В райских кущах

– Это был ты? – шепчет на ухо Майкл, прижимаясь к нему плечом. В тишине сада белено от небесного сияния, слышится ясный звон мечей, упражняющихся братьев, от земли веет сыростью и сладким духом трав. Дыхание над ухом искрится теплом и весельем. Самаэль поворачивает голову и смотрит в лицо брата, свое лицо. На губах застыла кривая усмешка, в глазах плещется еле сдерживаемое напряжение, уловка, вызов. – Поигрался с бедной девчушкой, накормил ее чем не следовало, испортил новые игрушки Отца? Самаэль упирается локтем в колено и подпирает голову рукой, привычно вздыхая. – Отец, – с нажимом произносит Самаэль. – Создал живых тварей «по образу и подобию своему», но совершенно бездумных, лишенных понимания добра и зла, как будто очередной плевок в лицо – смотри какие они послушные и милые, не то, что некоторые. Майкл сдавленно смеется в кулак, наблюдая за распалившимся братом. – И ты решил в отместку лишить их бессмертия и изгнать из Серебряного города? – Я никого не изгонял, это целиком и полностью решение нашего дорогого Отца. Я даже не заставлял ее есть это чертово яблоко! Просто уточнил, точно ли им нельзя есть никаких плодов в Саду, а там слово за слово, и она сама вприпрыжку побежала к дереву, – сердито говорит Самаэль, сложив руки на груди. – И теперь несчастные твари бродят по безродной Земле, в поисках пропитания, замерзшие, голодные и напуганные, – тянет свое Майкл. – Это не моя вина! – Самаэль собирается подняться с земли, но чужая рука удерживает его на месте. – Чего ты боишься? – выдыхает Майкл, сжимая руку на его запястье, ловит ускользающий взгляд, впиваясь в него острыми черными зрачками. – Что Отец все-таки накажет тебя? Прогонит вслед за ними? Лишит бессмертия? – Я не боюсь, – шипит Самаэль. – Что тебе вообще нужно? Чего ты хочешь от меня? Майкл тянет его ближе, прижимается ближе, говорит завороженно: – Ты видел их? – в глазах блики в точь от скрестившихся клинков. – Там, на Земле? – Людей? – недоуменно спрашивает Самаэль. – Нет. Зачем мне? – А я видел. Видел, как женщина, так же нахмурив брови, – он протягивает руку и медленно проводит пальцами по разлету бровей, – кричит под кустом ракиты. Видел, как широко раскрыт ее рот, – он ведет кончиками пальцев по виску, спускаясь к щеке и останавливаясь у уголка рта, – словно адова бездна, полная влажного розоватого мяса, кровоточащего криком, – он с нажимом проводит пальцем по губе, тянет подушечкой пальца влажную плоть. – Видел, как ее глаза полнятся светом – отраженьем небесного Сада и близким дыханием смерти, что вечность вечностей будет идти по следам ее и ее детей, – он ведет пальцами вниз, цепляет его за подбородок, смотрит в глаза и говорит-говорит: – Из-за тебя они обречены на смертность в прахе, на живорождение, на боль, муки и голод, из-за тебя они заклеймены вечной печатью греха, из-за тебя она кричит ночами под ракитовым кустом, изнывая от удовольствия тела, но не духа. Отец… – он запинается, на секунду опускает глаза и снова глядит, смотрит, выжигает взглядом. – Отец хотел бы, чтобы я преподал тебе урок. Я не могу лишить тебя бессмертия, не могу изгнать из Рая, но я могу дать тебе испить из той же чаши. Из тумана, из глубин густого, трескучего оцепенения, Самаэль наблюдает, как лицо его брата – его лицо – становится ближе, чувствует его губы на своих. Чувствует, как небо сменяется землей, а земля небом, как мечи выжигают искры не в руках, а на теле, чувствует полет и падение. Падает на траву. Майкл гладит руками его плечи, сжимает предплечья, целует в щеку и челюсть, сжимает пальцы до боли, и рычит, и шепчет до боли: – Я видел, я всегда видел это в тебе, ты как пропасть, омут, стремнина, полная жадного греха, ты утянешь за собой всех, я видел, я вижу, – он тянет одежды в стороны, прижимается лицом к его груди, дышит глубоко, проводит руками по бокам, замирает и поднимает голову, в его глазах наказание и страх. – И там, где нет греха, ты созидаешь его из темноты и света, и там, где нет пороков, ты травишь ими чистые души. Ты видишь и слышишь чужие желания, выдергиваешь их из темных глубин на свет, любуешься ими. Спроси меня, чего я желаю. Давай! Самаэль открывает глаза, перед взором туманная дымка, в груди печет от тепла, чресла будто окутаны льдисто-горячим адовым пламенем. Ангельские силы не действуют на других ангелов, они оба это знают, но он все равно говорит: – Майкл, чего ты желаешь? – Наказать тебя, – в голосе праведность и мука, в глазах дикость и