屈服 [obey]

      – Склонись. Манерам мне тебя надо учить?       Чонвон, слыша тихий голос снаружи, глаза до ярких звёздочек зажмуривает да рот дрожащей рукой прикрывает – панически боится каждого нечаянно сорвавшегося с покусанных губ писка, что может стать последним. Где-то, крепко в ляжку вцепившись и лицом туда уткнувшись в попытках спрятаться, сидит сгорбленный Нишимура, который, на секундочку, будет повыше самого Чонвона да в плечах шире; но давайте будем честными, перед лицом опасности рост никакой уверенности или смелости не прибавляет. В конце концов, пусть и рослый, Нишимура всё ещё ребёнок.       Чонвон его лишь на год старше, но эта жалкая разница в возрасте умело обоими игнорируется. Ей не место здесь, в этом аду на земле, где самые близкие люди обнажают свою гнилую личину, прежде сокрытую под семью стальными замками и каменными стенами.       Нишимура обязательно получит своё за позабытые «хён» и множество острых ремарок, невзначай брошенных. Если выберется, конечно же.       – Смирись.       Ключевое слово – «если». А о том, «кто», Чонвон предпочитает не думать. Он понятия не имеет, как спасти нерадивого донсэна, беззвучно давящегося истерическими всхлипами; он, сдерживая свои собственные, совершенно не представляет, как спастись самому.       А хён смог бы выбраться даже из самой тупиковой ситуации. Даже когда, казалось, нет надежды, он с мягкой улыбкой продолжал бы сдирать пятки в кровь, маленькими шажками семеня вперёд. И каждый шажок, каждое шарканье ободранными ступнями по раскалённому асфальту отдавалось бы дикой болью; он непременно бы сморщился, в забытьи эффектные брови нахмурив. И в этот короткий промежуток времени, будто неаккуратное пятнышко, поставленная меж бровей маленькая родинка скрылась бы в образовавшейся складке на переносице.       Прямо как сердце Чонвона в чужих грубых руках, только завидев знакомый блонд и обворожительную усмешку. Он, чувствуя прошибающее насквозь желание, вслед уходящей фигуре тянется, кричит что есть мочи, слёзно просит это недоразумение остановиться, не оставлять его позади.       – Оков не видя, куда проще жить.       Вот только кого именно? Вопрос на засыпку: песчинки в часах, стоило тем перевернуться, тут же устремились вниз. Закон всемирного тяготения на лицо, дамы, господа и небинарные персоны: почему это надо было вспомнить именно сейчас, остаётся на суд вашей фантазии.       Рассуждая подобным образом, получается, что сила, с которой Чонвона тянет к нему, заставляет тащиться шлангом по огороду, лицом пропалывая грязную землю, как раз и является следствием этой зависимости. Интересно, а справедлив ли закон и в обратную сторону? Чувствовал ли он хоть толику того, что разрывало юное сердце?       Чонвон не уверен. Тысячи услышанных «я тебя люблю» горечью отдаются где-то в закромах души, сопровождаемые пустотой, что цветники свои в истерзанном юном сердце разбила. Если бы любил-       – Чонво-о-он-ни-и-и, – нараспев тянется по ту сторону двери, следуемое за парой мощных хлопков.       Сдался бы монстру так просто? Сошёл бы с ума так быстро?       Кажется, Ньютону определённо стоит доработать свою теорию, прежде чем приносить её в научный мир в качестве достоверного знания.       Ну, или, быть может, ты, Чонвон, недооценил силу тьмы, сгустившейся в его душе. Пойми же наконец-       – Чонво-о-он-ни-и-и! – пытается тот самый знакомый блонд ещё раз, приправляя напускное дружелюбие такими же дружелюбно тяжёлыми ударами. Забаррикадированная дверь опасно выгибается внутрь, с натугой скрипя от степени чужого расположения к ней; но подпёртая шваброй ручка и придвинутая вплотную односпальная кровать не дадут той пасть так скоро.       Что Пак Чонсон – всего лишь человек. Не Бог, даже не полубог и точно не какое-нибудь сверхъестественное существо, что сумеет с улыбкой на лице двигаться дальше, переступая через свои травмы, а обычный человек, со своими тараканами и грехами. Отдавая всего себя семье, друзьям, тебе, играя роль идеального друга, хёна, сына, он, должно быть, усыпил твою бдительность, сыграв виртуозную мелодию на струнах души. Обидно, не так ли?       – Со-о-олнце, неужто я тебя чем-то оби-и-идел? – вновь раздаётся сильный удар по двери, и на этот раз утыканная гвоздями самодельная палица с треском пробивает упрямое дерево. Выбитый острый обломок летит в сторону окна, звонко стукаясь о спинку стоявшего на пути стула; Чонвон забывает, как дышать, и только ледяной рукой в пепельные волосы онемевшего от страха Нишимуры зарывается, крашенные пряди мягко оттягивая. Хочется пошутить что-то про «мужчина, вы поседели», но шутка с периферий разума даже не думает лететь по нейронным каналам в центр. – Ну же, Чонво-о-он-ни, яви миру своё ми-и-илое ли-и-ичико!       Чонвон, хоть и дурак влюблённый, милое личико являть не горит желанием. Отягчающими факторами во всей этой ситуации становятся безмолвно смотрящий на него Нишимура и его острые ногти где-то в области бёдер. По побледневшим от страха впалым щекам тонкими дорожками бегут слёзы, падая на одежду; до влажных пятен дела сейчас не было от слова совсем. Чонвон его прилипшую ко лбу от пота чёлку пальцами убирает и качает головой, даря немое обещание. Нишимура закусывает пухлую губу в преддверии наступающей истерики и так же быстро кивает. Стоит ногтям перестать так глубоко в чувствительную кожу врезаться, дышать становится самую малость легче.       Раздаётся ещё один треск, и палица пробивает гораздо большее отверстие. Чонсон тут же припадает к образовавшейся дыре и, будто в глазок заглядывает, скользит жадным взглядом по скромно обставленной комнатушкев попытках найти желанную худощавую фигуру. Полному обзору мешает выстоявшая суровые испытания швабра, но под настойчивый толчок она с грохотом падает.       Прямо как сердце в груди. Нишимура обеими руками рот прикрывает, остатки здравомыслия по крупицам собрать хочет, но по глазам, широко раскрытым, видно, что он одной ногой в панической атаке, а второй скоро сыграет в ящик. Чувствуется, равно как и сам Чонвон, когда дверь наконец откроется, но та лишь дёргается с куда большей амплитудой, всё ещё не сдвигаемая из-за кровати.       – Вон-ни-Вон-ни-Чонво-о-он-ни, – в конечном счёте маниакальные нотки проскальзывают в срывающемся тоне голоса, и Чонсон бесстрашно суёт руку в самодельную дыру, шаря там, куда может дотянуться. Чонвон маленькими шажками от стены в сторону двигается, тихо, стараясь шерстяными носками сильно не шуршать; Нишимуру он нетерпеливо за рукав тянет на себя, но тот не в силах с места сойти, только и может, что в спине прогибаться, избегая нежеланных касаний. Прокусанная губа пачкает в крови зубы, подбородок, а потом и руки, стоит зудящей раны пальцами коснуться. – Хватит играть в пря-я-ятки, я всё равно тебя найду-у-у-у!       Чонсон руку убирает, и, судя по звуку палицы, рассекающей стылый воздух, замахивается, дабы доломать уже эту мешающую дверь и найти-таки своего мальчика, но болезненное мычание с гостиной звучит куда интереснее. Он от уха до уха радостно, аки ребёнок при виде любимой конфеты и интересного мультфильма, улыбается, а с бледных губ слетает пара маньяческих смешков.       – Кто бы это мог бы-ы-ыть? – посмеивается сумасшедше, и, волоча палицу за собой по полу, в момент переключает своё внимание на источник звука. Скрежет, сопровождаемый каждым движением, неприятно резал чувствительные уши. – Я ещё вернусь, Чонво-о-н-ни, не скуча-а-ай!       По мере отдаления шагов от комнаты тиски, сжимавшие грудную клетку в своих крепких объятиях, ослабевают так, что Чонвон полной грудью вздохнуть может. Он, обессиленный, оседает на пол, сгибается пополам, в волосы пятернёй зарываясь. Душа сейчас в неописуемом смятении; такое масштабное цунами поднимается, что сердце, на законное место вернувшись, едва ли вновь не выталкивает мощным потоком. Мозг пытается найти оправдание случившемуся – такова уж человеческая природа: в ход идут разные отговорки детского уровня и всплывшие в памяти конспирационные теории, от которых, если честно, желудок предупреждающе сжимается. За неимением места для его опорожнения Чонвон предпочитает увести мысли в другое русло.       