Как заводят сожителей

Джон выдыхает и пытается расслабить челюсть и руки, крепко сжимающие руль. Холмсы его скоро окончательно доконают. Их бесконечные склоки, в которых каждый пытается перетянуть Ватсона на свою сторону, были бы забавны, если бы не мешали планам доктора. Из-за них он опоздал на поезд, и пришлось ехать с пересадками. Теперь же Джон плетется ночью по незнакомому маршруту где-то в глубинке по заброшенной дороге. Но злость, рождающаяся от мыслей о Холмсах, помогает держать глаза открытыми, прогоняя всякую сонливость. Хоть какая-то польза от гениальных братьев. Встречных машин нет, как и позади, освящение редкое и Ватсону начинает казаться, что пока он ехал весь мир исчез. Теперь есть только длинный и заброшенный путь Джона, и больше ничего. "Или я в каком-нибудь хорроре и за очередным поворотом меня ждёт призрак" – мелькает дурацкая мысль, и доктор нервно улыбается краешком губ. Но призраки всё не появляются, радио так же тихо и ненавязчиво мурлычет, и Джон расслабляется, переставая думать о чем-либо. Лирический настрой мгновенно пропадает, когда впереди начинают мелькать красно-синие вспышки. Ватсон сбавляет скорость, опасаясь, что служебная машина на серпантине может его не заметить. Однако через несколько минут он видит, что реанимационный автомобиль лежит на обочине. Джон мгновенно сворачивает к пробитому ограждению и, поскальзываясь на росе, бежит к опрокинутой машине. Но приблизившись, он неуверенно замирает. Автомобиль странно искорежен, будто кто-то кувалдой бил изнутри корпуса, двери распахнуты и все в кровавых разводах. Ватсон повидал всякое, но это его пугает до мурашек. Почему-то в голове всплывают воспоминания о собаке Баскервиля. Джон оглядывается, но вокруг нет даже обычного тумана. Зато чуть дальше он видит тела. Врачебный долг толкает проверить их состояние. Кто знает, может в машине взорвалось что-то? Заглянув в автомобиль, доктор убеждается, что все пассажиры снаружи. Не исключено, что кто-то их уже вытащил и уехал. Ватсон проверяет пульс и фиксирует предположительную смерть у троих, прежде чем нащупывает сердцебиение у четвёртой. Молодая женщина без сознания лежит на боку, но стоит Джону начать прощупывать её повреждения, распахивает глаза. Доктор вздрагивает, и дело не в неожиданности, а в том, что кажется, белки сейчас будут кровоточить, настолько полопались сосуды. – Всё хорошо, я тоже врач, сейчас вам помогу, – профессионально успокаивает Ватсон, не обращая внимания на пугающий взгляд. Может поэтому не ожидает, что женщина бросится на него, впечатает в землю с нечеловеческой силой, и, нависнув, прохрипит в ухо: – Он во мне!.. Тут уже срабатывают рефлексы солдата. Вывернувшись, Джон основанием ладони бьёт в перекошенное лицо и сам прижимает обмякшую женщину к земле. Её начинает скручивать в судорогах, Ватсон переворачивает тело на бок и пытается разжать челюсти. В тот момент, когда ему это удаётся, она как-то странно изворачивается под ним до жуткого хруста и мажет губами по щеке Джона в подобии поцелуя. Лижет, прежде чем умереть! Ватсон нервно вытирает лицо от мерзкой щекотки и бегом возвращается к скорой за реанимационным набором. Однако, несмотря на все попытки, через некоторое время Джон с глухим раздражением фиксирует смерть незнакомого врача. Лёгкий тремор отвлекает внимание, прежде чем доктор видит отсутствие связи в этой глуши. Ватсон чертыхается и возвращается к своей машине. Теперь он тут не помощник. Сонливость исчезла, как и волнение из-за сложной дороги: важна только цель – добраться до людей и сообщить об аварии. Неприятным сюрпризом для него становится ухудшающееся с каждой милей состояние. Кажется, он подхватил жёсткий грипп. Тремор усилился, а охвативший его тело жар ломает кости. Джон стаскивает с себя лишнюю одежду, оставшись в стремительно мокнущей рубашке. Лёгкие брюки скользят по влажному сиденью. Ватсону кажется, что он скоро весь превратиться в воду. Борясь со своим состоянием, Джон теряет счёт времени и с трудом фокусируется на въезде к мотелю. Стоит только криво припарковаться, как Ватсон распахивает дверь и орошает землю содержимым желудка. Перед