Bestia selvaggia

      Ночь густеет, наливается тёмной кровью, растекается по земле, топит в тенях землю, деревья и дорогу за гранью света от фонаря. Обгрызенный кем-то лунный диск то выныривает из облаков, рассыпая щедро блестящее серебро по тёмной листве, то скрывается за густой завесой разодранных облаков. Дамиано, опирающийся на холодную безжизненно машину, не видит ни черта, и от того нервно жуёт фильтр зажжённой сигареты. Там, за поворотами и недвижимыми деверьями, в густой тени сокрыт особняк, с хозяевами которого Дамиано никогда не хотел знакомиться так близко, как пришлось всего несколько часов назад. Вот особняк бы он порассматривал, только бы не висеть при этом кверху ногами, словно освежёванная свиная туша. Да и висок с запёкшеюся кровью всё ещё горел, ныли красные следы на запястьях и вывернутые плечи.       Благо долго это унижение не продлилось. Его обожаемые котята заметили пропажу быстро и примчались к врагу, что давно точил на них всех зуб. Как его вытаскивали Дамиано помнит плохо. И жалеет об этом. Искренне. Всё из-за того что похитители, видимо устав от его острого языка и непрекращающихся даже после хлёстких ударов подколок, накачали его какой-то дрянью, унёсшей Дамиано в далёкие расплывчатые дали. В голове отдельными воспоминаниями всплывает шум, торопливый испуганный говор охраны, острые хлопки выстрелов, грохот падающих тел. Дамиано помнит прикосновения тонких пальцев Томаса к щекам и предплечьям, ругань Вик на датском где-то над ухом, пока она развязывала его. Но лучше всего он помнит Итана, залетевшего в полутёмную комнату разъярённым инферно. Он одним перочинным ножом вскрывал глотки вооружённых охранников словно консервные банки, смертоносный, словно вызванный из преисподней демон. И пока Вик и Томас суетились где-то сбоку и сзади, Итан стоял ожившей тенью прямо перед Дамиано, словно вышедшей на охоту зверь вглядывался куда-то в коридоры. Домашняя майка выдавала его спешку, а упрямо поджатые губы и вспухшие на предплечьях вены — плохо сдерживаемую ярость. Ещё Дамиано помнит, как крепко его держали за подбородок, заставляя пить, а потом блевать. Помнит, что потом до машины Итан его почти тащил. Обхватывал крепко за спину, перекинув руку через свои плечи, прижимался горячим боком и всё уговаривал идти. За спиной периодически разрывались выстрелы.       К концу «прогулки» Дамиано заметно полегчало: ушёл туман из головы, и мысли начали собираться обратно. И всё равно, пока Итан переодевал его, усадив на заднее сиденье (в отвратительный, кстати, топ, лучше б вообще не одевал), Дамиано не мог толком уцепиться за что-то одно. Сознание дёргало от прикосновений пальцев к коже, к тёмным глазам напротив, а потом к урчащему голосу. Единственное, что Дамиано уловил чётко — приказ оставаться в машине. Его сложно было не уловить, учитывая сколько раз Итан это повторил, ловя мутный взгляд, пока не удостоверился, что Дамиано его понял.       А потом он исчез в темноте. Дамиано успел прийти в себя окончательно, вытеребить из бардачка завалявшиеся сигареты, которые, судя по отвратительной горечи, были куплены в самом замызганном из возможных местечек. Успел выкурить одну, прочистив мозги, и походить вокруг машины, шурша галькой. Теперь вот он нервно зажёвывал вторую сигарету и вслушивался в замершую ночь. Изнутри грызло беспокойство и тревога за своих, но в голове красными буквами горел приказ оставаться на месте. И всё равно, если ещё через пять минут никто не появится, Дамиано точно-       Словно услышав его мысли Итан появляется на той стороне дороги бесшумно и внезапно, будто материализуется прямо из теней, как чёртов вампир или другая паранормальная сущность. Дамиано, заметивший его только когда Итан входит в слабый свет фонаря, облегчённо выдыхает и уже было дёргается навстречу, но, разглядев Торкио получше, замирает как пришпиленный.       Итан в крови.       