Butterflies

Слэш
PG-13
Завершён
52
автор
Пэйринг и персонажи:
Размер:
15 страниц, 1 часть
Описание:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
52 Нравится 12 Отзывы 11 В сборник Скачать

.

Настройки текста
– Чанбини. Сожаление. Чанбин не поднимает глаз и не понимает – как ты можешь вкладывать сожаление в имя того, с кем расстаешься. Вроде как не ври хотя бы себе, это ведь требует усилий – целое настоящее сожаление. Чанбину самому жаль. Наверное, стоило быть каким-то другим. Менее увлеченным другими вещами, более сконцентрированным на другом человеке. Но не в этом же смысл, правда? Чанбин перебирает мысли, пока слушает белый шум извинений, объяснений и уверений в том, что «так лучше». Кому лучше, интересно. Его вот мнения не спросили, просто поставили перед фактом. Поэтому он просто резко встает и говорит: – Окей. И уходит. Потому что слышать новую порцию фраз о но ты всегда будешь для меня сил просто нет. Уже не будет. Он лежит потом на своей кровати и смотрит в потолок. Голова относительно серьезного и относительно взрослого человека, которая у него на плечах, говорит о том, что ему всего-то двадцать один, и жизнь не заканчивается вот здесь и сейчас, но это его первое серьёзное расставание, и всё вроде как рушится. Это были бабочки в животе. Это было то предвкушение всего-на-свете. Это было перехваченное дыхание и потеющие руки. Наверное, это была любовь, но Чанбин так и не сказал о ней. Не вслух, по крайней мере. С одной стороны – пронесло, это могло бы быть гораздо хуже для самооценки. Потому что просто «расстался с парнем» – это, вроде как, ну ничего, бывает, мне всего двадцать один, лол, следующий. А с другой стороны… Вдруг это что-то поменяло бы? Вдруг Чанбин сказал бы «знаешь, мой желудок делает бэкфлипы каждый раз, когда ты улыбаешься мне, и ты в принципе самый красивый человек, которого я когда-либо видел, и я так счастлив, что мы вместе, и знаешь, я, кажется, люблю тебя» – и они были бы вместе навсегда, как два дурака, потому что на такое ответ мог бы быть только «я тоже тебя люблю». От этого всего Чанбину тошно. Ему всё равно на учёбу, ему отдельно всё равно на промежуточные тесты по каким-то совершенно безбожным предметам, и он настолько вываливается из реальности, что смотрит на расписание с искренним «мы серьезно это проходим? Прям с начала года? И я это тоже прохожу?» Нигде легче не становится. Коридоры-то всё ещё одни и те же, столкнуться в них – как нефиг делать. И это каждый раз не то, что Чанбин хочет видеть. – Бин. Тревога. Джисон копил все эти две недели (всего две, надо же), а теперь копилка сломалась, видимо. Чанбин вздыхает. Они сидят в аудитории, совсем вот даже не одни, но у Джисона такое лицо, будто если Чанбин не ответит прямо сейчас, ему прилетит. Всем, что у Джисона под рукой, а там как бы его конспекты, и Чанбину они вообще-то нужны, поэтому. – Мы расстались. – Так и думал, – Джисон качает головой и укладывает Чанбину на плечо свою ладонь. – И как ты? – Волшебно, – горько усмехается тот. Джисон поджимает губы. Тут ведь правда ничего не скажешь. Наверное, говорить о своих эмоциях стоило не лучшему другу, а по адресу. Чанбин всё ещё ходит вокруг этой теории, потому что ему важно найти причину, важно понять, что именно он сделал не так. – Он мудак, а ты не сделал ничего плохого, – говорит Джисон, потому что это прерогатива лучших друзей – читать мысли. Он заметно бесится, и Чанбин знает, что если пропустит момент, то Джисон напишет Чану, а тот даже разбираться долго не будет – и придется Чанбину вылавливать их по