Самый безумный метод

— Хочешь сказать, — голос Ино растерянно звенит, зависая над ресторанным столиком, — что он даже не попрощался? Сакура мрачно кивает, залпом опустошая высокий бокал с розовым вином. Когда-то, еще в прошлой жизни, она мгновенно опьянела бы даже от такой мизерной дозы алкоголя, но сейчас вино улетает в нее, как какой-нибудь компот. Саке, что ли, заказать? Напиться хлеще, чем умеет Тсунаде-сама: вдрызг, до лихорадочного блеска в глазах, пойти танцевать у барной стойки, заплетаясь в ногах, чтобы наутро проснуться с больной головой и проклясть эту жизнь снова… Да разве же получится? Сакура совершенно не умеет пить. Наверняка, стоит ей сейчас встать, колени мгновенно сложатся и она позорно полетит под низкий столик, сметая следом за собой миниатюрные тарелочки с данго и источающие ароматные спиральки дыма благовония… — Кто мы такие, — тяжело усмехается Сакура, не глядя на подругу. — Прощаться еще с нами… Ушел ночью, как и в прошлый раз. Не понимаю, зачем Какаши-сенсей его отпустил. После всего, что мы… Что я… Под дых врезается острое чувство потери, лишая последних сил и слов. Сакура устало мотает чугунной головой и тянется за бутылкой вина снова. Ей даже плевать на этикет, по которому неприлично наливать себе самостоятельно — какой тут этикет, когда жизнь летит под откос и хочется сдохнуть сильнее, чем когда-либо? Ино сдувает с глаз длинную челку, совершенно забыв о зажатой в пальцах шпажке с данго. Она выглядит какой-то чересчур растерянной — в самом деле, ей-то что? Ино счастливая, Ино отпустило еще задолго до войны, Ино смогла забыть красавчика Учиху и перестроиться на другого человека, а Сакуре, видимо, это уже не удастся. Должно произойти вселенского масштаба чудо, чтобы эта боль хотя бы притупилась, а с чудесами в жизни Сакуры все сложно. — Ты… Как? — задает глупый вопрос Ино. Она тянется к Сакуре и деликатно отбирает у нее в очередной раз опустевший бокал. На хрупком бледном запястье Ино чернеют тонкие браслеты, похожие на оплетающие ее руку тени. — Нормально, — с вызовом отвечает Сакура, натягивая на лицо самую дерзкую из своих улыбок. — Какая мне разница? Думаешь, я еще на что-то надеялась? После войны полтора года прошло, а мы с ним не то, чтобы встречаться — разговаривать нормально не научились. Пусть катится, ублюдок высокомерный, надоело за ним бегать… Сакура слишком поздно осознает, что плачет, некрасиво кривя губы и дрожа всем телом. Она впивается зубами в щеку изнутри, но лишь ранит себя до крови. Все-таки надо напиться, немедленно напиться и уйти домой, чтобы запереться в своей комнате и от души повыть, провожая свои несбывшиеся желания и мечты. Почему Сакура вообще решила, что Ино сможет облегчить ее мучения? Сытый никогда не поймет голодного. Больно. Больно. Так больно, что вот-вот откроется Бьякуго… Ино молчит. Наверняка, как и Сакура, понимает, что никакие слова утешения не смогут помочь. Она вытряхивает в свой бокал остатки вина — осталось буквально несколько капель на самом дне. Когда Сакура успела приговорить целую бутылку? А голова странно легкая и трезвая, до безобразия светлая, хоть сейчас заступай на дежурство или сдавай экзамены… — Ты можешь… — голос Сакуры некрасиво срывается практически на фальцет. — Можешь стереть мне память о нем? Совсем стереть? Пожалуйста, Ино, я так больше не могу, я сойду с ума, помоги мне, я… Я заплачу, хочешь? Сколько угодно. У меня есть деньги… — Еще слово — и я уйду, — спокойно предупреждает Ино, хмуря тонкие брови. — Следи за языком, будь добра. Сакура спешно захлопывает рот. Зубы клацают слишком громко для вечерней тишины ресторанчика. Почему-то никто из малочисленных посетителей «Данго» не оборачивается на этот громкий, больше похожий на выстрел, звук. — Ты же знаешь, что я не умею, — устало вздыхает Ино. — И никто из Яманака не умеет. Сакура опускает глаза, избегая встречаться с подругой взглядом. Все ее внимание сосредоточено на пальцах Ино, мнущих белую бумажную салфетку. Исполняя какой-то странный алгоритм, Ино то сгибает салфетку по диагонали, то снова разглаживает ее, переворачивает и складывает углы, опять разворачивает… — Знаешь, — негромко говорит Ино, будто бы не обращаясь ни к кому конкретно, — есть одна красивая легенда. В ней говорится, что если сложить тысячу бумажных журавликов и загадать желание, то оно непременно сбудется. — Ну, конечно, — почти истерично усмехается Сакура. — По тысяче желаний на каждого журавлика. — Нет, всего одно, — спокойно парирует Ино, продолжая складывать салфетку. — Одно. Но оно обязательно сбудется, можешь мне поверить. Мое, например, сбылось. Язвительные слова замерзают на кончике языка Сакуры, когда она слышит последние слова