Мой друг, я покину наш дом, Но наш дом не покинет меня. Обойду эту землю пешком, внутри его пламя храня.
Саске уходит не оборачиваясь. У Саске за плечами легкий холщовый мешок и неподъемный груз вины. Саске думает: «я не буду скучать». Саске думает: «нельзя скучать по дому, которого нет». Коноха перестала быть домом в ночь, когда паркет его гостиной окрасился красным. Когда брат перестал быть братом, а тела родителей обвели мелом. Когда мама впервые не спела ему колыбельную на ночь. Так что да, по Конохе скучать он не будет. То, что можно скучать по людям, Саске даже не задумывается. Эта опция была отключена еще лет в тринадцать глубоко под землей в убежище Орочимару. Часть мозга, отвечающая за тоску по людям, атрофировалась за ненадобностью. Чтобы не мешала. Чтобы не мешала убить их, если придется. Саске рад, что не пришлось. Потому что иначе ему бы пришлось скитаться всю жизнь, наверное. Иначе ему бы и жизни не хватило, чтобы искупить свои грехи-ошибки-травмы. Ему бы не за чем было возвращаться. Не за кем. Он и так не хотел возвращаться. Его путешествие должно было стать бессрочным и бесконечным. Он собирался обойти землю или, как минимум, дойти до ее края и спрыгнуть. Было бы неплохо. Но прошлой ночью к нему пришла Сакура. Принесла красиво упакованное бенто в дорогу и помидоры на ужин. Принесла запах цветов и улыбку. Принесла нежные касания и тонкие запястья. Принесла колыбельную. Саске сначала беспокоился, что она будет просить его остаться и попробует удержать словами о любви или банальным сексом, но она просто помогла ему собраться, они вместе приготовили ужин и в уютной тишине съели его. Когда Саске хотел намекнуть, что Сакуре уже пора, она предложила помочь убраться. Он почему-то не смог отказать. Они вместе мыли посуду. Их плечи почти касались друг друга, и Сакура напевала какую-то ненавязчивую мелодию. У Саске замерзли руки от холодной воды и согрелись ребра-легкие-сердце от ее голоса. Саске сам не заметил, как с губ сорвалось тихое, чуть хриплое «останься». Сакура замолчала, и Учиха вдруг поймал себя на мысли, что он готов попросить еще раз, если она откажется. Готов обещать и убеждать. Почти готов сдаться и навязаться просто проводить ее, только бы пока они идут она тихо напевала что-то себе под нос. Только бы ее щеки так смущенно розовели, только бы она куталась в свой свитер и натягивала рукава на пальцы так по-домашнему, так уютно. Только бы тепло из груди не уходило. Только бы Сакура согласилась остаться. Она кивает и кладет последнюю тарелку на полку. Она вытирает руки о полотенце и развязывает фартук. Она кутается в свитер. Она снова начинает что-то напевать. Дом у Саске новый, свежеотстроенный, еще пахнущий деревом и смолой. Дом достаточно большой для целой семьи, в нем много комнат, но они не сговариваясь идут в одну. Саске задвигает седзи, тушит свет и дает Сакуре свою футболку. В темноте не видно, но он уверен, что ее щеки краснеют. — У тебя есть что-то теплое? — тихо говорит она. Саске вспоминает ее пальцы, комкающие свитер, и кивает. Ищет что-то в шкафу и протягивает ей свою толстовку. — Держи, — голос срывается на шепот сам по себе. Почему-то говорить нормально не получается. Громкие и четкие звуки встают посреди горла и дальше не проходят. Будто боятся спугнуть это хрупкое что-то между ними. Совершишь резкое движение, повысишь тон хоть на октаву — все. Оно рассыплется по новому полу, расколется о лед Саске, о неуверенность Сакуры, но пока они осторожны, пока в груди тепло от непонятно откуда взявшейся нежности, все хорошо. Пока Сакура зарывается носом в ворот его кофты, все хорошо. Пока они неловко шуршат одеялом, пытаясь укрыться им, не касаясь друг друга, все хорошо. Пока Сакура чуть слышно сопит рядом, Саске дома. Кровать нагревается