«Маленькая» проблема Цзян Чэна, или альтернативный финал дунхуа

Цзян Чэн стоял на коленях, глядя сквозь мутную пелену вослед удаляющейся лодке. Тёплый свет фонарей освещал причал, разгоняя мрак, но смягчить боль и печаль, которые плескались в фиалковых глазах, он не мог. Цзян Чэна лихорадило. Его сердце колотилось о грудную клетку, будто сумасшедшее, заглушая звуки ночного бриза и сдавленных всхлипов. Бессильно сжимая кулаки, заклинатель пытался усилием воли смирить свою обиду, гнев и тоску, но осуществить это оказалось не проще, чем повернуть время вспять. Все чувства стали настолько чёрными, настолько плотными, что, казалось, обрели собственную форму. Боль, тонкими осколками раздирающая его изнутри, безо всякой жалости резала до крови то ранимое и нежное, что каждого в мире делает человеком. Наконец, Цзян Чэн не выдержал. Он уронил голову, и на ледяные доски упали горячие капли слёз. «Вэй Ин… Ты же обещал, что всегда будешь рядом… Это были твои слова,» — внутри него всё горело и обрывалось. Рушилось и то, что до сих пор не позволяло заклинателю окончательно пасть духом, таяло с каждым мгновением, растворяясь в океане его отчаяния, как таял перед его глазами отдаляющийся силуэт. Ночной ветер разметал его распущенные волосы по дрожащим плечам, а чёлка скрыла мокрые от слёз щёки. Вэй Усянь врал ему, и Цзян Чэн ненавидел его за это. Но хуже всего то, что перед тем как уйти, он не удостоил его даже словом прощания. Заклинатель ещё душил в горле непрошенные всхлипы и заставлял себя смотреть на тёмный, уже едва виднеющийся вдали силуэт лодки, впитывая этот образ с настойчивостью, граничащей с каким-то нездоровым удовольствием, и чувствуя, как боль ядовитыми реками расползается внутри него. На краткий миг ему вдруг показалось, будто в холодном воздухе сгустился тошнотворный запах гнили и пепла. Но если в далёком прошлом Цзян Чэн был там, посреди непроницаемо-чёрной воды, в лодке рядом с братом, когда они вдвоём спасались от неминуемой гибели, то в этот раз ему оставалось только смотреть вослед тем, кто уплывает прочь. «Ты заслужил это, жалкий человек, гоняющийся за призраками прошлого,» — прозвучал у него в голове голос Лань Ванцзи. Цзян Чэн бессильно сжал кулаки. «А кто бы меня поддержал и направил, уберёг от ошибок? Я был молод и покинут всеми, меня терзало одиночество, и абсолютно всё пришлось познавать на собственном опыте через пот, кровь и слёзы. Заслуживаю ли я такого к себе отношения?» «Человек, чья душа опустела, а в сердце не осталось места ни для чего, кроме желания обладать предназначенным не ему, не заслуживает ни любви, ни жалости. Только презрение может получить он от мира». У Цзян Чэна перехватило дыхание и закружилась голова. Тело застыло, по щекам неиссушимой рекой хлынули слёзы. «Я смог возродить Пристань Лотоса из пепла, я заново построил один из величайших орденов, с которым считаются, которого боятся и уважают.» «Всё благодаря жертве Вэй Усяня». Цзян Чэн сжал ладонь на груди, комкая фиолетовые одежды в кулаке. Ему нечего было возразить этому голосу, который мучил его, заставлял сгибаться всё ниже и ниже к подёрнутой рябью воде, где отражалось его искажённое лицо с глубокими тенями под остекленевшими глазами, с которыми страшился встречаться взглядом, — они казались ему чёрными и пустыми, полностью лишёнными жизни. Цзян Чэн больше не мог контролировать своё тело, в котором с невероятной быстротой разгорался палящий жар. Он, словно выброшенная на берег рыба, бессильно открывал рот, пытаясь ухватить хотя бы крошечный глоток воздуха, но грудь будто сдавило в тисках, а лёгкие горели, и в полном отчаянии он задыхался. В какой-то момент его глаза застила мутно-красная пелена и сознание разорвало на тысячу осколков. Цзян Чэн уже не слышал, как надрывный крик сорвался с его уст и ужасающим эхом прокатился по округе. Не ощущал всполохов тёмной отравленной энергии, вихрем поднимающейся от его сжавшейся фигуры.

