Причуды богатых людей

      Ночь в Инадзуме сегодня особенно ясная и спокойная. Поместье Камисато погружено в глубокий сон. Не спит лишь Тома — этой ночью у него есть занятие поважнее и поинтереснее сна.       Поигрывая длинной семихвостой плетью он важно шагает по длинному тёмному коридору прямиком к спальне молодого господина Аято. Достигнув пункта назначения, слегка медлит у порога, а затем, набрав воздуха в грудь, уверенно раздвигает сёдзи и заходит. Комната освещается лишь светом полной луны и звёзд, падающим из большого распахнутого настежь окна, но свет этот достаточно ярок, чтобы позволить Томе разглядеть открывающуюся его взору прекрасную картину.       Господин Аято собственной персоной, полностью обнажённый, полулежит ничком на своей огромной кровати. Его запястья туго стянуты верёвкой и привязаны к изголовью, плотно сжатые ноги от середины бедра до щиколоток также сковывает верёвка, сплетаясь причудливой паутиной — о, Тома так долго обучался искусству шибари и так рад, что ему наконец-то выпала такая потрясающая возможность применить свои умения на практике. Грудь Аято прижата к шёлковой простыни, а поясница выгнута, и о архонты, Тома едва не кончает на месте от одного только вида оттопыренной задницы господина, в которую вставлена анальная пробка, инкрустированная полуночным нефритом, мягко светящимся в полумраке — сувенир из Ли Юэ, привезённый недавно Бэй Доу и обошедшийся Томе в кругленькую сумму, но ради такого зрелища не жалко и всей моры мира.       Ступая неслышно, как кот, Тома приближается к кровати и едва касаясь проводит по соблазнительным ягодицам Аято кончиками хвостов плети.       — Прекрасно выглядите, господин, — тихо шепчет он.       Не имеющий возможности повернуть голову и вынужденный лишь прислушиваться к тому, что происходит позади него, Аято невольно вздрагивает от прикосновения.       — Ты заставил меня ждать, — тихо выдыхает он, нетерпеливо ёрзая.       — Хм? Вам не кажется, что вы сейчас немного не в том положении, чтобы возмущаться? — насмешливо отвечает Тома и в наказание отвешивает Аято шлепок. Пока что ладонью — бить тяжёлой семихвосткой по неразогретой коже так себе идея.       Аято глухо стонет, пряча лицо в простынях, и мелко дрожит от нахлынувших ощущений.       — Так-то лучше, — Тома оглаживает и слегка сжимает его ягодицы, дразняще надавливает на пробку, скребёт ногтями бёдра. — Будьте умницей, господин, и вас будет ждать награда.       Аято вновь стонет в простыни и ёрзает в предвкушении, поджимая пальцы на ногах. Тома медленно ведёт плетью по его спине и бёдрам, а затем, замахнувшись, щёлкает ею в воздухе, не нанося удара, дразня и испытывая терпение молодого господина, который, напрягшись в ожидании удара, но не получив его, шумно выдыхает — и отнюдь не от облегчения. Плеть рассекает воздух снова, буквально в сантиметре над его кожей, а затем слышится тихий смешок Томы:       — Кто бы мог подумать, что наш всегда строгий и собранный господин на самом деле такой развратник. Так сильно хотите, чтобы я отхлестал вас плетью?       — Д-да, хочу, — отвечает Аято, кусая губы в нетерпении.       — Так попросите, — наклонившись, томно шепчет Тома у самого уха, заставляя господина содрогнуться всем телом от такого возбуждающего тона и ощущения горячего дыхания на коже.       — Пожалуйста, Тома, выпори меня, — тихо стонет Аято, сжимая кулаки так, что ногти чуть ли ни до крови впиваются в ладони.       — С удовольствием, — выпрямившись, Тома наносит на пробу первый лёгкий удар поперёк спины господина, давая ему привыкнуть. Тот вновь зарывается носом в простыни и выгибается, безмолвно прося о продолжении.       Удовлетворённо хмыкнув, Тома принимается осыпать спину, бёдра и ягодицы господина сначала быстрыми и несильными ударами самыми кончиками хвостов плети, разогревая кожу, а после постепенно добавляет силу, заставляя Аято стонать всё громче и громче по мере нарастания силы ударов.       — Тише, господин, вы ведь не хотите, чтобы вас услышали? Только представьте, что будет, если остальная прислуга узнает, что господина Камисато вот так связывает и порет его любимчик среди слуг, — вкрадчиво мурлычет Тома, прерывая череду ударов и любуясь тем, как контрастно смотрятся на белоснежной коже Аято красные полосы, а затем вновь надавливает на занимающую его анус пробку, слегка шевелит и проворачивает её внутри, дразнит, слушая новые стоны, которые всё же не стали тише. — О, но что-то непохоже, что вас волнует столь щекотливая ситуация? Неужели господин Камисато ко всему прочему ещё и эксгибиционист?       — С… — Аято хочет было выругаться, но от тона, с которым говорит с ним Тома, от того, что он ему говорит, от внезапного движения пробки внутри него, все ругательства разом утопают в сладком стоне, с которым он, не сдержавшись, обильно кончает на простыни.       — Что это вы там хотели сказать? — всё тем же лукавым тоном интересуется Тома и, намотав на кулак собранные в высокий хвост волосы господина, тянет, заставляя поднять голову. — И ох, разве я разрешал вам кончать так быстро? Придётся вас наказать…       — И какое же наказание меня ждёт? — еле ворочая языком после оргазма спрашивает Аято, интересуясь скорее для галочки, так как уже сам прекрасно знает, какое.       Усмехнувшись, Тома многозначительно щёлкает плетью.       — Раз вы не сопротивляетесь, господин, я проявлю милость и позволю вам самому выбрать количество ударов.       — Три, — недолго думая, отвечает Аято, чувствуя, как на него снова накатывает предвкушение и возбуждение.       — Хорошо, считайте вслух, — Тома как следует замахивается и хлещет плетью в полную силу.       — Один, — Аято трясёт — удар вышел обжигающим, но ему приятен этот жар. Замечая его дрожь, Тома хрипло усмехается и наносит второй удар с удвоенной силой. Аято протяжно стонет, дёргаясь и натирая связанные запястья.       — Не слышу счёта, — тихо рычит Тома и сильнее тянет Аято за волосы, заставляя до боли заломить шею.       — Д-два… — всхлипывает он, хватая ртом воздух, которого вдруг резко стало не хватать.       — Очень хорошо, — смиловавшись, Тома выпускает из руки хвост господина, позволяя ему вновь упасть лицом на простынь, и наносит последний удар.       — Три… — досчитывает Аято и рвано выдыхает, расслабляясь.       — Очаровательно, господин, вы такой послушный, — мурлычет Тома, оглаживая его покрасневшие ягодицы. — Но знаете, мне кажется, что этого было недостаточно.       С этими словами Тома вынимает из ануса Аято пробку и ловко вводит в него длинную продолговатую рукоять плети, свободной рукой пережимая у основания его вновь вставший член. Аято опять давится воздухом, скулит и содрогается всем телом от такого неожиданного, но несомненно желанного ощущения наполненности.       — Вы такой податливый, господин, — усмехается Тома, трахая Аято размашистыми движениями, вгоняя в него игрушку до упора. — И такой вместительный. Признаться, я не ожидал, что вы сможете так легко принять в себя это приспособление целиком.       Аято пытается подмахивать бёдрами и скулит из-за невозможности развести ноги. Тома ненадолго отпускает его член, оглаживая по всей длине, а затем, почувствовав, как он начинает пульсировать в его ладони, снова пережимает. Аято раздосадованно стонет в простыни, протяжно, почти в голос. Нестерпимо хочется кончить снова. А ещё хочется, чтобы в него сейчас входил член, а не игрушка, но увы, главный здесь и сейчас не он. Хотя, если хорошо попросить…       — Тома… — зовёт он заплетающимся словно от крепкого алкоголя языком.       — Да? — отзывается тот, снова у самого уха, заставляя ещё сильнее сгорать от возбуждения и желания.       — Я… Мне нужно… — сквозь тяжёлое дыхание вперемешку со стонами ужасно трудно говорить, но Аято очень старается. — Я хочу… Твой член… В себе…       — Что-что? — наигранно переспрашивает Тома, наклоняясь ещё ближе. — Просите громче, господин, вас едва слышно.       — Архонты, Тома, пожалуйста, войди в меня, трахни меня уже, прошу! — скороговоркой на одном выдохе выпаливает Аято, завершая свою мольбу шумным вдохом-всхлипом и вновь пытаясь двинуть бёдрами.       — Ох, ну раз вы так просите, я просто не могу отказать, — усмехается Тома, убирая плеть и отбрасывая её куда-то в сторону. Вальяжно расстегнув штаны и высвободив свой уже давно стоящий член, так же вальяжно водит им между ягодиц Аято, похлопывая головкой по растянутому входу. Пошарив рукой по простыни, находит отложенный ранее на край кровати маленький стеклянный флакон с остатками привезённого с родины пламенного масла, которое, если верить приложенной к нему аннотации «делает вас более пылким». И судя по тому, как резко Тома распалился, размазывая сию чудодейственную субстанцию по своему члену, мондштадтские алхимики не врали. И это всего от нескольких капель — а каково же было сейчас Аято, на подготовку которого ушло две трети этого флакона?       Тем не менее, молодой господин был всё ещё наказан, и снова позволять ему кончить раньше себя Тома был не намерен. Наспех сдёрнув со своих волос резинку, он перетягивает ею член Аято у основания, а затем, расставив ноги по бокам его сведённых бёдер, делает глубокий вдох и входит сразу на всю длину, издавая на выдохе полустон-полурык.       — Мммхх… Вы такой горячий и влажный внутри, господин… — сбивчиво шепчет он, склоняясь над Аято и начиная двигаться внутри него размашистыми толчками. — И так хорошо принимаете меня… Так глубоко и так послушно…       — Т-тома, п-пожалуйста… — кое-как выдавливает Аято сквозь стоны и всхлипы, рвущиеся из груди каждый раз, когда головка члена его мучителя с очередным толчком проезжается по простате. Терпеть становится уже совсем невыносимо, кажется, что ещё минута — и он потеряет сознание.       — Знаете, господин… — Тома хрипло усмехается, продолжая двигаться, плотнее сжимает обеими руками подтянутые ягодицы Аято и едва не кончает от одного лишь взгляда на то, как скользит между ними его член. — Все думают, что по ночам вы развлекаетесь с юдзё. Ох, знали бы они, что молодой господин Камисато и сам годится в отменные юдзё и прямо сейчас не просто просит — умоляет его грубо оттрахать… И так сладко стонет при этом… Вам нравится, как я в вас вхожу, господин? Нравится чувствовать мой член так глубоко внутри?       — Д-да… — Аято еле слышно шепчет в ответ, а после, вновь попытавшись двинуть бёдрами и случайно добиваясь этим особо сильного воздействия на простату, срывается на вскрик. — Ах! Да, Тома!       От того, как Аято выкрикивает его имя, Тому ведёт как от наркотиков. Тихо рыча, он хватает господина за шею, вдавливая в кровать, и вбивается в его горящий и пульсирующий от масла и резких движений анус в ещё более неистовом ритме, с силой сжимая его бёдра своими. На пике удовольствия он вовремя спохватывается, что пора бы уже дать господину кончить, и убирает резинку.       Аято снова вскрикивает и содрогается всем телом, чувствуя, как наконец-то развязывается тугой клубок внизу живота, как дёргается его наконец-то освобождённый член, и как из него ритмичными тягучими толчками выплёскивается сперма, заливая дорогие шёлковые простыни. Тома позади тоже дрожит, изливаясь на его исполосованную плетью спину, а после обессиленно валится набок, шепча что-то. Кажется, тоже зовёт его по имени. Приятно…       На то, чтобы прийти в себя, Томе требуется ровно полминуты. Наскоро приведя себя в порядок, он берёт с подоконника заготовленное заранее влажное полотенце и осторожно обтирает им Аято, а после так же осторожно избавляет его от верёвок. Окинув беглым взглядом заляпанные простыни, мысленно заключает, что придётся их менять, и, подняв на руки господина, который, кажется, от переизбытка ощущений мгновенно заснул на месте, словно самое дорогое сокровище (хотя, почему «словно»?) переносит его с кровати на кушетку у окна, из которого всё так же льётся яркий лунный свет. Отыскав флакон с морозным маслом, которое он предусмотрительно купил вместе с пламенным, Тома выливает немного на ладонь, на секунду залюбовавшись тем, как приятно холодящая кожу жидкость слабо искрится в лучах ночного светила, и принимается обрабатывать следы от плети и верёвок на теле Аято. Мягко массирует плечи и спину, скользит ладонью ниже, гладит ягодицы, осторожно ныряет пальцем между ними, вводя его в колечко всё ещё не сомкнувшихся мышц, смазывает стенки разгорячённого прохода, успокаивает. Аято не просыпается, но его глубокий умиротворённый вздох говорит о том, что всё хорошо, всё так, как он сам хотел и просил. Тома невольно улыбается — у богатых людей свои причуды. И не то чтобы он осуждал молодого господина за его тягу к столь нестандартному времяпрепровождению в постели — напротив, он сам втянулся в это так, что силком теперь не вытянешь. Как, впрочем, и во всё, во что втягивает его Аято.       