глазами всё плывёт, но становится легче. Джон мелко дышит и упрямо движется к тусклой вывеске. На ресепшене никого нет, и когда Ватсон использует звонок, кажется, намертво прилипший к грязной поверхности стойки, то острая боль бьёт в голову, а тело охватывает дрожь. Пролетающая мимо муха, подобна истребителю, настолько оглушающе громким становится её полёт. Шаркающие шаги сонного администратора гулко отдаются в гудящей голове. – Номер? – полуутвердительно спрашивает тощий мужчина, похожий на старого наркомана. – Да, – хрипит Джон, с трудом вытолкнув короткое слово. Администратор широко зевает и брякает ключом о липкую стойку. – Второй этаж, направо. Джон хочет спросить про телефон, даже рот открывает, но понимает, что горло онемело. Никаких сокращений связок и мышц, губы заморозило, как при анестезии. Внутренности рвёт желание забиться в номер и не привлекать к себе внимание. Мозг плавится, Джон хватает ключ и раскоординировано движется к лестнице. Где-то на середине пути возвращается чувствительность и, получается, закрыть рот. Когда он, шатаясь, вваливается в затхлый номер, то какое-то время не может понять, почему так светло. Щёлкает выключателем и воет от бьющей по глазам яркости. Сквозь непрерывно текущие слёзы, судорожно вырубает освящение. Подступившая со всех сторон непроглядная тьма успокаивает гудящую голову, и Джон на ощупь заходит в ванну. Стоит умыться, как зрение проясняется и Ватсон, не раздумывая, скидывает одежду и лезет под душ. Холодная вода снимает и уносит жар с собой, Джон чувствует, как к ногам стекает уже горячая жидкость. Когда Ватсон всё же находит в себе силы вылезти, то обнаруживает, что нигде нет полотенец. Именно в этот момент, пока он крутится в поисках, Джон видит в зеркале свои глаза. Сердце ухает в желудок. Такие же жуткие белки, как и у той женщины. "Подцепил заразу", – обречённо понимает врач. Влажными пальцами он вылавливает телефон из груды мокрой одежды и проходит в спальню, пытаясь понять, есть ли связь. Но стоит лишь нажать на клавишу набора номера, руку сводит судорога и мобильник летит на пол, разлетаясь на запчасти. Аккумулятор оказывается под массивной кроватью, которую в одиночку не сдвинуть. Джон тихо матерится. Опять волнами накатывает жар, дышать пыльным воздухом становится невыносимо и Ватсон нараспашку открывает старое окно, кажется, сломав заклинившую ручку. Ночной воздух охлаждает мокрую кожу и выключает утомлённый мозг. Джон, как был, падает на кровать и мгновенно засыпает. Утро его встречает прицельно бьющим в глаза лучом. Джон стонет и закрывается локтем от проблем нового дня. Ощущения в теле... странные. Окружающего мира как будто стало больше, внутри поселилась убеждённость, что теперь в его жизни всё как надо. Голый, в задрипанном отеле, на краю цивилизованного мира, он чувствует себя счастливым и... цельным. Все события вчерашнего дня, кажутся обыденными и нестоящими внимания. Об это ощущение Ватсон и спотыкается. "Вот это уже неправильно. Что-то не так", – Джон цепляется за ускользающую мысль, пытаясь рассмотреть её со всех сторон, но не преуспевает в этом, потому что в следующий момент отчётливо слышит: – Джонни... – и Ватсон может поклясться, что кто-то лизнул ему ухо! Джон подлетает и падает с кровати, звучно шлепнувшись голой кожей о пыльный пол. В комнате никого нет и, судя по всему, не было. Зато с этого ракурса Ватсон видит улетевший вчера аккумулятор телефона. О том, что он голый ползает по грязному полу, Джон вспоминает, когда при очередном выдохе ему в глаза летят клубы пыли из-под кровати. Стоит дотянуться ускользающей детали, как он чувствует щипок за ягодицу! Ватсон от неожиданности ударяется головой и резко выпрямляется. Никого нет. Джон трясёт головой и тщательно обшаривает номер. Нет даже следов чужого присутствия. "Может это какие-то спазмы мышц? А сознание иначе интерпретирует?" – Ватсон перебирает объяснения происходящему, пока греется вода в душе. Отстранено замечает ещё один странный факт: окно открыто, по номеру гуляет холодный воздух, он спал мокрый и ему комфортно. Ничего не болит и мурашками не покрывался. Ватсон