Точно не в своей, но красными подтёками украшено его лицо, руки от кистей до плеч и голая грудь. Видимо майка не выдержала того, что они там устроили. И ведь не холодно ему на ночном воздухе. Хотя Дамиано не уверен, что Итан сейчас вообще что-то чувствует кроме бьющего по нервам адреналина. Дамиано прекрасно знает, что Итан делал, и чья это кровь на руках и лице его мужчины. И если бы Итан не оставил его у машины, Дамиано и сам бы был сейчас по пояс в крови. И замирает-то Дамиано вовсе не из-за вида крови, это он видел часто и много. К месту его прибивает взгляд. И так тёмные глаза Итана сейчас кажутся абсолютно бездонными пропастями. Тяжёлый, тёмный взгляд горящих чёрным пламенем очей заставляет под рёбрами разлиться одновременно горячему и холодному, стягивает внутренности тугим узлом. Да, Дамиано и взгляд такой видел тоже, не раз и не два, видел прекрасно сам, как спокойный обычно Итан будто становился кем-то другим, стоило брызнуть первой крови. Кем-то, кто с довольной ухмылкой сворачивал людям шеи, битой расквашивал черепа и с чавканьем вгрызался топором в тела. Что-то вечно голодное, звериное и жесткое вырывалось тогда из Итана, выливалось через почерневшие глаза, через жёсткую ухмылку и оскаленные зубы, через мощные движения руки с зажатым в ней ножом. И всё равно, каждый раз, стоило Дамиано встретится с таким Итаном взглядом — он, такой же безумный, голодный до крови, шало скалящейся, замирал безропотным оленем, чувствуя, как глубинный страх продирает от затылка до ног. Если Дамиано был демоном, то Итан, без сомнения — его Сатаной.       Вот и сейчас Дамиано неотрывно смотрит на неотвратимо приближающегося, словно девятый вал, Итана, не в силах оторвать взгляд, не в силах сдвинуться с места. А Итан оказывается рядом совсем быстро, движется словно огромный кот бесшумными шагами. Замирает в нескольких сантиметрах, неподвижный, будто сделанный из гранита, но одновременно с этим невыносимо живой, почти дрожащий от бурлящей под кожей энергии. Дамиано это чувствует каждой клеточкой тела, как чувствует густой, тяжёлый запах крови и что-то ещё, что делает Итана словно в два раза больше, сильнее, страшнее; что-то, что плещется в этой бездонной темноте, заставляет Дамиано замереть испуганным кроликом перед Торкио. Забытая сигарета тлеет в руке, пока Итан смотрит Дамиано на самое дно души, переворачивая все внутренности, заставляя волосы на шее вставать дыбом. От его тела, покрытого подсыхающими подтёками крови несёт жаром, как от только что вскрытой туши. Так, словно одним взглядом разделывая Дамиано, Итан стоит, бегая глазами по чужому лицу и телу. Трепещут узкие ноздри, словно он и правда хищник, учуявший запах крови. Потом, что-то наконец для себя решив в своём сложном лабиринте разума, Итан на секунду прищуривает глаза и отмирает в одно мгновение, как будто кто-то перещёлкивает тумблер.       Дамиано даже осознать ничего не успевает, как оказывается развёрнутым и распластанным прямо по жёсткому холодному капоту, еле успевая подставить руки, чтобы не ударится лицом. Сигарета вылетает из пальцев, а сам Дамиано удивлённо хлопает глазами, утыкаясь взглядом в красное железо. Пытается возмущено взбрыкнуть и подняться, но на загривок тут же давит тяжёлая большая ладонь, заставляя распластаться по капоту сильнее. Всё возмущение в Дамиано тухнет, распадается на горячие ручейки, которые бегут искрами по позвоночнику, жгут в животе, стреляют дурным совершено возбуждением по нервам. Дамиано не может противиться этой тяжёлой хватке, и Итан это прекрасно знает.       Торкио меж тем не церемонится совершенно, резкими, грубыми движениями сдёргивает свои и чужие штаны вниз. Холодный воздух касается ягодиц, заставляя по телу бежать мелкую дрожь. Но сильно замёрзнуть Дамиано не успевает, потому что сначала на ягодицу со звонким шлепком опускается вторая ладонь, заставляя ртом хватануть воздуха, а потом и сам Итан прижимается бёдрами к бёдрам. Его твёрдый уже член трётся меж ягодиц, пока Итан совершает покачивающиеся движения, намекая и дразня. Руку он с загривка не убирает, наоборот царапает ногтями кожу, заставляя Дамиано отчаянно всхлипнуть.       