подруги. Ино разглаживает фигурку и расправляет журавлику крылья, удобно сажая его на свою ладонь. В полутьме ресторанчика журавлик кажется почти живым. Или это вино добралось-таки до мозга Сакуры? Что за глупая легенда. Но если желание Ино сбылось… — Важно лишь то, что этот фокус работает только один раз, — говорит Ино, не отводя взгляда от рожденной из салфетки птички. — Поэтому, пока складываешь журавликов, хорошенько подумай, чего именно ты хочешь. Желания могут сбываться по-разному, знаешь ли… — Что именно ты загадывала? — невежливо перебивает Сакура. Ино долго молчит. Ино молчит так долго, что по спине Сакуры прокатывается ледяная волна плохого предчувствия. — Когда-то меня очень раздражала папина опека, — слишком спокойно говорит Ино, не поднимая взгляда. — Когда-то очень, очень давно… * * * — Сакура, уберись в своей комнате! — бьет по ушам требовательный голос матери. Сакура морщится: она опять сделала что-то неправильно, и вместо журавлика у нее получилась какая-то больная сова. Вздохнув, Сакура сминает испорченную бумажку и бросает за спину, прямо на пол — назло. — У меня выходной! — раздраженно кричит Сакура, даже не удосужившись открыть дверь. — Я хочу отдохнуть! — То, что у тебя выходной, не означает, что нужно сидеть, сложа руки! — повышает голос мама. — Займись делом! Сакура молча состраивает самую гнусную из возможных мин и бросает за спину еще одну бумажку. Проклятье, она была слишком пьяна вчера, чтобы запомнить, как делать чертова журавлика. Какая тут тысяча? Одного бы сложить нормально! А может, ну его, а? В самом деле, с чего Сакура решила, что легенде стоит доверять? Ведь живет она в реальном мире, где чудес не бывает, а если и бывают — то не здесь и не с ней. То, что произошло с Ино — просто совпадение. Чудовищное, тут не поспоришь, но просто совпадение… Впрочем, чем еще заняться на выходных? Нужно хоть как-то занять уставший, орущий от тоски разум, чтобы не тянуло так душу. Это со вторника начнется рабочая неделя — вот на дежурстве-то Сакуре точно будет не до страданий: попить бы да поесть вовремя, никаких больше желаний не останется в дурной голове! В комнате слишком душно. Сакура неловко поднимается, чтобы открыть окно — она распахивает тугие створки, впуская свежий воздух и гомон улицы, и делает глубокий вдох. Голова гудит после вчерашнего — но это ничего. Даже отвлекает немного. А вот на балконе хорошо, может быть, здесь и свить гнездо себе и журавликам? Если получится хотя бы один! Опять неверная складка, да что такое! Если до вечера Сакура не разберется сама, похоже, придется идти на поклон к Ино и бередить ее душевные раны просьбами помочь. Неужели Сакура такая бестолковая, что не способна сама освоить даже такую ерунду, как оригами? — Йо, как дела? Увлеченная формированием крыльев журавлика… точнее, очередной больной совы, Сакура не сразу соображает, чей голос слышит с улицы, а сообразив, вскакивает. Изувеченный листок бумаги падает на пол, где сразу же попадает под босую ступню: — Какаши-сенсей, — машет рукой Сакура. — Рада вас видеть! Хотите кофе? Я недавно новый сорт распробовала, вам точно понравится! — Хм, разве что ненадолго… Какаши-сенсей заканчивает фразу, уже сидя верхом на перилах балкончика. И как он умудряется передвигаться так бесшумно? Сакура кидается в комнату, разыскивая чистые чашки — эх, мама была права хотя бы в том, что посуду нужно иногда мыть и возвращать на кухню. Ну, не всем же быть хозяюшками, верно? В конце концов, ей все равно идти за кофе и чайником… К счастью, на кухне мамы нет. Спешно помыв чашки, Сакура наполняет их почти до краев и возвращается к себе, не забыв запереть дверь на свою территорию. Какаши-сенсея она находит сидящим за ее рабочим столом и, конечно, невозмутимо читающим. И многое он успел прочесть, за десять-то минут? — Простите, я опять не разгребла свой медвежий угол, — Сакура ставит перед сенсеем кружку, а сама садится на кровать — стул в комнате лишь один и он сейчас занят. — Не то настроение. Сакура не смотрит в сторону сенсея, давая ему возможность спокойно попить кофе. Она уже привыкла — сенсей бывает у нее в гостях практически каждую неделю. Достаточно часто, чтобы любопытство исчерпало себя. В конце концов, они оба — взрослые люди. Если Какаши-сенсей не хочет показывать своего лица, значит, Сакура должна уважать его решение. Нет? Развернув конфетку, Сакура отправляет ее в рот, а бумажный фантик начинает машинально складывать — по диагонали, потом пополам… — Интересно, если сложить тысячу больных уродливых сов, может исполниться хоть какое-нибудь желание? — расстроенно спрашивает Сакура в воздух. — Хотя… Разве что такое же больное и уродливое, как эти совы. Если это