Пришедший в себя Нишимура воровато оглядывается, а когда наконец выпрямляется, к окну подлетает в поисках способов побега и спасения жизни. Он Богу, Судьбе, высшим силам, непродолжительной концентрации внимания Чонсона, чей-то ещё жертве – чему угодно готов дифирамбы распевать, никогда ещё собственная жизнь такую ценность не представляла.       Даже будучи в состоянии аффекта, он не счёл вариант совершить прыжок веры с девятого этажа привлекательным, и в силу ли закружившейся головы – загадка. К сожалению, место жительства Чонвона с Чонсоном и пожарной лестницей не было оборудовано. Недоработка со стороны строителей – а жизни теряют невинные люди. И куда только смотрит правительство?       Жалобы и капризы в сторону, понятным становится только одно: остаётся единственный и отнюдь не самый приятный путь к отступлению. Отпрянув от окна, Нишимура силой оставшейся капли воли сдерживает до больного отчаянный всхлип.       – Хён. Вон-хён, – сломленно шепчет, опускаясь на колени рядом с дрожащей фигурой Чонвона, – нам срочно нужно уходить.       – Ники, подожди, я-       – Чонвон-хён, – упрямо, но с уже слышимой истерической ноткой, повторяет Нишимура, вцепляясь другу в плечи, – это не Джей-хён. Мы нашему хёну уже не поможем. Ты ему не сможешь помочь, и ты не виноват. Пожалуйста, молю, спаси нас. Помоги мне спасти нас.       – Ники, Джей-хён, он, – Чонвон неверяще головой качает, умоляет донсэна подождать и не делать поспешных выводов. – Я не верю в это. Я не могу поверить... Просто с ним что-то не так-       – Возможно, с ним всегда было что-то не так, но мы этого не замечали. Он мастерски сокрыл свои слабости и неуверенность в себе, а мы не знали, где нужно искать ответы, – Нишимура не чувствует слёз, нескончаемым потоком стекающих с глаз, но друга в чувства всё равно привести пытается, за плечи ощутимо потряхивая. Чонвон глаза прикрывает в попытках непрошенные рыдания сдержать; лицо его кривится в плачущей гримасе. Будто нож всадили в солнечное сплетение и расковыряли им внутренности – вот так сейчас чувствуются непрекращающийся спазм в грудной клетке да сдавленные паникой дыхательные пути. Сплюнуть бы кровь, да наружу лезет только сегодняшний завтрак.       – У него всегда в душе жил монстр. Бесчувственный монстр, что, получив контроль, безжалостно размозжил хёнов у нас на глазах. Он, как только до тебя доберётся, с превеликим удовольствием убьёт самым мучительным способом.       – Я не- Он никогда-       – Джей-хён, которого мы знали, никогда не, это верно, – соглашается Нишимура, носом тихо хлюпая в страхе привлечь на звук ушедшего маньяка. – Но мы остались один на один с монстром, хён. Нам нужно бежать. Умоляю тебя, нам нужно бежать сейчас.       Как же кружится голова сейчас, каким спазмом только отдаётся чужая слабость; подобное закрытое стальным засовом смешение всевозможных эмоций, от злости до безысходности, кипит и бурлит неугомонно. Накрытая крышкой кастрюля с активно бурлящим нечто так или иначе взрывается; Чонвон, конечно, был человеком, но подобную закономерность считал истинной и для своего случая.       – Единственный способ – входная дверь. Мимо гостиной, где как раз монстр.       – Хорошо, – сдавленно соглашается Чонвон, неуверенно кивая. Он трясущимися ладонями глаза яростно трёт, до красных опухлостей вокруг и монохромных пятен в глазах. – Хорошо, через дверь. Хорошо, сейчас. Пойдём-       – И мы должны будем убить его, если он нападёт на нас, – так же серьёзно продолжает Нишимура, решивший внезапно открыть в себе змеиное хладнокровие. Как и за счёт чего – Чонвон не понимал и близко себе не представлял. В конце концов, каждый справляется с травмирующими событиями по-своему.       