Но и эта прелюдия долго не длиться. Итан, чуть отпрянув, мягко гладит его по бедру, оставляя красные липкие следы, а потом ввинчивается внутрь сразу двумя пальцами, совершенно Дамиано не жалея. Давид напрягается, сжимается и шипит, но Итан, знающий его тело лучше своего, снова жмёт, теперь уже выше, в основание шеи, и Дамиано под ним, как по команде, расслабляется с дрожащим выдохом. Колени как по щелчку слабеют, сам он растекается по капоту как желе, и Дамиано радуется, что лежит, а не стоит в этот момент. Итан готовит его быстро, грубо, растягивает под себя привычными, размашистыми движениями. Дамиано даже не стонет, просто сипит, потерянный в смешение горячей боли и душного возбуждения, придавленный к машине чужой рукой и густой, как кровь, энергией.       Через размазанный промежуток времени Итан, видимо посчитав, что подготовки хватит, вытаскивает пальцы, напоследок большим огладив кольцо мышц. Он пристраивается сзади, давит на голую поясницу, заставляя прогнуться ещё сильнее, украшая бледную кожу красными линиями. А потом, удовлетворённо рыкнув, когда Дамиано, податливый словно глина, подчиняется, хватает за бедро грубо и сильно, и тянет на себя, попросту натягивая Дамиано на член. Давид шипит, срывается на задушенный скулёж, скребёт ногтями по капоту, утыкаясь горячим лбом в прохладный метал. Итан сегодня не нежничает, и это, несмотря на жгучую боль в заду, заводит сильнее любого секса, что у них был. Итан, нависающий над ним, пахнущий кровью и убийствами, ведёт себя словно зверь, берущий то, что принадлежит ему по праву, и Дамиано не находит в своём расплывшемся мозгу ни единой мысли против.       Итан тем временем даже не даёт ему времени толком привыкнуть. Сделав пару мелких движений и удостоверившись, что, несмотря на узость, всё вполне терпимо, начинает двигаться сразу размашисто и сильно. Обе его руки перетекают Дамиано на бёдра, и Итан вцепляется в плоть жёстко, до отчётливых синяков после. Дамиано возит по капоту от силы толчков, звенит пряжка ремня в запутавшихся на щиколотках штанов. Давид, по началу только хрипло дышащий, сейчас уже тихонько стонет от каждого движения сквозь закушенные до крови губы, лбом вжимаясь в металл. Боль отходит на второй план, смешиваясь с возбуждением, и от этого такое ощущение будто в низу живота кто-то прокручивает раскалённый нож. Итан скалится и рычит довольно в чужое ухо, отцепляет перепачканную кровью ладонь от бедра и вплетается в отросшие на шее волосы, тянет, заставляя поднять голову. — Громче, — голос у него низкий и почти чужой, но такой, что ему невозможно противиться. — Пусть все услышат, как тебе хорошо. — Тогда старайся лучше, — даже вжатый в машину прямо на улице с поршнем ходящем в заднице членом Дамиано язвит и нарывается.       Итан в ответ не то рычит, не то смеётся и отпускает волосы, хватая теперь спереди за горло. Не сжимает, но держит крепко, заставляя приподняться, выгнуться и выжаться животом в нагревшейся уже от тела капот. Толчки становятся короче, но зато чаще, точнее и сильнее. Шатает теперь не только Дамиано, но и саму машину. Давид сквозь муть в глазах видит вдруг их отражение в лобовом стекле. Неотчётливо, но может рассмотреть себя, с горящими пьяными глазами и приоткрытым ртом, а сзади — хищную властную тьму, что обычно прячется где-то глубоко в Итане. Торкио сейчас сам на себя не похож — ухмыляющийся сыто и довольно, не нежничающий, ненасытный, покрытый кровью, как ритуальными рисунками, словно восставший из пепла языческий бог. Дамиано вовсе не против быть подношением этому божеству с горящими глазами-углями, даже если в конце его растерзают и разорвут голыми руками и оскаленными зубами. От свернувшегося болезненной пружиной возбуждения из-за бредовых, больных почти мыслей, Дамиано наконец стонет громко, звеняще в ночной тишине, перекрывая скрип машины и шлепки плоти о плоть, абсолютно не сдерживаясь и сдаваясь на милость чужих рук.       