вообще сова получилась… — Ты о чем? — Какаши-сенсей с легким стуком опускает кружку на стол и поворачивается к Сакуре. — Так, — Сакура решительно сминает испорченную фигурку. — Ерундой занимаюсь с утра, не берите в голову. С ума схожу. Воспользовавшись тем, что сенсей снова надежно спрятался за маской, Сакура подходит к столу и, буквально перевесившись через плечо Какаши-сенсея, хватает со столешницы лист исписанной с одной стороны бумаги. Наскоро превратив прямоугольный лист в квадрат, Сакура усаживается прямо на край стола и снова принимается формировать неуклюжие складки. — Тысяча бумажных журавликов и одно заветное желание, — задумчиво говорит сенсей, заинтересованно наблюдая за руками Сакуры. — Красивая легенда, не правда ли? — Не правда, — фыркает Сакура скорее из упрямства. — Мне просто нечем занять руки и голову. Сакура сейчас даже самой себе напоминает больную сову. Взъерошенную, угрюмую, с крючковатым носом и желтыми глазами. Сакура горбится, а ее пальцы замирают, не прогладив складку до конца. — Все равно у меня не получается, — тихо говорит Сакура. — Значит, и желание не сбудется. Наверное, так мне и надо. Слишком многого хочу… Сакура тяжело вздыхает, буквально физически ощущая лежащий на груди камень. И чего она так разоткровенничалась? Наверное, дело в том, что за последние полтора года — все то время, что прошло после войны — Какаши-сенсей стал для нее по-настоящему близким человеком. Не просто учителем, а другом, которого можно пригласить на кофе просто так, без повода, лишь потому, что он проходил мимо и не был ничем занят. Другом, с которым можно поболтать о чем угодно, не подбирая гладких, правильных слов и не выстраивая заборы из суффиксов. — Говорят, что искренним желанием можно даже гору подвинуть, — задумчиво говорит Какаши-сенсей, изучая смятый бумажный лист в руках Сакуры. — Вопрос в другом — может быть, гору проще обойти? — С моим-то характером я могу только долбиться в нее лбом, — язвительно фыркает Сакура, не поднимая глаз. — Чтобы долбиться в гору лбом, тоже нужно иметь терпение, — сенсей аккуратно забирает из рук Сакуры бумажку и принимается вертеть в пальцах. — Устала уже терпеть! Сакура спрыгивает со стола и подходит к окну, поворачиваясь к сенсею спиной. Непозволительная роскошь для шиноби — повернуться к кому-нибудь спиной, но к этому человеку — можно. Он хороший. Он свой. — Устала терпеть, — тихо повторяет Сакура. — Хочу забыть уже. Проснуться хочу, Боже, я ведь как в кошмаре живу — так долго, Какаши-сенсей, так невозможно долго… Мне уже дышать нечем, я устала. От себя самой устала, от упрямства своего дурацкого. Мне ведь еще двадцати нет, а я жизни не видела, все только в гору лбом долбилась. Может, если у меня получится эта тысяча журавликов, меня отпустит, наконец? Какаши-сенсей не отвечает, задумчиво шурша бумажкой. Сакура глубоко вздыхает, пытаясь собрать в кучу свои поплывшие от тоски и одиночества мозги. Боже, вот только не хватало сенсею жаловаться — у Сакуры-то жизнь просто сахарная по сравнению с тем, что пережил в свое время он! Да Сакура — просто тепличный цветок по сравнению со своим учителем! Сакура слышит шаги — это Какаши-сенсей встал и приблизился к ней, останавливаясь прямо за спиной. Сакура упрямо не оборачивается, ощетиниваясь, как ежонок. — Знаешь, — задумчиво говорит сенсей, — тысяча — это не так уж и много. Например, тысяча дней — это каких-то три года. — Даже меньше, чем три, — замечает Сакура хмуро. — Точно. А тысяча ре — гонорар настолько маленький, что за него будет работать разве что генин. — Когда-то тысяча ре казалась мне целым состоянием, — вздыхает Сакура, — а теперь за вечер в ресторане можно оставить куда больше… Но как мне сложить этих проклятых журавлей, если у меня постоянно ерунда получается? — Ты просто не там закладываешь стартовую складку, — говорит вдруг сенсей. — Показать, как правильно? Не дожидаясь ответа, Какаши-сенсей встает у Сакуры за спиной — так близко, что буквально дышит в затылок. Он кладет на подоконник перед Сакурой чистый лист бумаги и берет ее руки в свои. Онемев от неожиданности, Сакура покорно позволяет сенсею управлять ее движениями — бумажный квадратик под ее обкусанными до крови пальцами стремительно меняет форму и приобретает объем, превращаясь в хорошенькую птичку. — Спасибо, — тихо говорит Сакура, когда Какаши-сенсей расправляет крылья ее первому полноценному журавлику. — Я запомнила. * * * Сложить листочек бумаги пополам, развернуть, сложить пополам с другой стороны… Руки Сакуры движутся механически — она даже не смотрит на журавлика, которого мастерит. А казалось, что тысяча бумажных птичек — это так мало! Но Сакура начинает уставать. Первые два дня