жизни (впрочем, всё синонимы). Только он, и ничего более сейчас не имеет в жизни столько ценности.       Целует безостановочно её куда-то в волосы, в шею, в плечи дрожащими губами, словно смакуя дорогое алое вино. Жестокость отступает по мере того, как он насыщается, словно чёртов дементор, девичьей душой и телом; прежняя ласка действует, как успокоительное. Виктория впервые чувствует себя проигравшей, потому что отдаётся в этот сладостный плен по своей воле. Но не жалеет ни капли, особенно тогда, когда чувствует финальный толчок внутрь собственного лона, выбивающий из под ног почву, а затем горячую наполненность. Лучше всяких побед, выше самого рая — содрогается в каком-то физически невозможном оргазме, ощущая мужскую плоть так естественно близко, что ноги сводит от наслаждения и горло пересыхает, не позволяя даже прошептать едва слышно его чудесное, всегда так идеально льющееся с её уст имя. Желанный финал добивает обоих, будто сейчас они не одновременно кончили, а застали конец света: бесшумно, молниеносно, и, на удивление, спокойно. Всё, что существует в мире оказывается менее значимым, чем жар Де Анжелис, чем влага её тела, чем необходимость завершить это так, как требуют их инстинкты. Полностью обессиленный, Дамиано ощущает лишь непередаваемое удовлетворение, звон в ушах и частое сокращение девичьих мышц — больше ничего. Затем, когда слух немного проясняется, он отвечает беззвучной улыбкой на частое дыхание блондинки, раздающееся на всю спальню. Она медленно переворачивается на спину, ещё не в силах сосредоточиться, и такой её вид трогает до необъяснимой теплоты в груди. Хочется думать, что Вик любит его: когда улыбается ответно, когда тянет на себя, умоляя безмолвно её обнять, когда целует, не заботясь, куда именно. Хочется верить.