Сменив простыни и перенеся всё ещё не проснувшегося господина обратно на теперь уже чистую постель, Тома на миг задерживается, разглядывая его лицо с ещё не сошедшим румянцем на щеках, и, не удержавшись, склоняется к нему, оставляя невесомый поцелуй в уголке губ и влюблённо шепча какую-то ерунду. После, собрав грязное бельё в корзину, бесшумно покидает комнату.       В процессе отстирывания простыней Тома вспоминает, что оставил в комнате господина игрушки. Если наутро их заметит кто-нибудь из прислуги или, чего доброго, Аяка — ситуация выйдет крайне неловкая. Поэтому, быстро закончив со стиркой, он решает вернуться и забрать забытое.       В комнате Аято горит свет. Тома, решивший было, что ему почудилось, с какой-то неясной опаской отодвигает сёдзи и видит уже одевшегося в лёгкую домашнюю юкату Аято, важно сидящего на кровати и без малейшего намёка на сонливость читающего какую-то книгу при свете ночника.       — Всё-таки решил вернуться и нормально поцеловать меня на ночь? — деловито произносит он, не отрываясь от страниц книги.       — Вы не спали, — не вопрос, а констатация факта. Перешагнув порог и затворив за собой сёдзи, Тома замирает, не двигаясь дальше, выжидая. Аято захлопывает книгу и поднимает на него колючий взгляд. Сессия окончена, и перед Томой снова его господин, которому должно подчиняться, а не подчинять его себе, в своей привычной ипостаси — собранный, холодный, совсем чуть-чуть заносчивый. И невероятно выносливый, раз даже после такого дикого секса у него ещё остаётся на что-то энергия. — Что? Что вы на меня так смотрите?       — Да так… Думаю, какую бы такую гадость подложить в котёл во время нашей следующей игры в сябу-сябу, — отвечает Аято, ни капли не меняясь в лице.       — За что? — осторожно вопрошает Тома, пытаясь вспомнить, что же он сделал не так.       — За то, что оставил на мне слишком заметные следы, — Аято кладёт ногу на ногу, и небрежно наброшенная юката от его движения кокетливо распахивается до бедра, на котором видны уже побледневшие, но тем не менее всё ещё заметные полосы от плети.       — Но… вам ведь нравилось? — продолжает задавать вопросы Тома, уже сильно сомневаясь в том, что точно сделал всё правильно и не навредил. — В смысле, я не слышал от вас стоп-слова, поэтому подумал, что вас всё устраивает, и…       Аято не выдерживает и перебивает этот поток оправданий хохотом.       — Ох, Тома, видел бы ты своё лицо сейчас! — выдавливает он сквозь смех, утирая выступившую в уголке глаза слезинку, а после вытягивает руки в приглашающем жесте. — Иди сюда.       Тома выдыхает и расслабляется, подходя к кровати. Точно, у его господина, помимо всех прочих странностей, ещё и шутки странные.       Аято, всё ещё тихо смеясь, ловит Тому за руки, тянет к себе, заставляя лечь с ним рядом на кровать, и устраивается головой на его плече, любовно пробегаясь подушечками пальцев по груди.       — Ты же знаешь, как я люблю, когда ты обращаешься со мной так, — шепчет он, прижимаясь к тёплому боку Томы. — Когда командуешь, проявляешь силу, грубо берёшь, заставляешь умолять. Не каждый слуга наберётся смелости так обращаться со своим господином, но ты… ты совершенно особенный, Тома. И поэтому, как ты сам выразился чуть ранее, ты мой любимчик среди слуг.       — И только? — притворно обижается Тома.       — Это ты сказал, а не я, — Аято снова усмехается. — Знаешь ведь, как много для меня значишь…       Тома знает. И Аято знает, что Тома знает — поэтому и соглашается на любые авантюры и эксперименты, поэтому и отвечает с такой страстью и одновременно нежностью на поцелуй, в который вовлекает его молодой господин, по-хозяйски заваливаясь на него всем телом и безмолвно прося остаться с ним на ночь. И Тома, конечно, останется. А как же иначе?