она только и делала, что сгибала бумажные квадратики, формируя клювики да хвосты, но выходные кончились, а журавликов набралась от силы сотня. Они теперь повсюду — машут бумажными крыльями, готовые собраться клином и куда-то полететь: журавлики сидят на письменном столе Сакуры, лежат на ее кровати, торчат закладками в недочитанных и забытых книгах. Этот будет сто первым, если Сакура не сбилась со счета. Сложить листочек по диагонали, потом — с другой стороны… А ведь права была Ино. Может быть, исполнение желания прилетит только на крыльях тысячного журавлика, но легче Сакуре становится с каждой новой фигуркой. Вот уже и не грызет бесконечная боль потери, вот уже и не стоит перед внутренним взглядом насмешливая ухмылка Саске. И его голос — вспомнить бы, каким он был? Саске так редко с ней разговаривал… А и плевать. Найдутся получше. Сакура щетинится тысячей иголок и расправляет сто первому журавлику крылья. Где бы ему место отыскать? На письменном столе уже тесновато… — Йо, Сакура, как дела? — льющийся в комнату через балконное окно свет загораживает знакомый силуэт. Сакура приглашающе машет рукой: — Доброе утро! Кофейку, Какаши-сеней? — Можно, — кивает учитель, спускаясь с балконных перил. Сакура с трудом отмывает простоявшие на подоконнике все выходные кружки. Надо бы докупить кофе, эта пачка заканчивается. И переходить на чай, что ли. Такую дозу кофеина ее сердце однажды не выдержит: будет обидно попасть в больницу, под опеку своих же коллег-ирьенинов! — Простите, сливок нет, — Сакура возвращается в свою комнату медленно, боясь расплескать горячий напиток. — Есть печенье, но оно, честно говоря, не очень удачное. — Как насчет данго? — вдруг интересуется сенсей, принимая из рук Сакуры чашечку. Не дожидаясь ответа, Какаши-сенсей запускает руку в один из многочисленных кармашков своего жилета и извлекает бумажный сверточек с нанизанным на шпажки лакомством. Вытащив данго для себя, Какаши-сенсей перебрасывает кулечек Сакуре и немедленно касается маски. Привычно отвернувшись, Сакура сует в рот шпажку, снимая с нее зубами один из сладких шариков, а бумажную упаковку немедленно разглаживает и принимается мастерить журавлика. Он выходит немного липким и пахнущим конфетами, но зато большим, крупнее всех своих собратьев. — Лучше данго, чем цветы, — со знанием дела заявляет Сакура, облизав сладкую шпажку. — Спасибо. По вам и не скажешь, что вы любите сладости, Какаши-сенсей! — Я много, чего люблю, — хмыкает сенсей, пряча лицо под тонкой черной тканью. — О, да. «У меня нет желания рассказывать вам, что я люблю и чего не люблю», — передразнивает Сакура. — Загадочный и непостижимый Какаши-сенсей. — Ну, сейчас-то я уже куда менее непостижимый, м? — судя по голосу, там, под маской, сенсей вовсю веселится. Сакура находит на кровати забытого, недоделанного журавлика и вертит в пальцах. Фигурка как раз находится на той стадии, когда больше напоминает дротик, чем птичку. Осталось сделать несколько складок… Какаши-сенсей заинтересованно наблюдает за движением пальцев Сакуры, а затем сажает на свою ладонь одного из готовых журавликов и слегка касается его крыльев пальцами. Повинуясь нажиму, крылья опускаются, чтобы сразу же пружинисто распрямиться снова. Вот-вот взлетит. — Знаете, а мне ведь уже легче, — неожиданно для себя говорит Сакура, старательно формируя крылья сто третьей птички. — Может быть, и не врет эта легенда. — Может быть, и не врет… — соглашается сенсей, продолжая играть с журавликом. — А вы никогда не хотели проверить? — интересуется Сакура с любопытством. — Наверняка у вас есть какое-нибудь несбыточное желание? Крылья новой птички получаются еще ровнее, чем у предыдущей сотни с лишним журавликов. Какаши-сенсей все молчит, и Сакура шарит рукой по кровати, разыскивая на ней какой-нибудь квадратик бумаги. Не найдя на покрывале ничего, Сакура поднимает голову и осекается, забыв, что хотела сказать. В ее комнате, такой маленькой и заваленной барахлом и фигурками оригами, сейчас пусто и одиноко — сенсей ушел так же неожиданно, как и появился. И только на столе, рядом с опустошенной чашкой Сакура находит нового журавлика — она знает «в лицо» каждую из своих фигурок, поэтому готова поклясться, что эту птичку делала не сама. У журавлика, сложенного сенсеем, такие четкие, острые складки, что о них, кажется, можно порезаться. Сакура задумчиво тянет птичку за шею и хвост — белые аккуратные крылья делают взмах, будто журавлик у нее в руках летит. * * * Пятьсот второй, пятьсот третий, шестьсот восемьдесят пятый… Как долго Сакура складывает журавликов? Как давно Саске ушел из деревни снова, не попрощавшись ни с кем, даже с Наруто? Трудно вспомнить. Сакура и не пытается — голова не тем забита. В больнице непривычно много работы, в карманах — непривычно много бумаги. На рабочем столе, где положено лежать лишь рабочим документам — десятки летящих куда-то птичек. Из салфеток, из исписанных черновиков, из обрывков пергамента — в ход идет все, что попадается под руку. Сакуру уже очень давно не видят без оригами в руках — пациенты уже привыкли, да и коллеги практически не смеются, глядя на упорство, с которым Сакура делает складку за складкой, уже не глядя на фигурки, которые мастерит. Наруто шутит: мол, Сакура-чан решила освоить особую технику Конан из Акацки, и стоит только дождаться, когда Сакура перекрасит свои волосы в синий и сменит красное ципао на черный в облаках плащ. Киба спрашивает, может ли Сакура сложить не птичку, а собаку, похожую на Акамару. Рок Ли не говорит ничего, но в следующий раз, когда Сакура случайно сталкивается с ним на узкой улочке Конохи, Ли дарит ей аккуратно сложенную из бумаги розу. Сакура не находит правильных слов, а Ли уже и не ждет их — улыбнувшись во весь рот, ссылается на неотложные дела и исчезает. Вернувшись домой, Сакура разворачивает розу до исходного квадратика и складывает из него журавля. Этот будет семисотым. — Йо, Сакура, как дела? — слышится смеющийся голос с балкончика, и в комнату входит сенсей, подметая давно не мытый пол полами своего длинного плаща. — Добрый вечер, — Сакура машет рукой с зажатым в ней листочком, — я сейчас закончу и заварю кофе. В этот раз чашки у Сакуры вымыты заранее, а чайник кипел буквально десять минут назад — идеальная температура воды для кофе. Сливок по прежнему нет, но теперь в вазочке, стоящей на самом краю стола, горкой возвышается обильно посыпанное сахаром печенье. Лишь бы не свалилась, потому что весь стол завален журавликами, и вазочке места решительно не хватает! Сенсей не дожидается, пока Сакура закончит возиться с фигуркой — он сам разливает по чашкам кипяток, добавляет туда кофе, а в чашку Сакуры еще и две ложки сахара. — Надо же, вы помните, что я не пью горький кофе, — удивленно округляет глаза Сакура, откладывая готового, семьсот пятого журавлика. — Спасибо, сенсей. Печеньица? Какаши-сенсей не возражает. Привычный ритуал — Сакура отворачивается, сенсей ест. — Лови, — слышит Сакура и машинально поднимает руку, чтобы поймать завернутую в яркий фантик конфетку. Сунув сладость в рот и пробурчав что-то благодарное, Сакура машинально принимается складывать из фантика птичку. Бумажка такая маленькая, что приходится делать складки с точностью ювелира — дело продвигается медленнее, чем обычно. — Поздравляю с назначением, кстати, — говорит Сакура, выглаживая крохотную фигурку. — Как ощущения, Шестой-сама? — Сакура, ну хотя бы ты не называй меня «сама», — стонет сенсей. — Не видел тебя на инаугурации, кстати. — Я опоздала, — признается Сакура, разгибая крошечной птичке крылья. — Закружилась на работе, очнулась уже под вечер, когда почти все разошлись. Заглянула поздравить, а вас там уже не было. — Пятая умеет быть настойчивой, — смущенно чешет затылок Какаши-сенсей. — У нас было… совещание. Сакура понимающе хмыкает, отлично зная, что скрывается под деликатным словом «совещание». — Постойте, — соображает Сакура. — На инаугурации наверняка была вся деревня, как же вы разглядели, что меня там нет? — Сама пекла печенье? — вдруг переводит тему сенсей. — Здорово получилось. Смотрю, журавликов все больше. — Да, уже больше семисот, — соглашается Сакура, понимая, что Какаши-сенсей не хочет продолжать разговор об инаугурации. — Скоро закончу. Может быть, к концу недели, если получится. — А как ты... себя чувствуешь? Сакура долго молчит, не зная, как ответить правильно. Недоделанный журавлик в ее руках кажется кривым и несчастным, поэтому Сакура принимается разворачивать бумажку, нечаянно рвет ее и с сожалением выбрасывает. — Я устала, — признается Сакура тихо. — Но знаете, мне вроде бы лучше. Придумать бы, чего хочется сильнее: просто забыть Саске или влюбиться в кого-нибудь другого? Ну, знаете… В кого-нибудь надежного, кто не имеет привычки бросать друзей и деревню посреди ночи и пропадать на десять лет без вести. Ну… В кого-нибудь, вроде вас, что ли. Какаши-сенсей от неожиданности фыркает, и Сакура мгновенно тушуется, укоряя себя за неуклюжие слова. Но объяснять, что именно она имела в виду, лучше не стоит — тем более, деликатный Какаши-сенсей делает вид, что и вовсе прослушал половину ее слов, поскольку был крайне занят. Сакура видит, что в его пальцах, больше привыкших к оружию, чем к бумаге, находится деактивированная взрывная печать — сенсей как раз формирует клюв журавлику. — Каким будет по счету этот? — спрашивает сенсей, с трудом отыскав