всему универу, чтобы эти двое не натворили того, за что им потом придется иметь дело со студенческим советом. Поэтому он берёт Джисона за руку и тыкается лбом ему в плечо. – Я знаю, – врёт он с максимальной теплотой в голосе. Джисону эти драмы ни к чему. Чанбин и сам бы от них откатился подальше, но вот незадача – бабочки в животе всё ещё не умерли. А если и умерли, то превратились в зомби, и теперь им всего-то и нужно, что доесть сердце Чанбина – и вот тогда всё снова будет хорошо. Чанбин тихо смеётся, представляя бабочек-зомби, и Джисон улыбается, потому что может быть читать обычные мысли и прерогатива лучших друзей, но не такие. Точно не такие. – Со Чанбин. Усталость. Вопрос времени, на самом деле. Так феерично завалить все тесты надо было постараться, хотя Чанбин, если честно, не прилагал никаких усилий, вот это ирония. Он дёргает губами в неуместной сейчас улыбке, смотря на красные пометки своих замечательных работ. Хван Хёнджин – президент студсовета, и Чанбин явно не его первый на сегодня. У Хёнджина – не особо удачно замазанные круги под глазами и усталый взгляд. Он моргает так, словно ему больно просто смотреть, просто держать глаза открытыми. Чанбин думает, что это не столько от усталости, сколько от сухости, потому что у него самого так было, и всё ещё есть капли, и вроде они в тумбочке, где… – Со Чанбин, – повторяет Хёнджин, потому что ну очевидно, что Чанбин уезжает от реальности на всех скоростях. – Что произошло? Он двигает тесты пальцами от себя, будто Чанбин хочет на них смотреть. Ему не то чтобы некомфортно, хотя да, некомфортно. Он ни разу не был в аудитории, которую занимает студсовет, ни разу не сидел на стуле напротив стола президента студсовета, ни разу не имел дела с Хёнджином в принципе. Поэтому Чанбин пожимает плечами. Он никогда не был провальным студентом. Всегда держался так, чтобы привлекать к себе минимум внимания или вообще ноль. В конце концов, каждый имеет право побыть человеком, которому больно или что там. Хёнджин смотрит внимательно и почти даже обеспокоенно. – У тебя всё хорошо? Чанбин почти смеётся на этот вопрос. Ну очевидно же, всё просто прекрасно. – Нет, – улыбается он, поднимая глаза. Хёнджин наклоняет голову и смотрит Чанбину в лицо. Не в глаза, не куда-то конкретно, типа там в переносицу, а в лицо целиком, словно изучает. Думает. Конечно же думает. Тесты явно придется пересдавать, иначе можно вылететь, но Чанбину сейчас так всё равно. На самом деле, он знает, что у Хёнджина есть возможность выдать ему какие-то общественно-полезные работы, и если он это сделает, Чанбин будет готов поцеловать его в рот. Что угодно за освобождение от мыслей (и пересдачи). – Окей, – говорит Хёнджин и двигает свой стул, словно за эти пару минут пришёл к какой-то мысли. Окей – в смысле ну понятно, у тебя всё плохо? Окей – в смысле хорошо, что у тебя всё плохо? Чанбин, если честно, ждал этих бестактных вопросов про «а что случилось, а тебе нужна помощь», и теперь теряется. Кивает. Окей. Хёнджин смотрит в свой календарь, хмурится и трет лоб. – Среда, четверг и, допустим, суббота, – говорит он. – Вечер. Пока не знаю, во сколько именно. – Что? – тупо спрашивает Чанбин. – Я очень сомневаюсь, что ты пересдашь без чьей-то помощи, – хмыкает Хёнджин. – Зато не сомневаюсь, что двух недель вполне хватит – это промежуточные тесты, а не экзамены, не так много материала. Но если запустишь сейчас, завалишь всё окончательно. Чанбин слышит слова, но не понимает ни одно из них. – Что? – повторяет он свой безгранично умный вопрос. – Это мой номер, – Хёнджин