Эйзенштейниана

Над миром летит суровый ноябрь. В городе над Невою холодно так, что сфинксам бы повязать махровые шарфики, и картошка, гнилая – миллион рублей фунт. И живые люди падают в черную замерзшую грязь, зажимая руками обожженную дырку в шинели, и перестают быть живыми. А мы – отчаянно-молодые! А нам – яркие женские сарафаны под Вологдой, высоко, над водой, на обрыве – точно цветные карандаши! А мы – строим мост, в суете, неумело, но вдохновенно-азартно ругаясь, и в стройке для нас – открывается форма симфонии. Может, и мы – если только не повезет… Не сегодня, так завтра так же свалимся в мерзлую грязь, не с дырою в шинели, значит, в тифозной горячке. И - всё. Только нам не до этого. Ведь вокруг – разноцветные стены Малевича! Ведь в вагоне есть печка и чай, пусть без чая, зато с сахарином, и огромная стопка еще непрочитанных книг, перевязанная вместо бечевки старым перестиранным раз семнадцать бинтом. А вагоны можно разрисовать! А на фанерных щитах – сколько можно нарисовать декораций! Теми красками, что найдутся. Жженная умбра, охра и киноварь и совсем-совсем последние остаточки, выскребаешь одолженной шпилькой, сиены и кобальта. Ветер с мокрым колючим снегом – как это может быть одновременно? но есть – жгущий лица, срывающий башлыки, для нас – ветер жизни. Какой-то совсем другой. Неизвестной. Но это – стоит того. Так отчаянно-юны! Хорошо б в эту новую жизнь взять с собою хотя бы один сарафан.