Всё равно от услышанного он вздрагивает, будто ужаленный высоким вольтажом, и замедлившееся дыхание вновь учащается. Паническая атака сейчас крайне не приветствовалась.       – От Джей-хёна остался только облик. Пожалуйста, давай дадим ему умереть человеком, а не сосредоточением вселенских страхов и грехов. Уверен, хён бы этого больше всего хотел в такой ситуации.       Нишимура его умоляет собраться, чуть ли не на колени встаёт и навзрыд рыдает. Чонвон понимает: каждая секунда на счету, а их жизни, ради которых хёны пожертвовали собственными, представляют сейчас наивысшую ценность. Чонвон не понимает, правда, как он сможет поднять руку на того, кто подарил ему самые лучшие мгновения в жизни. Чонсон-хён всегда хотел дать своему малышу Чонвон-ни всё самое лучшее, и получить такое в ответ? Наивысшая степень ахарисгии.       Но разве он не обидится, если его малыш Чонвон-ни безрассудно отдаст её монстру в обличье любимого человека?       И Чонвон осознаёт, что да, обидится. Очень-очень сильно обидится, и это будет страшнее их самой крупной ссоры и рекордом взаимного игнорирования в целую неделю. Ещё Чонвон осознаёт, что будь на его месте сам Джей-хён, он бы непременно избавил своего парня от страданий. Должно быть, ему сейчас так плохо и больно-       Мысли неприятные через силу отгоняются, и следует дрожащий выдох. Рука Нишимуры в утешающем жесте сжимается, и принимается роковое решение:       – Я сделаю это. Только нужно что-то для этого найти.       Кровать поддаётся не сразу: сдвигать её с места, стараясь не шуметь, было весьма проблематично, но совместными усилиями и на малую дистанцию – довольно выполнимо. Ручкой тихо скрипя, Чонвон мягко приоткрывает дверь. Он боязливо осматривается по сторонам, взглядом обходит разбитые светильники, оголённую белизну стен, выглядывающую из-под оборванных ошмётков обоев, скользит по расцарапанным гвоздями половицам паркета. Отважившись, он всё-таки выползает первым и машет рукой Нишимуре, жестом призывая идти за ним.       На этажёрке, где некогда стояли любимые цветы, валялось несколько крупных осколков знакомых ваз, остальное же – в мелкую крошку и для дальнейшего использования не представлялось пригодным. На прежде нежных ладонях, стоит нагнуться и подхватить наиболее увесистый обломок, сразу выступают мелкие бусинки крови; Чонвон для верности сжимает и разжимает руку в кулак, углубляя порез, и выдыхает, когда чувствует отходящую на задний план тревожность. Чонсон-хён за такое бы точно по головке не погладил, но хён сам предпочёл сдаться, так что его мнение автоматически аннулируется.       Маленькими шажками, стараясь перепрыгивать по нескрипящим половицам, Чонвон и Нишимура успешно минуют ванную, оставляют позади кухню и останавливаются у арки в гостиную.       – И зрелища нет, царит деспотов строй. Я просто играю с твоей душой.       Чонсон новые лица не замечает – настолько погрузился в свой обагрённый алыми цветами мирок, что посторонние звуки не усугубляли невозможность продолжительной концентрации внимания. Экое усердие.       Он вновь заносит палицу над уже мёртвым изуродованным телом. Цепкий взгляд задевает раскрошенный череп, виднеющиеся внутренние органы, что за отсутствием сдерживающего костяного каркаса расплылись по махровому белому ковру. Тёмно-алая кровь смешивается с более светлым оттенком, и на фоне кристальной белизны всё выглядело максимально эстетично.       Особо чувствительные могут ныть сколько им вздумается, но художник тут Пак Чонсон, и он так видит.       С противным треском палица доламывает раздробленные рёбра, и их многочисленные обломки втыкаются в лёгкие. Чонсон рот замаранной ладонью прикрывает и хихикает; позабыв, что такое брезгливость, он лезет носком ковыряться в образующейся массе многочисленных секретов организма, вываливающихся органов и луже крови.       – Сладких снов, Сону-я, – пальцами то, что осталось от глаз мёртвого парня, ласково прикрывает и распрямляется, опасно хрустя спиной. Чонвону глаза на затылке не нужны, чтобы почувствовать, как мрачнеет Нишимура. – Вроде умный, а полез туда, куда не нужно было. Малыш Чонвон-ни прекрасно справляется без твоих ненужных- О, Чонвон-ни, нашёлся! Туки-тук, малыш, не успе-е-ел!       Радость в его голосе не может и близко конкурировать с маниакальной настроенностью – от сумасшествия, которым пропитано каждое слово, протянутое с издёвкой нараспев, по позвоночнику бежит холодок. Чонсон палицу на плечо взваливает и своё «туки-тук» подтверждает стуком о ближайшую деревянную поверхность, коей оказалась рукоятка распоротого кресла. Лицо его расплывается в довольном оскале, а спутник малыша Чонвон-ни наоборот, глаза мозолит.       – Вижу, пока ты прятался, нашёл Ники, м? А я как раз тебя обыскался, маленький трусишка. Ну, будем точнее, не я, а Сону-я. Он так отчаянно взывал к тебе сквозь рыдания и сопли, пока я не вырвал ему язык. Такое умилительное зрелище, не поверишь! – Чонсон голову на бок склоняет и пожирает взглядом сломленный вид Нишимуры. Пользуясь своей безнаказанностью, он делает шаг навстречу. – А ты так и не пришёл. Он ведь так звал, хотел в последний раз увидеться, но ах и увы!       Нишимура испуганно пятится назад, в Чонвона вцепляется мёртвой хваткой, и по высохшим побелевшим дорожкам слёз скатывается новая партия. Чонсон на это зрелище хмыкает, палицу удобнее перехватывая.       – Можешь не переживать, он умер с твоим именем на устах. Ах, эта юная любовь, вы были бы прекрасной парой!       – Ещё один шаг, ублюдок, и я вспорю тебе брюхо.       Звучит это настолько решительно, что Чонсон аж опешивает: он с удивлением брови выгибает, а осмелевший Чонвон испачканный осколок удобнее в дрожащих руках перехватывает. И пусть тот ходуном ходит, и пусть раны открытые кровоточат; Нишимура за единственным выжившим хёном, как за надёжной стеной.       Чонсон заходится в бешеном (очень свойственным своей нынешней натуре) смехе, пополам сгибаясь и назад отступая. Палица с громким стуком пол задевает, очередные зазубрины оставляет с противным скрежетом.       Чонвон всё ещё не верит, что сказал это ему. Что сказал это ему. И, наконец, что сказал это ему и не почувствовал никакого угрызения совести.       Ради его любимого Джей-хёна можно и не на такое пойти. Чонвон просто не может иначе теперь.       – Ах, Чонвон-ни, вот это ты, конечно, рассмешил меня. Разве так разговаривают со своим любимым парнем?       – Не подходи ко мне. Не подходи ко мне! – Чонвон взвизгивает испуганно, осколком решительнее размахивая. Чонсон дарит ему очередную маниакальную улыбку и, вопреки мольбам, делает шаг ближе. Последний путь к побегу вот-вот окажется вне зоны доступа, и этот факт не мог не напрягать истощённых нервами младших. Нишимура, борясь с застилающим глаза потоком, беспокойно топчется на месте и судорожно просчитывает запасные пути отступления.       – Ну почему же? Я хочу узнать, что же не так у моего любимого малыша Чонвон-ни. Что случилось, что он так внезапно меня боится?       – Прекрати этот цирк сейчас же, – настоит на своём Чонвон и, чтобы сократить неприятную разницу в росте, что имела сейчас уничижительный эффект, приосанивается. В паре с испуганным взглядом выглядит малоубедительно. – Ты перешёл черту и за всё ответишь.       – Правда, что ли? – откровенно забавляется Чонсон и чуть ли на месте от будоражащих кровь ощущений не подпрыгивает. Ломать тех, кто кажется уверенным, всегда было гораздо веселее, по его скромному мнению. – И кто меня накажет? Ты? Давай попробуем.       Взмах палицей, и Чонвон клянётся, что мельком видит в её замаранном железе своё отражение. Страшно? Безумно. Но естественно ты не можешь не бояться, оказавшись в такой ситуации. Отступать было некуда, слабину показывать нельзя – не тогда, когда сзади жмущийся Нишимура так сильно хочет жить, что горькие слёзы беззвучно глотает и чужую толстовку до побеления костяшек сминает.       