абсолютно игнорирует тупоту Чанбина. – Твой у меня есть. Я определюсь со временем и напишу тебе. Можешь идти. Чанбин встаёт, сжимая в руке бумажку с номером Хёнджина. Уже у двери он поворачивается. – Спасибо? – Не за что? – таким же вопросом отвечает Хёнджин и снова хмыкает. – Попытайся поспать. Чанбин кивает и выходит в коридор. – Сам попытайся поспать, – тихо вздыхает он. – Прям вот сам предложил? – Джисон справедливо сомневается. Чанбин кивает. – Хван Хёнджин? – Чанбин снова кивает. – Ерунда какая-то. Ну ерунда не ерунда, а сегодня среда, и вчера Чанбин получил сообщение с «302 комната, 2 корпус, 19:00» – ни привет, ни это Хёнджин, ни удобно ли тебе. И Чанбин понимает, что даже если бы ему было не удобно, он бы всё отменил, потому что ему страшновато, и это какой-то особенный груз ответственности – когда президент студсовета вписывает тебя в свой распорядок дня. Джисон желает удачи и почти даже не издевается при этом. У Хёнджина тихо. Он неловко поправляет очки, которые никогда не носит вне своей комнаты, видимо, и говорит, чтобы Чанбин садился. – Вопросы в тестах будут другие, – сообщает он. – Поэтому напрягись, пожалуйста. Не хочет Чанбин напрягаться. Его голова всё ещё где угодно, только не в учёбе. Коридоры всё ещё одни и те же, и слишком узкие, чтобы не сталкиваться плечами. Он не знает, что чувствует, это как тыкать пальцем в незаживающую ссадину. Снова и снова, не давать ей затянуться коркой. Привыкаешь к этому ощущению готовности к боли, почти даже ждёшь его, и когда его не случается, чувствуешь себя не в своей тарелке. Хёнджин что-то говорит и что-то показывает в рабочей тетради. Чанбин смотрит и не понимает. Он явно тратит время, и по идее, он бы взялся за это сам, ему просто нужно прийти в себя. Просто сейчас всё сложилось крайне неудачно. Например, они могли бы расстаться после этих злополучных тестов, и Чанбин мог бы даже вбить на посещение занятий, но нет. – Слушай, – вздыхает он и встаёт. – Не трать на меня время, я не понимаю ничего. Спасибо за желание, конечно, но… – Сядь, – отрезает Хёнджин. Чанбин так теряется, что правда садится. – Ты ел? – неожиданный вопрос. – Не успел, – отвечает Чанбин, и «теряется» даже уже не то слово. Хёнджин кивает. Рамен пахнет как ответ на все вопросы жизни, и Чанбин внезапно понимает, что всё, чем он питался эти недели – это шоколад и кофе. Они едят молча, Хёнджин чуть ли не следит, чтобы Чанбин ел всё, что есть на столе, потому что «это мама готовила, она почему-то думает, что у меня пять желудков для еды, после выходных привезу еще». Это так странно, но так своевременно. – Всё проходит, ты же знаешь, – говорит Хёнджин, провожая его у двери. Они не занимались вообще. – Знаю, – вздыхает Чанбин. – До завтра. Хёнджин кивает и понимает руку в прощании. Это очень странный остаток недели. Чанбин не понимает ничего, и голова у него едет по всем сторонам. Хван Хёнджин никогда не был ему другом – что там, он даже просто знакомым не был. Чанбин знал, что он существует. Знал, что никто про него ни разу ничего плохо не говорил за все два года его президентства в студсовете. У него никогда не было нужды к нему обращаться за чем-либо, но он знал, что Хёнджин никого не оставлял без внимания. И быть сейчас причиной этого внимания… Странно. Очень странно. Джисон спрашивает про прогресс, но прогресса нет, потому что они не занимаются толком. Хёнджин открывает учебники, объясняет, видит, что Чанбин не слышит (не может слышать, не хочет слышать, нет сил слышать), закрывает учебники, достаёт еду и какие-то ерундовые