А Итан меж тем сам дуреет совершено. Дамиано под ним покорный, горячий и узкий, стонущий так сладко и дрожащее. Торкио отцепляет руку и от второго бедра, трогает его всего, лапает грубо всего от шеи до бёдер. Горячую покрасневшую от румянца кожу сминает, царапает тупыми ногтями, жёстко крутит сосок под тканью топа, вызывая высокий вскрик, переходящий во всхлипы. От липкой крови остаются следы на белом топе, на оголённом животе, пояснице, бёдрах. Итан всего его помечает, разукрашивает. И всё равно кажется мало. Не то. Даже наливающихся от хватки его пальцев синяков на бёдрах оказывается мало. Надо больше его меток на коже Дамиано. Надо укусить. Надо расцарапать до кровавых полос.       Итан себе в этом желание не отказывает. Ткань топа жалобно трещит, когда он рвёт её, не желая останавливаться, чтобы снять несчастную тряпку. Дамиано пытается что-то возмущённо вякнуть, видимо насчёт порчи вещей, но Итан ударяет его ладонью по бедру, и Давид, коротко заскулив от неожиданности, прикусывает язык. Итан отпускает шею, на которой бешенными толчками скачет пульс, и Давид тут же падает и распластывается по капоту. Итан над ним склоняется, как хищник над замершей жертвой. Вжимается животом в поясницу, прежде ведя рукой от ямочек на пояснице до выступающего позвонка на загривке, а другой царапая вздрагивающий живот, заставляя Дамиано дёргаться и хрипло вскрикивать. Утыкается носом в шею, втягивая знакомый яркий запах, а потом, лизнув солёную кожу, будто наметив место, впивается зубами в изгиб плеча. Не целует, а сразу кусает, крепко сжимает зубы, до железно-солёного вкуса во рту. Дамиано вскрикивает, но из хватки не вырывается, только дрожит крупно весь. Вот теперь всё как надо. Дамиано, распластанный под ним, подающий бёдрами навстречу толчкам, стонущий как последняя блядь, громко и сладко. Он весь в его, Итана, отпечатках. Его. Целиком и полностью его.       Что-то такое Итан, кажется, и шепчет в горячую пахнущую теперь кровью кожу, и это похоже доламывает совершенно потерявшегося в удовольствии Дамиано. Он вдруг сжимается весь, дёргается, будто на электрическом стуле, выгибает спину дугой и замирает в этой сладкой судороге, бесшумно открывая искривлённый удовольствием рот. Итан, чувствуя, как туго сжимает мышцами член, совсем звереет и дёргается в горячем плену, пытаясь нагнать наваливающее удовольствие. Долбит, почти не выходя из чужого тела, вновь вцепляясь в бёдра, и Дамиано всхлипывает под ним, абсолютно разбитый и разъёбанный. Итан, когда понимает, что под солнечным сплетением вот-вот взорвётся горячая звезда, вновь вцепляется зубами в кровящую рану на чужом плече и так кончает, не расцепляя зубов, руки держит на чужих подрагивающих бёдрах, замерев в горячей глубине по самые яйца. Дамиано под ним уже хрипит, не в силах стонать, заводит руку назад и вцепляется в растрёпанные волосы, пропарывая кожу головы ногтями.       Так, дрожащие и безумные они и замирают. Сходит на нет утробный рык Итана и скулёж Дамиано. Торкио расцепляет зубы, облизывая губы от чужой крови. Дамиано под ним способен только дышать и подрагивать. Он весь покрыт кровавыми следами, синяками и царапинами, и наверняка будет пару дней ходить как пингвин. Итан потом смажет каждый синяк, обработает полумесяц укуса на чужой шее, зацелует каждую царапину и будет нежен с Дамиано. Но всё это потом. Сейчас он лишь довольно выдыхает в чужие волосы, сцепляя руки на животе Дамиано, в чём-то смутно напоминающем объятие. Он доволен и наконец-то сыт.       И Дамиано под ним, Итан знает это, тоже. Он понимает это по тому, как Дамиано гладит его по волосам, хоть поза и неудобная, по тому, как он жмётся ближе. Знает, что Дамиано синяков прятать не будет, наоборот, чуть ли не как украшение будет носить. Знает, что в следующий раз Дамиано сам раздерёт ему спину до крови, наставит укусов и засосов везде, где дотянется. И Итан будет только за, как и всегда.