для поделки место на заваленном столе. — Мне придется их пересчитать, я запуталась, — вздыхает Сакура. — Сенсей? — М? — Вам-то это зачем? — кивает Сакура на журавлика, сложенного из взрывной печати. Какаши-сенсей чешет затылок. Сакура машинально отмечает, что без привычного хитая на лбу ему явно неудобно, волосы лезут в глаза. — Я не уверен, должна ли ты смастерить всех журавликов сама. И, если это необязательно, я хотел бы помочь твоему желанию сбыться. Что бы ты в итоге ни загадала, мне важно тебе помочь. Я возьму с собой печеньице, если ты не против? * * * Сакура торопится. Сегодня ее желание наверняка сбудется, потому что только что развернул белые крылышки девятьсот двадцатый журавлик. Ночь в обнимку с чайником и кофе — и тысяча готова, да! Сакуре хочется петь и танцевать, и она действительно пританцовывает по пути домой, не обращая внимания на случайных прохожих. Победа, победа! Радовалась ли Сакура так же сильно, когда закончилась война? Может быть, сейчас ее радость даже ярче, потому что в этот раз она победила в личном сражении, которое вела не один долгий год. Победа! Меркнет в памяти красавчик-Учиха, и уже не хочется пойти к реке и утопиться от одиночества. В воздухе пахнет чем-то сладким: аромат доносится то ли из булочной, то ли из чьего-то дома. Нужно, пожалуй, напечь печенья, которое так понравилось сенсею: то самое, обсыпанное сахаром — единственное, которое у Сакуры получается хорошо. Скорее всего, Какаши-сенсей заглянет вечером на традиционную чашечку кофе — поговорить, посмеяться вместе над чем-нибудь незначительным, оставить на столе одну-две фигурки и исчезнуть, не прощаясь, как обычно. В его компании Сакуре спокойнее, чем со многими другими жителями Конохи и даже близкими друзьями. Даже в компании Наруто ей не так тепло и уютно, как с сенсеем. Интересно, с чего бы это? Нужно пересчитать журавликов, чтобы не сбиться со счета. Они уже заполонили всю комнату Сакуры: журавлики сидят не только на рабочем столе, но и на шкафу, на кровати, в книгах, на подоконнике. Самые красивые висят на лампе, подвешенные за ниточки: из двенадцати выбранных птичек пять — точно авторства Какаши-сенсея. Уж очень у него ровные журавлики получаются, аккуратные такие! Как-то раз сенсей принес Сакуре старый глянцевый журнал и помогал нарезать из его ярких страниц разноцветные заготовки для журавликов: пестрые птички приветливо машут крыльями и хвостами со всех поверхностей комнаты, оживляя ее. Кажется, несколько журнальных квадратиков у Сакуры еще остались — вот из них ночью и родятся последние птички, которые принесут на своих пестрых крылышках исполнение заветного желания! Сакуре так легко дышится, будто внезапно наступила весна — вечерний воздух странно-свеж и шепчет об избавлении. В этот раз Сакура на самом деле хочет его. Хочет всем сердцем. Бросив ключи на тумбочку у входной двери, Сакура спешно разувается и следует прямиком в свою комнату. На кухню сейчас лучше не заходить, хоть и безумно хочется есть — там мама. Она сердито гремит кастрюлями, перемывая посуду: опять у мамы уборка в разгаре. Сейчас под горячую руку лучше не попадаться, можно и скалкой получить по заднице: от мамы не спасет ни звание джонина, ни боевые заслуги. Похоже, Какаши-сенсею сегодня придется пить кофе без печенья… Сакура распахивает дверь в свою комнату. Стоп, что? Это ее… комната? Сакура глядит и не может узнать маленькое помещение: слишком оно… просторно? Без завалов свитков по углам, без вороха брошенной прямо на кровать одежды, без забытых на подоконнике кофейных чашек, и… — Мама! — из глаз Сакуры брызжут слезы. — Мама! Ты заходила в мою комнату? — Ты хочешь сказать "спасибо, что убралась в моей комнате, мама"? — мать появляется из кухни с метелкой наперевес. — Сакура, ты ведь девочка! Что за свинарник ты развела у себя в комнате? — Мама! — Что — мама? Еще немного, и у нас завелись бы мыши и тараканы, — жестко отрезает мать, взмахивая метелкой. — А мои журавлики? — Сакура чувствует, что ее сердце сбивается с ритма, а дышать становится все тяжелее. — Мои… журавлики… ты ведь просто спрятала их, да? Скажи, что спрятала, мам! — Какие журавлики? А, бумажки, ты имеешь в виду? Заведи себе уже корзину для бумаг, и тогда мне не придется выгребать бумажки из-под твоей кровати снова! Мне три мусорных пакета понадобилось только под твои бумажки! В глазах вдруг темнеет, а из горла рвется крик, раздирающий голосовые связки в лохмотья. * * * Сакура тщательно моет руки, готовясь покидать рабочее место. Зеркало, висящее над раковиной, безжалостно отражает ее припухшие от слез веки и помятое лицо. Ночь была ужасной. Кажется, она здорово опозорилась перед сенсеем после всей этой ужасной