лениво размышляет о происходящих странностях, наблюдая, как серая пена сменяется прозрачной водой. И вдруг резко, без перехода, его накрывает волной сильного возбуждения, будто кто-то тумблер дёрнул. У него так стоял только в старшей школе или после боев! Ватсон не сдерживаясь, стонет, и в пару движений доводит себя до разрядки. Уткнувшись горячим лбом в прохладную плитку, Джон лениво отмечает, что ни хрена не понимает происходящего. А ещё надо спуститься и взять из машины сменную одежду, ехать в грязном противно. "И сообщить об аварии", – Ватсон в очередной раз вспоминает о долге гражданина и врача. Когда Джон выходит из ванны, то на него опять накатывает горячка возбуждения. В этот раз плавно, но мощнее предыдущей. Ноги дрожат от слабости, и Джон падает на подвернувшуюся кровать. Тело обмякает, изнутри кипящим маслом поднимается жар, а Ватсон не может двинуть ни одной мышцей. По виску щекотно стекает капля, а под кожей ворочается нечто чужое, у которого, Джон теперь ясно понимает, вся власть над телом и именно ОНО сейчас дёргает за ниточки. Так страшно ему ещё не было ни разу. Это как самый жуткий кошмар – потерять власть над своим телом. Стоило однажды увидеть трясущиеся руки, и этот страх перечеркнул прочие кошмары. Сейчас контроль утрачен полностью и от этого захлестывающего чувства бессилия, перехватывает горло. – Джонни, – вдруг в голове Ватсона раздаётся высокий голос, и кто-то счастливо хихикает. – Твою ж мать! Мне только галлюцинаций для полного счастья не хватало! – Джон стонет сквозь зубы, отчаянно пытаясь понять, что за дерьмо с ним происходит. Он всё ещё не может пошевелить и пальцем, член уже болит от возбуждения, всё тело горит, а под кожей бегают сотни муравьев, дразня лапками нервные окончания. При этом голова абсолютно ясная, однако думать, совсем не получается. Сидящее внутри нечто сковало тело, а дикий страх – мысли. Такой же животный ужас, как в Баскервиле, требует бежать от опасности, но Джон не может двигаться и от этого напряжения только растёт. Его шизофрения весело хохочет, в голове звенит, как в колоколе. Резко замолчав, голос отвечает: – Я не галлюцинация. Я твой самый сладкий кошмар, – с каждым словом голос набирает силу и меняет тональность: то падает до глубокого баритона, то набирает визгливую высоту. Последняя фраза отдаётся вибрацией по всему телу, и какое-то щекочущее чувство пробегается по рёбрам, скользя под грудину. – Я бы с большим удовольствием сожрал твоё сердце... Упомянутый орган вдруг забился, как при тахикардии, и Ватсон понял, что не может дышать. А вкрадчивый голос всё продолжал. – Но ты мне нравишься, Джонни. Вздох кажется самым лучшим в мире, самым желанным. "Лучше любого оргазма", – мелькает странная мысль. Ватсон слышит, как Нечто посмеивается от сравнения, чувствует его довольство. Сердце успокаивается, дыхание нормализуется, и Джон бросается в бой со своими страхами. – Я не понимаю, что ты такое? Это сон или я свихнулся? Что происходит? Вместо ответа Нечто приходит в движение. Оно каплями скользит по груди, задевая ноющие соски. От этой дразнящей пытки Ватсон стонет, и ему даже позволяют прогнуться. Даже от такой малости, после полного обездвиживания, ощущений такое огромное количество, что Джон не замечает ничего вокруг. Поэтому в существовании короткого – "Какой же ты вкусный" – есть сомнения. Ватсон переводит взгляд на грудь и видит, что капли собираются в комок чернильного цвета. При ярком солнечном свете кажется, что они покрыты радужной плёнкой, как бензин. Комок резко вытягивается вверх, в мазутной жиже появляются белые очертания глаз и Нечто улыбается. У Джона перехватывает дыхание от жутких зубов и огромного рта. – Не обманывай себя. Ты знаешь, что происходит, просто боишься признать правду. Ватсон облизывает от волнения губы, но ничего не говорит. В голове же мелькает безумная догадка, и существо немедленно реагирует: – Всё верно, Джонни. Это меня вчера перевозили в той машине, это обо мне говорила та женщина. И это меня она передала тебе в последний момент своего никчёмного существования. – Ты их всех убил? – вдруг озаряет Джона. – Скорее