ДИМА НИХУЯ НЕ ПОНИМАЛ.
Так решил Олежа. Не дал бог человеку ни вкуса, ни слуха, так что теперь — злиться? Кое-чей потолок — бэквокал и шестиструнка в одной из дохуллиарда молодых московских рок-групп, состоящих лишь из студентов. Скоро половина из них бросит музыку, а другая половина сторчится в Питере. А Олежа искренне желал для Димы только хорошего, поэтому, яростно заправляя его кровать и собирая по полу носки, фантазировал что тот закинет гитару и уйдет работать куда-нибудь, где не нужен слух и голос. И, желательно, чтобы мозг тоже был не нужен; потому что, блять, ну чтобы не понять, что соседи играют говно! это же, сукападла, надо… Возможно, Олежа перебарщивал. Слишком замотался. Не выспался. Снова понабрал кучу работы. Но пианино все равно дебильное! И можно было бы и поддержать нормально, а не как обычно. Возвращаясь в общагу вечером, Олежа слушал, как брякают друг об друга две бутылки пива в рюкзаке. Для Олежи — зеленая «Эсса», для Димы — IPA. Под ногами похрустывал переливающийся в свете редких фонарей декабрьский снег. Из каждой щели празднично мигали новогодние гирлянды. Невдалеке разъезжали машины. Изо рта вырывались густые облачка пара. Морозный воздух гудел и вибрировал зимней почти-что-тишиной. И никаких пианин. Выковыривая заледеневшими пальцами пропуск из кармана пуховика, Олежа мечтал, что в общаге тоже будет тихо. Ну, не прям как в ужастиках. Пусть там смеются по комнатам своим, разговаривают, слушают что-то, смотрят, бродят по коридору до толчков и до курилки. Но, пожалуйста, без представлений клавишных виртуозов. Скупо поздоровавшись с угрюмой вахтершой, Олежа протиснулся через крутилку и быстро устремился в сторону лестницы, пока старуха не заслышала подозрительное звяканье из недр рюкзака. И стоило Олеже взойти на первую ступеньку, как до его ушей с верхнего этажа спустилась мелодия. Олежа скривился, а его ноги сразу же потяжелели. Вот бы лечь прямо здесь и сгнить нахуй. От отчаяния хотелось еще и расплакаться. Он устал, он замерз, он хочет кушать и поспать. И в тишине доделать все заказы, а то в противном случае бабки прогорят (еще и по ебалу можно получить). Хватаясь пальцами за перила, словно утопающий, Олежа потащил себя наверх. Удивительно, но голова болеть не начинала. Мелодия была живой и ритмичной. Пальцы играющего мелькали с клавиши на клавишу, отбивая самое настоящее буги-вуги. Возможно, кто-то просто включил колонки? Не может же быть… Судя по всему, в коридоре было людно: различались голоса и смех, редкий звон стекла. Студентота, еще не вся допущенная к сессии, вовсю праздновала Новый год. А музыка не прекращалась. Олежа напрягся, как охотничья собака, а после вмиг вспорхнул по оставшемуся лестничному пролету, приоткрыл дверь, ведущую в холл, и сунул за нее нос. Боже! В холле будто бы взорвали бомбу с самыми яркими уродливыми украшениями: тут тебе и мишура, и дождик, и старые елочные игрушки, даже самодельные бумажные гирлянды и снежинки, вырезанные из конспектов. Все это было развешано по стенам, дверям и окнам. Пахло мандаринами и без страха распиваемым дешевым шампанским. Олежа бы уже давно начал считать про себя, скольких человек могут наказать за такую гулянку, но его взгляд, мешая мыслям, мертвой хваткой вцепился в Диму. По спине Олежи побежали мурашки, а в груди что-то, не давая дышать, истерически сжалось. Дима сидел прямо за древней «Чайкой» и — играл. Олежа никогда не видел вживую ничего подобного. Он вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть летающие над изнывающей клавиатурой пальцы. Это точно Дима. С небрежно собранными в хвост волосами и в адидасовских спортивках с лампасами он играл так, будто бы вышел прямиком из черно-белого американского фильма. Кто-то заметил Олежу и втянул его внутрь, сунув в руки пластиковый стаканчик с чем-то внутри. Сок? шампанское? вино? Олежа не смотрел, не мог опустить глаз с приятно напряженных рук Димы, с его сосредоточенного взгляда и улыбки. Лязгнули тяжелые острые ножницы — и сердце Олежи провалилось вниз, растекаясь там горячей вязкостью. И не останавливаясь, всё остановилось. Все продолжали развлекаться и