истории с журавликами. К кому же еще Сакура могла броситься, потеряв разум от обиды и горя? К Наруто, до сих пор уверяющему ее, что Саске вернется и останется уже навсегда? К Ино, которая начала бы уверять Сакуру, что все к лучшему? К кому? Инстинктивно она рванулась к единственному человеку, которого Сакура могла считать своим абсолютным другом: к сенсею. И именно Какаши-сенсею Сакура, вытирая слезы рукавом, жаловалась на маму, сама себе напоминая маленькую обиженную девочку… Теперь все пропало. Затея с журавликами провалилась, и заново начинать Сакура отказывается. Видимо, пойдя наперекор собственной судьбе, она здорово разозлила ее, и теперь придется расхлебывать. Найти бы силы… Обмылок в руках Сакуры, чистых уже буквально до скрипа, истаивает на глазах. Пора вскрывать новую упаковку… Что? Сакура подносит ладонь к глазам. Растворившееся мыло стекает в раковину, оставив в ее пальцах крохотный полиэтиленовый конвертик, из которого — нет, Сакуре не показалось! — лукаво машет белоснежным крылом бумажный журавлик. * * * — Это магия какая-то, — убежденно заявляет Сакура, наливая кипяток в чашку и размешивая кофе так яростно, что на его поверхности собирается плотная пенка. — Эти журавлики сыпятся на меня буквально отовсюду! Сенсей, похоже, кто-то из деревенских надо мной издевается! Какаши-сенсей забирает из рук Сакуры свой напиток крайне осторожно — видимо, опасается, что Сакура на пике эмоций вот-вот ошпарит и себя, и его. Приспустив маску и даже не дожидаясь, пока Сакура отвернется, Какаши-сенсей делает глоток и блаженно зажмуривается. Но Сакура даже не пытается разглядеть лица сенсея: она кипит от злости и мечется по маленькой комнатке, сшибая углы. — В каждой из моих книг! — восклицает Сакура, загибая пальцы. — В документах! Вчера купила печенье с предсказанием — а в нем вместо предсказания лежит журавлик! Старик Теучи выдал мне талон на бесплатный рамен в форме… угадаете? — Журавлика? — с непроницаемым лицом интересуется сенсей. — Да! — задыхается Сакура от негодования. — Сегодня я пришла домой, а в замочную скважину засунули еще одного журавлика, и три было в моей кровати! Представляете? В кровати, прямо под подушкой! — Какая настойчивость, — Какаши-сенсей меланхолично надкусывает печеньице. — Сакура, тесто просто невероятное. — Пересушила, — отмахивается Сакура. — Потому что бесилась. В духовке был журавлик! Какого черта? Я специально столько ловушек понаставила, чтобы этого придурка-насмешника изловить, а смысл? — Почему ты считаешь, что этих журавлей тебе оставляют в насмешку? — интересуется Какаши-сенсей. — Может быть, кто-то хочет поддержать тебя? Ведь ты оставила затею с тысячей журавликов, вот какой-то твой неизвестный друг и складывает их вместо тебя. — Ерунда, — отмахивается Сакура. — Так это не работает. Журавликов нужно складывать самому. Думаю, меня просто хотят поставить на место. — У тебя паранойя, — комментирует Какаши-сенсей. — Никто в Конохе не решится с тобой связываться, все знают, как ты… — Как я — что? — Сакура, вспыхнув, резко поворачивается к сенсею, уперев руки в бока. — Прекрасна в гневе, — мгновенно исправляется Какаши-сенсей, хватая еще одно печеньице из вазочки. — Мой тебе совет, Сакура, расслабься. Не обращай внимания. В конце концов, вдруг у тебя появился поклонник, скажем, какой-нибудь талантливый и опытный шиноби, который таким образом добивается твоей благосклонности? — О, да, — соглашается Сакура ядовито. — Я сражена и капитулирую, ха-ха! Ладно… Сенсей, еще кофейку? — С удовольствием, — кивает тот. Сакуре приходится идти на кухню за новой упаковкой кофе — хорошо, что она предусмотрительно зашла по дороге в магазин! Вскипятив чайник, Сакура вскрывает запаянный пакетик, но тут же роняет его, отпрыгивая подальше. Захрипев, Сакура вцепляется себе в горло, с ужасом на лице уставившись на рассыпавшийся по полу кофе. Там, из темной кучки ароматных гранул, задорно торчит белоснежное журавлиное крыло. * * * — Сенсей! Сакура врывается в кабинет Хокаге, едва не снеся стену вместе с дверью. Ее руки оттягивает тяжелая коробка, с верхом наполненная искусно сложенными оригами. Большие и совсем крошечные, сложенные из совершенно невероятных материалов, журавлики приветливо кивают своими носами и машут хвостами в такт шагам. — Сакура? — Какаши-сенсей откладывает папку с бумагами и усталым жестом трет глаза. — Что случилось? Ты почему еще не спишь, час ночи на дворе? — Я их посчитала! — буквально вопит от негодования Сакура. — Собрала всех и посчитала! Их девятьсот девяносто девять! Понимаете? Этот «некто» скоро подкинет мне последнего, и я никогда в жизни не узнаю, кем он был! И не смогу поквитаться! — За что? — искренне изумляется