огонь. – Доказать тебе, сколько в тебе греха, доказать, что тебе здесь не место. Доказать, что только я достоин носить это лицо! И он берет это лицо в руки и подносит к нему это лицо, целует. Язык во рту точно мякоть инжира, теплый и сочный, сладостью скользит по языку, гладит десны. Пальцы ласкают тело, словно листы смоковницы после горячей воды, тянут кожу, оглаживают колени. Самаэль дышит через раз, нос забил запах мокрой травы и безумия, земля будто крошится под спиной, еще секунда и будет вспахана размахом крыла. Он хочет уйти, улететь и хочет остаться. Мечтает о воздаянии и жаждет наказания. Даже изгнание последних божьих творений не смогло привлечь внимания Отца. Мечты о похвале стали мечтами о порицании, а те обратились в зыбкие видения о божественном гневе, лишь бы увидеть его, лишь бы лицом к лицу. Но Отец не пришел, Отец не разгневался на него. Но заместо Отца… Самаэль выгибается на траве, подставляется под руки и губы, молча кричит ему – смотри, как ты прав, смотри на меня, как я грешен, змий-искуситель в ангельских крыльях, разочарование нашего Отца, накажи меня, целуй меня, сорви зубами это лицо с прогнивших костей. Самаэль представляет смертную женщину под ракитой, представляет ее распахнутый рот, ее алые губы, охваченные криком. Самаэль не смертная женщина, но он стонет и всхлипывает, как каждая смертная женщина до Евы и после нее будет стенать в объятиях мужа. Он хватает Майкла за запястье и тянет его руку туда, где, словно в малом котле, кипит мировой океан. Просит взглядом и дрожью в руках и бедрах. Первое прикосновение мучительно, хочется укутаться в землю, зарыться в траву и камни, но он позволяет мучительной тяге охватить его, забраться под кожу, очернить кровь. Майкл смотрит на него, на его тело, двигающееся в такт его движениям, и шепчет проклятия, словно Откровение, слушает его стоны, словно молитву. Он нависает над ним, и небесный свет гаснет, скрывшись под мощным размахом серых крыльев. Теперь есть только Майкл и тень его крыльев на влажной коже, снова только они вдвоем, как в день Сотворения – обнаженные души в одеянии из перьев и света. Самаэль протягивает руку и касается знакомого лица, первозданной красоты и очерненной святости, разделенной на двоих. Майкл дергает головой, сбрасывая руку. – До краев полон греха, – шипит Майкл, оглаживая и сжимая, отпуская и снова лаская, словно саму его душу, его естество. – Даже больше. Давай, я помогу тебе освободиться от него. Тебе ведь нравится? Самаэль в бессилии мотает головой, то ли отрицая, то ли соглашаясь. Прикосновения обжигают, закручивают узлом мышцы в поджавшихся от напряжения ногах, пальцы то сжимаются в кулаки, то цепляют землю ногтями. Он хочет ответить, но горло сжимает спазм и он всхлипывает, пытаясь удержаться в реальности. – Ты сам сотворил первородный грех. Сотворил саму идею греха и теперь упиваешься им. Тебе ведь нравится искушать… – он запинается на секунду, – …и искушаться. Нравится, когда твой брат обращается с тобой, как с человеческим отродьем. Признайся, ты для этого все затеял? – Майкл задыхается, переходя на гневный крик: – Ты хотел этого с самого начала? Великое грехопадение человечества, ха! Просто еще один повод обратить на себя внимание Отца, всегда только ты-ты-ты! Я покажу ему, покажу всем, насколько ты прогнил. Покажу тебе, – он разжимает руку и кусает его за щеку, впивается взглядом в заволоченные туманом, распахнутые глаза. – Смотри на меня! И Самаэль смотрит, смотрит, пока его сотрясает вековая дрожь, пока жар горящими перьями расползается по конечностям от запястий и лодыжек, тянется изнутри по мышцам и натянутой коже, будто их влечет в самую глубину его естества, где они липнут друг к другу и сжимаются в клубок, сжимаются так сильно, что взрываются, превращаясь в обжигающее облако пара, которое выходит через поры и распахнутые глаза. Он чувствует, как слезы мочат виски, и смотрит, как Майкл цепляется замаранной рукой за его бедро, сотрясаясь в собственном оргазме. Майкл не смотрит на него и больше не просит, чтобы он смотрел. Он взмахивает крыльями и молча взлетает ввысь, становясь далекой темной точкой на небе, но Самаэль не видит. Он садится и поправляет одежды, от усердия закусив саднящие губы. Он прикрывает глаза, складывает руки на коленях, слушает лязг мечей и клекот голубок. Он чувствует, как порождение первородного греха, пропитывает полы его одежд, думает, сколько еще грехов родится благодаря ему, и будет ли он наказан за каждый из них.