Послушайте! Ведь, если звёзды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно? Значит — это необходимо, чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?!
В.В. Маяковский.
В подземном городе звёзд не было. Совсем. Были только холодные каменные колонны и беззубая чёрная пропасть под потолком. Ривай помнил, уже ужаленная болезнью мать мечтала «ещё б разок взглянуть на небо». И он, будучи тогда ребёнком, даже не понимал, о чём она говорила. — Расскажи, какое оно. — Небо? — мама улыбнулась и нежно погладила его по макушке. — Бесконечно красивое. Сколько ни смотри на него, всё равно никогда не налюбуешься вдоволь. Ривай закрыл глаза. Воображение его нехотя повернулось с боку на бок, потревоженное ярким образом. — Небо переменчиво: оно умеет быть капризным, тоскливым и даже злым. Но в любом своём проявлении оно прекрасно. Когда-нибудь ты его обязательно увидишь, мышонок, обещаю. Это будет теплый денёк. Сначала облака нахмурятся, загораживая собой солнце, но затем, почуяв твоё доброе сердце, они расступятся. И мягкие лучи коснутся твоего лица. Вместе с этими словами мама невесомо погладила его по носу. Ривай улыбнулся и зажмурился сильнее, чтобы мысленно удержать перед глазами эту картину. Она плохо рисовалась в его голове, но он старался, как мог, следовать словам матери в точности, не упуская ни единой подробности. — Какого оно цвета? — Небо — голубое, как серьги у тёти Инны. Солнце на нём — жёлтое, как уличный фонарь или пламя в камине, только во много раз ярче. А облака, они, знаешь, как стиранные простыни. Даже чуть светлее. Он затаил дыхание. Пустой и невыносимо далёкий пейзаж приблизился к нему, распахнул свои двери. Знакомые ассоциации привнесли в него смысл. — Ну что, красиво получилось? — спросила мама. — Угу, — восхищённым шёпотом ответил ей Ривай.***
У Эрвина были голубые глаза, цвета золотого пшена волосы и по аристократически свежая, белая кожа. Он опустился перед Риваем на одно колено, согревая взглядом. И Ривай вспомнил про маму, про её мечтательные бредни о солнечном небе над головой. Вспомнил про обещание, что однажды он сможет выйти на поверхность и узреть небо лично. Правда, мать ничего не говорила о том, как сильно небо жаждет истины. Не предупреждала, что следоваться за ним — опасно, что оно может затащить Ривая в самое пекло. В Ад он никогда не верил, а вот в мир за стенами и титанов — пришлось. И эти понятия оказались похожими, как две капли воды, синонимичными. Дневное небо принесло ему страдания, поэтому Ривай попытался полюбить ночь, с её загадочными шорохами и мерцающими огнями. Это оказалось даже проще, чем он думал. Мрак напоминал ему Подземный город — Ривай терпеть не мог это гнилое место, но стоило признать, что в темноте он чувствовал себя спокойней. Как будто находился в родной стезе. Иногда, закрыв глаза, он представлял, что рядом сидят Изабель и Фарлан. Счастливые и полные надежд. Это тоже было совсем не сложно. Иногда ему составляли компанию живые люди. Совсем редко это даже был Эрвин. — Нити сегодня яркие… — Что? — переспросил Ривай. Люди с поверхности (так он мысленно звал местных) порой говорили странными словами, как будто знакомого Риваю языка им было недостаточно для изъяснения. Тот редко уточнял о смысле сказанного, не желая прослыть дураком. Репутация у него и без прочих дополнений была хреновая. Но Эрвин всегда относился с пониманием к его странностям. И касалось это отнюдь не только Ривая: Эрвин в целом человеком был очень терпимым, не было в нём той противной гордости, что позволяет тебе смотреть на другого свысока. Поэтому его Ривай дёргал смело, не боясь услышать ехидный смешок в ответ. — Отцовское обозначение. Видишь, вон там небо как будто светлее? — Эрвин наклонился к нему, вытягивая вперёд руку. Пальцем он обозначил рассыпчатую полосу, которая тянулась к горизонту, и как будто делила небо на две неравные части. — Это нити. Их настолько много, что по отдельности ни за что не разглядишь, только светловатой дымкой на небе, — удостоверившись в том, что Ривай понимает, о чём он говорит, Эрвин вновь выпрямился, задумчиво устремляя взгляд в даль. — Отец рассказывал, что этими нитями мы все связаны. Поэтому, когда человек умирает, он на небе встречается со всеми, кто когда-либо был ему дорог. Ривай против воли скривился. Он знал, что отец для Эрвина значит много, и что память о нём — вещь бесценная. Но любая мысль о хорошем конце поднимала в Ривае волну отрицания и какой-то совершенно иррациональной тревоги. — Ты в это правда веришь? — спросил он Эрвина. Ривай знал, что после смерти ничего нет, что это конец однозначный, не переигрываемый. Этому его учила не мать, а Кенни. И это освежало, помогало думать быстро и без сожалений, ни на что и ни на кого не надеясь. Когда жизнь у тебя только одна, шансов на ошибку не остаётся. — Я верю в то, что этот мир куда сложнее, чем нам кажется, — Эрвин обратил на него взор не высокомерный, но преисполненный огромной мудростью. — В нём есть много того, чего мы не видим и не понимаем за счёт своей природы, но при этом чувствуем. Я много хороших бойцов, повстречал, Ривай. И знаю, что зачастую люди выживают не за счёт техники или сноровки — во время первых вылазок спасает только удача. И, тем не менее, я уверен в том, что ты с нами надолго. Я просто знаю это. Как знаю, что завтра утром солнце снова взойдет, и бутоны одуванчиков раскроются, следуя за его светом. Ривай посмотрел на небо и теперь уже звёзды показались ему немного другими. Он представил, как где-то среди них продолжает свой век его мать. Как Фарлан и Изабель хлещут кислое грушевое вино и беззаботно хохочут. Фантазия, конечно, была глупой, но и приятной в той же степени. — Если солнце толкает меня следовать за собой, то звёзды… — продолжал тем временем Эрвин. — Они скорее успокаивают. Дарят надежду. И даже если не существует этих дурацких нитей, подумал тогда Ривай, то звёзды всё равно нужны. Хотя бы для того, чтобы два одиноких дурака могли по ночам смотреть на них и мечтать.