***

Тяжёлые шаги разрушили тишину, царившую в Пристани Лотоса, и в резком стуке сапог о брусчатый пол слышались жгучая обида и гнев. Всю дорогу из храма Гуаньинь Цзинь Лин сжимал в руке колокольчик Юньмэн Цзян, который не должен был попасть к нему так рано, и потому казался настолько горячим, что обжигал. Однако юноша только крепче сжимал его в ладони. Почему глава Цзян не явился на церемонию, прислав племяннику личную вещь, видимо, в знак прощания? Почему сейчас, когда со всех сторон слышались ядовитые замечания, что ордену Ланлин Цзинь пришёл конец? Цзинь Лин нуждался в помощи своего дяди, его мудрых советах и молчаливой поддержке. Как мог Цзян Чэн закрыться от него, уйти в уединение в такой момент? Юноша шёл всё дальше по богато украшенным фиолетовыми полотнами коридорам, пока не оказался на пороге ничем не примечательных покоев. — Здесь мой дядя? — полуутвердительно спросил он у слуги, который стоял на страже. Не дожидаясь подтверждения, Цзинь Лин стремительно шагнул вперёд. Однако, прежде чем он распахнул двери, застывший у входа сторож вдруг уверенно преградил ему путь в покои. — Прошу прощения, глава ордена велел не нарушать его уединение, — сказал тот, поклонившись. Цзинь Лин сдержал волну опаляющей ярости и желание тут же отправить наглеца в полёт до ближайшей стены. — Уйди с дороги, — выплюнул он сквозь зубы и с силой оттолкнул упрямого слугу в сторону. Деревянные балки оглушительно скрипнули, когда дверь открылась и Цзинь Лин ворвался в покои главы стремительным вихрем. — Дядя! — высокий голос едва не сорвался на крик. В глазах щипало, что предвещало близкую истерику, но Цзинь Лин не был намерен сдерживаться, не в этот раз. Он готов был упасть в ноги своему дяде и, невзирая на презрительный взгляд фиалковых глаз, умолять не бросать его одного. Однако все слова разом застряли в горле — всколыхнулись золотые одежды, когда юноша в замешательстве застыл на пороге. Вопреки ожиданиям в комнате оказалось пусто. — Где он? — недоброе предчувствие зародилось в душе Цзинь Лина. Юноша обернулся, встретив беспокойные, то и дело перебегающие из стороны в сторону глаза слуги, которого покинула вся напускная смелость. Тот, вздрогнув под испепеляющим взглядом юного господина, не проронил ни слова. Что-то будто мешало ему говорить, а на лице отразилась внутренняя борьба: словно страх и преданность сошлись в бою внутри его души. Цзинь Лин не хотел разбираться с этим. Он желал увидеть дядю прямо сейчас, сию секунду. — Почему ты не можешь просто сказать, где его найти? Что-то случилось? Ну же, говори скорее! Как племянник главы Юньмэна и единственный наследник я имею право знать. Слуга протяжно вздохнул, затем взглянул юноше прямо в глаза и наконец решился: — Юный господин Цзинь, идите за мной. Размеренным шагом он направился в сторону, противоположную той, откуда прибыл Цзинь Лин. Дальше — только выход на западную окраину леса и коридор, который вёл в самую отдалённую и безлюдную часть резиденции. Строительство этого спального крыла было завершено совсем недавно, поэтому его ещё не успели заселить, так что ни у кого не имелось там никаких дел. Возможно ли, что дядя отправился помедитировать на природе? Чуть помедлив, Цзинь Лин последовал за слугой. Но когда тот вдруг прошёл мимо выхода к лесу, сворачивая в коридор, он перегнал его и встал на пути, уперев кулаки в бока. — Не води меня за нос! — в голосе юноши грохотало неподдельное раздражение. — Я же сказал тебе отвести меня к дяде. Выражение лица слуги осталось невозмутимым, и только глубокий вздох в какой-то мере выдал его чувства. — Я действительно веду юного господина к главе Цзян. — Что ему понадобилось здесь? — недоверчиво фыркнул Цзинь Лин. — …Есть кое-что, что я должен вам сказать до того, как вы встретитесь. — Что же? — Несколько дней назад вашего дядю нашли на причале без сознания. Его настигло ужасающее искажение ци. После этих слов сердце Цзинь Лина ухнуло вниз, а звуки, казалось, на миг исчезли, оставив его наедине с парализующим тело ужасом. Но как такое возможно? Дядя Цзинь Лина был одним из тех редких и талантливых заклинателей, кто способен контролировать свой пульс и практически останавливать сердцебиение одной лишь силой воли. Как же вышло, что он не смог контролировать течение энергии? Не говоря больше ни слова, Цзинь Лин сорвался с места и направился вперёд по коридору. Боковым зрением он едва улавливал смазанное фиолетовое пятно — фигуру слуги, который безнадёжно отстал в первые же мгновения, несмотря на все попытки обогнать господина и показать ему дорогу. Они летели по коридорам, петляя, пока перед очередной ничем не примечательной дверью слуга, наконец, не крикнул: «Здесь! Стойте!» И Цзинь Лин остановился. Застыл, боясь сделать один последний шаг. Это было выше его сил: увидеть дядю, который всегда был для него символом несгибаемой человеческой воли, который пережил геноцид, а затем Аннигиляцию Солнца, потерял всех, но не пал духом и восстановил Пристань Лотоса, а затем воспитал его, Цзинь Лина. Увидеть его, этого гордого человека, сломленным, поверженным, разрушенным искажением ци казалось ужаснейшей из всех существующих пыток. Но, несмотря на ужас, он всё равно представил эту картину: Цзян Чэн в постели с бледным лицом и привычной морщинкой меж нахмуренных бровей даже во сне; вокруг него сгустилась тяжёлая, гнетущая атмосфера, какой отмечены заглянувшие в лицо смерти. Сердце юноши забилось о рёбра, как подстреленная птица. Каждое мгновение оказалось подобно вечности, дыхание вдруг стало тяжёлым, и каждый вздох причинял боль. Но когда Цзинь Лин вошёл в комнату, то застыл в недоумении, наткнувшись взглядом на залитую солнечным светом детскую фигуру. Сидящий за столом ребёнок лет пяти слегка повернул голову в его сторону, настороженно и в то же время сердито окидывая Цзинь Лина взглядом больших фиалковых глаз. Юноша увидел в них нечто неуловимо знакомое, и хотя подобная идея казалась полнейшим безумством, он невольно подумал: «Д… Дядя?..»