сенсей. — Вроде бы, ничего страшного твой «друг» не сделал. — За что? — Сакура чуть не роняет коробку от возмущения. — В геле для душа! В моем же оружейном подсумке! В коробке с хлопьями! И за то, что я никак не смогла его вычислить, сколько бы ловушек ни ставила! Какаши-сенсей хранит молчание, и Сакура вздыхает, поставив свою ношу на пол: — Должна признать, он хорош. Мимо меня весь месяц муха проскочить не могла, а он смог. Сенсей, а что вы делаете на работе в такое время? Какаши-сенсей только сейчас вспоминает о забытой на столе папке и спешно прикрывает ее другими бумагами: — Да так, — размыто пожимает он плечами. — Дела. Ой, что это у тебя? — Что? — Сакура, напугавшись, резко поворачивается вокруг своей оси и чуть не падает, запутавшись в ногах. Не позволив Сакуре упасть, Какаши-сенсей ловко ловит ее за плечи, возвращая равновесие. Его рука тянется к волосам Сакуры. Мимолетное прикосновение, заправленный за ухо локон, и Какаши-сенсей демонстрирует Сакуре крошечную бумажную фигурку, извлеченную, кажется, из воздуха: — Да вот же, — даже под маской Сакура видит, что сенсей смеется. — Кажется, тебе нужно снова пересчитать… Сакура, куда ты? Сакура больше не может сдерживаться. Всхлипнув, кажется, в голос, она яростно толкает сенсея в грудь обеими руками. Если бы Сакура вложила в свое движение хоть каплю чакры, она могла бы сломать Какаши-сенсею все ребра! Развернувшись на пятках, Сакура бросается вон от этого ужасного человека, и ей это почти удается. Почти — потому что через пять шагов сенсей оказывается прямо на ее пути. Мгновением спустя на плечах Сакуры смыкаются объятия. — Зачем?.. — буквально плачет Сакура, извиваясь в руках сенсея и даже не замечая, что тот целует ее встрепанную макушку. — Зачем вы надо мной издевались, зачем, зачем? — Издевался? Я? — Какаши-сенсей неожиданно ласково приподнимает Сакуре подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Я же тебе говорил, что хочу помочь твоим желаниям сбыться, разве нет? — Но это так не работает! — продолжает сопротивляться Сакура, отчаянно не желающая применять свою полную силу против сенсея. — Фигурки должна была складывать я! — Почему же? Помнишь, ты спрашивала меня, не хотел ли я когда-нибудь загадать желание? Кажется, желание загадывают после тысячного журавлика, разве нет? — Да при чем тут ваши желания и мои! — в ярости выкрикивает Сакура. И осекается, услышав: — Да при том, что мое желание — это исполнение твоего желания, глупенькая. Все, чего я желаю — чтобы ты забыла Саске. И влюбилась — в кого-нибудь надежного, кто не имеет привычки бросать друзей и деревню посреди ночи и пропадать на десять лет без вести. В кого-нибудь, кто будет часами караулить момент, когда можно будет засунуть журавлика тебе под подушку или начинять «сюрпризами» все упаковки с кофе в супермаркете, не зная, какую именно ты купишь… Сакура чувствует, что ее начинает бить нервная дрожь. Она боится моргнуть, глядя прямо в глаза сенсея, которого никогда не видела таким… взволнованным. Тепло пальцев, успокаивающе и нежно сжимающих ее плечи, обжигает, подобно каленому железу. И колени дрожат так сильно, что вот-вот подогнутся. — В кого-нибудь… вроде вас? — тщетно попытавшись сглотнуть, шепотом уточняет Сакура. То ли выработав свой ресурс, то ли не выдержав бушующей в воздухе чакры, непроизвольно выделяемой и Сакурой, и ее сенсеем, мигает и лопается под самым потолком лампочка. Резко становится темно — так темно, что кабинет Хокаге сейчас освещает только падающий с улицы искусственный свет фонарей. Смутно белеет на полу коробка с горой бумажных журавликов — Сакура помнит, что в ней ровно девятьсот девяносто девять птичек. И тысячная сейчас зажата в ее внезапно вспотевшей ладони. — Когда твое желание может исполниться только чудом, — шепчет Какаши-сенсей, будто боясь нарушить тишину, — приходится прибегать к самым безумным методам. Сакура вздрагивает, ощущая, как пальцы сенсея прикасаются к ее волосам и вплетаются в них, касаясь кожи. Это прикосновение полно ласки — и ее тело послушно откликается, потянувшись за нежностью, которую Сакура никогда не получила бы от Саске. Забыв о сопротивлении, Сакура поднимает руку и накрывает ладонь сенсея своей. Даже в почти полной темноте Сакура отчетливо видит, сколько эмоций на лице Какаши-сенсея, как расширены зрачки его темных глаз и как он тяжело дышит, не в силах справиться с собственным телом. — Чудом, говорите? — делает Сакура крошечный шажок навстречу сенсею. Она поднимает руки и обвивает сенсея за шею, роняя ставшего бесполезным тысячного журавлика. — Знаете, — шепчет Сакура, закрывая глаза и уже ощущая на своих губах горячее чужое дыхание. — Знаете, кажется, работает…