использовал по назначению. На большее они не годились. – Но почему? Они же живые люди! Меня ты тоже собираешься убить?! – имея возможность видеть и разговаривать со своим необычным собеседником, Джон теряет чувство страха. На его место приходит злость, граничащая с яростью. Нечто улыбается ещё шире. – Потому что я должен питаться. Они подходили на эту роль. А на счёт тебя... – он резко придвигается вплотную к лицу, и Ватсон заглядывает в глазницы, заполненные ядовитым туманом. – С тобой, я надеюсь, у нас будут длительные отношения. – Но почему я? – изумлённо хрипит Джон, холодея от мысли провести остаток жизни с этой дрянью. – Ску-ка! – поёт существо в ответ, и это так, до ужаса, похоже на Шерлока, что Ватсон начинает подозревать, что теперь его воспоминания принадлежат не только ему. – Видишь ли, самоотверженность, доброта, доблесть, сострадание и прочие добродетели... Это всё прекрасно, но до ужаса скучно. Нет огонька. Нет страстей. Просто дичь, неспособная даже защитить себя. И тут, после такого аперитива, я встречаю тебя... Странная щекотка прокатилась по позвоночнику, будто поглаживая изнутри позвонки, и замерла на копчике. – В непримечательной внешности и такой подарок. Всё что хочешь можно найти: огонь, страсть, ярость и желание действовать!.. Какая сила и мощь!.. Какой животный голод и азарт запертого хищника! Джонни... Ватсон судорожно задышал, потому что Нечто сжало его ягодицы. – Мы с тобой обязательно подружимся. – Тогда прекрати меня лапать! И верни возможность управлять своим телом! И откуда ты только взялся на мою голову... – Из космоса. Ты же не думал, что меня вырастили в пробирке? Для Джона этого слишком много. От полученной информации, от невероятности событий голова идёт кругом, мозг уже не справляется с осознанием. Нечто это чувствует, перестаёт улыбаться и даже как будто сочувственно похлопывает по груди тонкой чернильной лапой. – Что ж, пока поживи с этим, так и быть, не буду слишком давить на тебя, – инопланетная жижа вскидывается и продолжает с явственной угрозой. – Надеюсь не надо объяснять, почему ты должен молчать о нашей встрече и новом сожителе? Джон машинально кивает и облизывает сухие губы. Конечно, он понимает, сколько фильмов и книг о таком снято. Ватсон не хочет быть лабораторной крысой. Главное, чтобы Холмсы ничего не узнали, особенно Майк. "Британское правительство" без сомнений пустит его в расход, на благо страны. – Нас не поймают, не бойся. Я не позволю причинить вред своему носителю, – почему-то последнее слово произнесено с такой интонацией, что звучит невероятно пошло. Ещё и Нечто так чувственно облизывается, что Джон краснеет. – Кстати, можешь звать меня Джим, – у пришельца опять меняется настроение, сейчас он лучится дружелюбием. – Тебя действительно так зовут? – Ватсон действительно ошеломлён такой приземленностью. – Нет, конечно, но ваш вид наши имена выговорить не в состоянии. Поэтому зови меня Джим, – вдруг Джим резко придвигается, лижет Джона в губы и шепчет. – Запомни, не Джеймс, не Джимми, не Джейми или как-то иначе, а именно Джим! И никому обо мне! И стремительно растворяется в Ватсоне. Вместе с этим возвращается способность двигаться, и тело внезапно загорается сотнями импульсов, электрическими зарядами пронзая каждую клетку, выворачивая наизнанку. Волны удовольствия бурлят под кожей и по ней, обжигая возбуждающим наслаждением. Джону кажется, что его разрывает на части, ломает под обвалом чувств. На мгновение он ощущает себя внутри и за пределами собственного тела. Во взрыв новых переживаний грохочущим потоком врывается голос: – Ты мой, Джонни. Только мой. В ответ Ватсон лишь задушено хрипит, но внутренне принимает эту новую константу. Теперь он никогда не будет чувствовать себя одиноким в обществе гениальных социопатов. Не будет ночами бессмысленно глядеть в потолок, представляя себя одним во вселенной, умирая от нехватки любви. Новый сожитель никогда его не оставит. Солнце пробивается через пыльные окна, прохладный ветер колышет занавески, а переживший самый сильный в жизни оргазм Джон лежит, прислушиваясь к довольному урчанию Джима у себя в груди.