выпивать, а Олежа стоял у дверей в шапке и плотно застегнутом пухане, пялился на Диму и сжимал в ладошке мягкий пластиковый стаканчик. Было как-то жарко. Олежа никогда раньше не знал, что, забывшись, Дима закусывает нижнюю губу. Что, играя на пианино, он немного покачивается в такт. Его плечи напрягаются, а шея и челюсть как-то особенно очерчиваются и… Бах! Олежа подскочил. В воздухе поднялась буря из крупных блестящих конфетти. Кто-то взорвал большую хлопушку. Музыка оборвалась, сменившись громким смехом и свистом. Олежа выпал в реальность, внезапно ощутив, что по его пальцам бежит какая-то жидкость. Твою же… Он резко отвел от себя руку, которой слишком крепко сжал многострадальный стаканчик с шампанским. Да, это оказалось шампанское. И теперь оно растекалось жирным пятном по светлому пуховику: по пузу и рукаву. — Блин… — выдохнул Олежа. Свободной рукой он спешно расстегнулся и стянул с себя шапку. Вот ведь гадство. Слава богу, что никто не обращал внимания. Выловив из стакана блестящий обрывок фольги, Олежа в один глоток осушил все остатки шампанского. Что делать с курткой, он не имел ни малейшего понятия. Ну, как говорил Дима, и похуй. — Чё, Лёль, устряпался? Наконец-то выбросишь этот чмошный пуховик. Олежа взметнул взгляд вверх и, пытаясь сдержать улыбку, нахмурился. — И это мне говорит чел в носках и шлепках. Дима прыснул, а Олежа возмущенно хлопнул его по плечу. И все-таки пианино ничегошеньки в Димке не меняло. Как был дурачком, так и остался. Зато, сука, каким.Чайка
17 октября 2021 г. в 19:16
На одном из этажей общаги, прямо посреди холла, появилось потертое пианино цветом в красно-коричневый шкаф-стенку. Одного взгляда на эту бандуру хватало, чтобы почувствовать перед носом специфический запах старой бабкиной квартиры: терпкая благородная затхлость и совковые духи «Красная Москва».
Наверное, именно так и пахло в коморке коменды, откуда, скорее всего, и притащили пианино.
Нет, ну а каким еще образом здесь мог заспауниться такой необычный для среднестатистической общаги музыкальный инструмент?
Никто из студентов не был настолько отшибленным, чтобы скрывать в комнате разваливающуюся «Чайку». Нет, ладно, — микроволновку, чайник или мультиварку, окей, даже утюг. Но, сука, «Чайку»…
Олежа считал, что на такое могла отчаяться только Марина Степанна.
Да и игры на пианино слышно не было. До тех пор, пока его не выперли на всеобщее обозрение. Теперь техническая общага прямо перед зимней сессией превратилась в сраную консерваторию. Оказывается, каждый третий когда-то сталкивался с клавишными и теперь, завидев бесхозный инструмент, желал выебнуться своими скудными навыками перед всем миром.
Десятый раз за день слыша нескладный собачий вальс, Олежа закатывал глаза и матерился сквозь зубы. Димино бряканье на гитаре теперь казалось самым мелодичным и лучшим на свете. Пожалуйста, пусть он снова будет репетировать часами одну и ту же песню сомнительного жанра. Только уберите с этажа ебучую пианину.
Ведь нужно же как-то готовиться к сессии и в ускоренном режиме выполнять (не свои) долги.
Когда очередной получасовой залп какофонии кончался, Олежа выдыхал. Дрожащими руками он тянулся к клавиатуре Диминого ноутбука, чтобы продолжить писать чужую лабу (по повышенному новогоднему ценнику от 1000 до 3000 рублей за работу, обращайтесь в комнату 213) и присербывал остывший чай из немытой сто лет чашки. Пятнадцать минут расслабления — и снова «Деспасито» или что-то из фильма про Джека Воробья. Во вселенную отправилось столько проклятий, что Джонни Депп должен был либо умереть от икоты, либо обосраться.
А Дима смеялся. А Диме, блять, смешно.
Олежа вставал на пары, приходил с них, собирался на работу и заваливался спать под аккомпанемент музыкальной партии того или иного общажного маэстро. Неужели этот непрекращающийся концерт сидел только в Олежинских печенках? Неужели всем остальным было без разницы? Или хуже — всем нравилось? Тупоголовое общество прогнило окончательно.
Дима говорил, что Олежа драматизирует. Всего-то надо успокоиться. Мол, эту херотень притащили только два дня назад. Скоро всем надоест. Скоро все увезут.