Хватка на стекляшке не меняется, Чонвон лишь вспотевшими ладонями его удобнее перехватывает и встаёт в боевую стойку. Чонсон, забавляясь, уголком рта дёргает.       – Ники, – бегло кидает Чонвон через плечо. Нишимура понимает, – он ой как хорошо понимает, к чему всё это ведёт – потому и машет головой, несогласие полное выражая. –бегом. Бегом!       Чонсон догадывается, что к чему, сразу же: он издаёт непонятной природы рык и в последний момент угол удара меняет, метя в возвышающуюся за Чонвоном седоволосую макушку, самого Чонвона на десерт оставляя.       А зря.       Стекло входит в незащищённый участок тела справа. Чонсон давится воздухом и неверяще смотрит на полного решимости Чонвона, который, ловко пригнувшись, осколок вынимает и под правое ребро вгоняет направлением вверх, тут же шипя из-за невыносимой боли разорванных до крови ладоней.       Удар в печень тождественен летальному исходу. Так говорили в какой-то телепередаче, так писали в странной статье в открытом доступе в Интернете. Так решает попробовать Чонвон, чтобы гарантированно пресечь возможность ответного удара.       – Ники, бегом! – рявкает он, всем телом кидаясь на ослабшего хёна. Пока адреналин есть, пока он гоняется по крови с бешеной скоростью аки хомяк в колесе, пока мозг отключил рациональную составляющую, Чонвон просто обязан избавить их с Нишимурой от опасности.       И за хёнов отомстить, но это уже прерогативой своей он не считал.       Замерший от страха Нишимура не сразу приходит в себя. Чонвону нужно во второй раз прикрикнуть на него, чтобы тот от оцепенения оправился и в мгновение ока припустил к спасительной входной двери. Попросить его подогнать машину или найти что-то полезное вылетело из подёрнутой аффектом головы напрочь.       Тяжёлая палица с грохотом выпадает из рук, а Пак Чонсон обессиленно заваливается на бок. Стоит впечатлительному Нишимуре скрыться за дверью, так Чонвон делает глубокий вдох, делает глубокий выдох и решает закончить эту схватку раз и навсегда.       Вгоняя то, что осталось от осколка, прямо в горло. Тут промазать уж было сложно.       Чонсон кровью давится: она мощным потом изо рта идёт, и тот только и успевает, что через раз сплёвывать её. Он надрывно кашляет вновь и вновь, давится тем, что в горло продолжает поступать. Находящийся в трансе Чонвон с лёгкостью игнорирует животный страх, что на бездонном дне зрачков тёмных плещется; лишь осколок вынимает и в сторону, не глядя, откидывает.       Руки жгло огнём: будет чудом, если рана срастётся без шрама. Будет ещё большим чудом, если Нишимура сумеет оказать первую помощь, не впав в энную за этот долгий день истерику.       Потому что сам Чонвон едва ли сумеет встать без мельтешащих пятен перед глазами.       – Ч-ч-чон-в-в-       – Тебе, наверное, было так сложно тягаться со своими демонами, Джей-хён. Спасибо, что постарался сдержать своё обещание ради меня, – в глубине души Чонвон почему-то надеялся, что настоящий Джей-хён его услышит, потому он умирающего монстра одаривает максимально мягкой улыбкой, которую только может из себя выжать. Из последних сил он остаётся в сознании, превозмогая усталость и мучительную боль. – Я надеюсь, что теперь ты в лучшем месте и не мучаешься так, как здесь. Сладких снов, скоро увидимся.       Чонсон руку слабо к нему тянет и в бреду, запинаясь, зовёт по имени. Чонвон на побелевшее лицо не оборачивается, лишь на дрожащие окровавленные руки свои смотрит немигающим взглядом. Набежавших слёз и сопутствующего им лёгкого жжения он будто и не замечает; мыслям тёмным измученную душу не позволяет окутать, ревностно охраняя её побитые остатки.       – Оков не видя, куда проще жить.       Чонвон всё бы отдал, лишь бы продолжать пребывать в сладком неведении.