Неделя Обитина 2021

Сатин вздрагивает. Потом ещё и ещё… Кажется, в этот раз лихорадка даётся ей куда сложней. Кажется, с каждым разом любая болезнь тянется куда тяжелей, чем раньше, когда она была ещё мелкой, ничего не смыслящей в коварстве девчонкой. Лба касается чужая ладонь, она кажется Сатин одновременно и теплой, и прохладной. – Ну, и что тебе говорит твоя джедайская магия? – хрипло спрашивает Сатин. Присевший рядом Оби-Ван хмурится, отводит взгляд, будто бы замызганное дерево и потрескавшаяся каменная кладка лучший источник знаний. – Ты хочешь правду или помягче? – Я уже давно не маленькая девочка, – она смеётся, а затем старательно переходит на шепот, потому что говорить опять очень больно: – Так ты сможешь поставить меня на ноги или нет? – Я не прорицатель. – А я и не прошу тебя заглядывать в моё будущее, – хмурится, сдвигает брови, а затем, смягчившись, касается его руки. – Если я не появлюсь, они друг друга перестреляют. Это мой единственный шанс. И ты это знаешь. Он несколько раз кивает, потом поднимается с пола, отходит от её импровизированной кровати. – Квай-Гон меня убьет. – Скорее это я убью вас обоих, если не окажусь там завтра. – Знаешь, – Оби-Ван оглядывается, и его губы изгибает совсем не подходящая моменту игривая улыбка, – для той, что так старательно пытается направить свой народ на путь пацифиста, ты слишком часто хочешь нести насилие. Сатин приподнимается на локтях, чувствует, как у неё нагревается лицо от прилившей крови. Это может быть румянец злости или же этой криффской лихорадки, ей всё равно, а вот Оби-Вану, кажется, нет. Он вдруг вспыхивает сам, потом бледнеет и, на ходу теряя свою очаровательную улыбку, подскакивает к ней, надавливая на плечо в попытке вернуть её назад. Сатин упирается. – Оби, – её голос уже даже не шепот, а лишь свист сквозь стиснутые от боли зубы. – Пожалуйста. Я бы не просила, если бы это не было так важно. Его взгляд, направленный на неё, становится невероятно печальным. – Это может быть больно. – Я знаю. – И может стать только хуже. – Я знаю. – И… – Я знаю о рисках, – Сатин подаётся чуть вперёд, точнее пытается, но от слабости чуть ли не валится на его грудь. – Но я не брошу свой народ из-за какого-то дурацкого яда. А ещё… – она задирает голову, ловит его взгляд. – А ещё я доверяю тебе. Он недовольно поджимает губы, но где-то в глубине его серых глаз можно различить совсем другое. Гордость. Ликование. Нежность… Он всё же кивает, соглашаясь, потом помогает ей сесть. Сатин больно. Слишком больно. Ей хочется молчать, хочется зарыть эту боль глубоко-глубоко, но она всего лишь человек, пусть и мандо с бескаром вместо кожи, и, в конце концов, с её губ срывается очень тихий, почти бесшумный стон, а в уголках глаз скапливаются слезы. Кажется, Оби-Ван всё равно её слышит, потому что его движения, хотя и остаются такими же мягкими и аккуратными, становятся чуть более ускоренными. И всё же, когда она оказывается сидящей к нему лицом, а её ноги – перекинутыми через его бедра, перекрещенными за его спиной, и ей наконец можно положить голову на его плечо, она снова стонет – куда громче, но куда менее болезненней, куда более сладко. – Готова? Сатин закрывает глаза, обвивает его тело руками. – Готова. Это не так невыносимо больно, как в первый раз. Возможно, всё дело в том, что тогда он сращивал при помощи этой своей Силы её мышцы и выправлял кости, или, возможно, ей просто это сейчас кажется, а, возможно, он действительно действует куда осторожней, чем тогда. В любом случае, его объятия с головой покрывают все неприятные ощущения, и Сатин становится легче – легче дышать, легче думать, легче прижиматься к нему… Это ощущение легкости настолько пьянит, что в какой-то момент она не выдерживает и целует его в шею: крепко, страстно, с жаром. Никого прежде она не целовала с таким сильным, с таким искренним, настоящим желанием. А потом она отключается. Прямо там, на его плече, в его объятиях, с прижатыми к его шее губами. Когда на следующий день она, стоя посреди усыпанного ещё неостывшим пеплом полем, говорит, два Дома, жаждущих перегрызть друг другу глотки, не выпускают оружия из рук, скалятся друг на друга и всё же слышат её. И слушают. И понимают. Сатин с торжествующей улыбкой оглядывается на стоящего рядом Оби-Вана, и он улыбается ей в ответ. Только чуть ли два десятилетия спустя она случайно узнаёт, что её лихорадка так и не была тогда вылечена, что её кровь ещё долго боролась с ядом, подсыпанным одним из её ближайших, как ей тогда виделось, союзников, что её боль лишь была запечатана, отрезана от её сознания и отдана другому. Она узнаёт, что Оби-Ван не исцелил её тогда, как ей казалось и верилось, но сплёл их в Силе и день за днём испытывал её боль вместо неё.