от тепла их тел, простыни пропитываются ее запахом, комната заполняется уютом и стены-пол-потолки впитывают их в себя. Их обоих, не одного Саске. Пока Сакура не пришла, его дом пах ничем. Ничем значимым. Пах пустотой, новизной и иногда пылью. Пах краской и цементом. Пах деревом. Теперь же он пахнет Сакурой. Теперь это не просто временное пристанище, бездушная постройка, теперь Саске тепло от того, что он называет это место домом. Слова слетают с губ быстрее, чем он успевает обдумать и взвесить это решение: — Останешься? Сакура замирает, прекращая копошение, и Саске кожей чувствует на себе ее непонимающий взгляд. — Я имею ввиду насовсем. Здесь. Сакура резко вздыхает и на выдохе шепчет: — Дома? Саске улыбается. — Дома… И закрывает глаза. Он не заснет сейчас, нет. Он вообще плохо засыпает, просто так лучше чувствуется рука, обнимающая его поперек груди. Так ярче ощущается аромат ее волос. Можно уткнуться в розовую макушку и задохнуться им. Можно поднять руку и дотянуться до щеки. Проверить, горит ли она? Саске ведет кончиками пальцев по скуле Сакуры, натыкается на нос, обводит его, замирает на кончике. Выдох. Палец падает, мажет по губам и снова тянется к ее лицу, теперь, чтобы заправить непослушную прядь за ухо. Сакура утыкается ему в плечо, трется носом о него, стирая прикосновения. Наверное, ей было щекотно, думает Саске, а в груди уже совсем тепло, в груди горячо, ему бы воды в лицо, в легкие, в сердце. Ему бы снова остудить пальцы о холод фарфора. Ему бы снова мыть посуду вместе и слушать ее тихое пение. Ему бы снова и снова, и еще, и еще, и еще раз, пока вода не кончится, пока жар в груди не снизится до нормальной температуры, пока он совсем не расслабится, не успокоится от ее пения.Говорят, с края света никто не возвращается, Утопают в пленяющем счастье и забываются, Но в сердце моем всегда будет голос твой, Найду дорогу домой,
Ты только пой... Саске сползает вниз, поворачивается на бок и утыкается Сакуре куда-то в шею. Куда-то на уровне ключиц. Куда-то, где губы чувствуют рвано бьющуюся артерию. Она замирает на секунду, а потом мягко обволакивает его руками. Саске выдыхает. Саске просит: — Спой мне. Саске шепчет: — Спой мне колыбельную. Тонкие руки прижимают его еще ближе. Пульс под его губами сначала сбивается, а потом медленно выравнивается. Сакура начинает напевать что-то. Тихо-тихо, но Саске чувствует легкие вибрации в ее груди и горле, чувствует, как подбородок иногда касается его макушки. Он почему-то уверен, что Сакура улыбается. Она поет что-то про звезды. Она поет что-то про ветер и крылья. Она поет про дорогу без конца и про любовь. Она поет про одиночество и про цикад. Она поет что-то из детства. Саске не помнит колыбельную мамы, не помнит слов и смысла. Он даже забыл ее голос. Саске знает, что Сакура поет другую колыбельную, возможно это не колыбельная даже, а какая-то ее любимая песня. Саске не замечает, как засыпает. Саске снится дом и тонкие пальцы, перебирающие его волосы. Саске наконец тепло.Слезы, невзгоды и тысячи страдающих душ, Я все пройду, Только пой мне свою
колыбельную. На утро он уходит. Сакура и Какаши провожают его. Сакура снова просит взять ее с собой, но Саске отказывает. Не потому что раздражает, не потому что будет мешать, не потому что не хочет быть с ней каждый день и каждую ночь слушать ее тихое пение. Хочет, хочет так сильно, что боится обернуться и передумать. Так сильно, что вместо прощального поцелуя тыкает ее в лоб кончиками пальцев. Просто еще сильнее он хочет вернуться домой. Вернуться в ставшие за одну ночь родными стены. В запах чистой посуды и Сакуры. В тепло ее голоса и холод рук. В свитера и темную спальню. Саске говорит себе «я не буду скучать». Саске думает «разве что совсем чуть-чуть».я все смогу только пой мне…