истории, типа той, в которой Чонин впилился в стену, потому что у него нет глаз, очевидно. Чанбин слабо представляет, кто такой Чонин, но всё равно смеётся, потому что это всегда смешно, когда кому-то больно. В понедельник Чанбин кидает в рюкзак капли для глаз. Он говорит Джисону, что сейчас догонит его, и сворачивает в сторону аудитории студсовета. Там пусто, потому что пара начнется через три минуты, и он вообще-то опаздывает, но. «Утром и вечером, по паре капель. Ч.» Чанбин даже самому себе не хочет объяснять, зачем, он просто убегает сразу же, когда запихивает записку под флакончик с каплями. Чувствуя себя каким-то совсем дураком. Хёнджин ловит его за рукав, когда они с Джисоном и Чаном идут в столовую. – Спасибо, – улыбается он. По-настоящему улыбается, а не хмыкает. Чанбин перестает функционировать на две секунды. Потом кивает и улыбается тоже. Хёнджин отпускает его рукав и продолжает идти, куда шёл. – Что произошло сейчас? – беспокойно спрашивает Чан. – Только сейчас ли, – фыркает Джисон. Чанбин справедливо интересуется, как давно Джисона били и не хочет ли он получить столь незабываемый и необходимый опыт прямо вот тут. Тот смеётся, а когда они садятся за стол, дергает бровью в направлении другого стола. И Чанбин понимает, что первый раз за эти недели не заметил, кто за ним сидит. Не искал глазами, не готовил себя внутренне к новой порции тычков в ссадину – просто шёл со своими друзьями, смеялся с ними. – Ха, – задумчиво произносит он. – Это нормальный процесс, – говорит Чан и смотрит внимательно. Чанбин качает головой. – Слишком быстро. – Он забыл тебя на следующий день, – шипит Джисон. – В смысле быстро. Чанбин не знает. Это, похоже, основное его состояние последних недель – не знать. Сколько они были вместе? Почти год, кажется. Это срок, это довольно долгое время, и Чанбин правда считал, что его эмоции настоящие, потому что бабочки и вот это всё. Потому что какие-то планы на дальнейшие годы, даже после универа. Потому что Чанбин искренне верит до сих пор, что не стал бы врать как минимум себе такое долгое количество времени. – Ну чего, – сонно спрашивает Джисон, поднимая трубку после четвертого гудка. – Я же не мог разлюбить его так быстро, – шепчет Чанбин. Он слышит шорох одеял и понимает, что Джисон садится в кровати. – Почти месяц прошел, Бин, – напоминает он. – Это много. Он справился куда быстрее тебя. – Не думаю, что я справился, – горько хмыкает Чанбин. – Но ты всё делаешь правильно. Ты стараешься не держаться за то, чего больше нет – это первый большой шаг. Чанбин кивает. Наверное. – Тебе нравится Хёнджин? – тихо спрашивает Джисон. – Что? – теряется Чанбин. – Не в этом дело. – Это не ответ на мой вопрос, вообще-то. Чанбин не знает, что сказать. Нравится? Вряд ли, или не в том смысле, который подразумевает Джисон. Хёнджин классный, такой, студсоветно-президентстки классный. Он мог бы быть высокомерным, но он не. И Чанбин честно благодарен ему за эти не-учебные вечера, где они просто ели и просто говорили о том, что не даёт им никакой информации друг о друге. – Я ни на чем не настаиваю, – зевает Джисон. – Но ты заслуживаешь счастья. В одного тоже считается, если что. Главное – не загноби себя за это. Чанбин вздыхает. Это как бы его планом было, вообще-то. – Прости, что разбудил, – говорит он. – Сон для слабаков, – улыбается Джисон. – Но ты ложись спать. Слабак. – Сам слабак, – смеется Чанбин. – Я… – Знаю. Я тебя тоже. Вечером вторника Чанбин понимает, что нужно браться за ум. Он открывает конспекты Джисона, внимательно читает их, старается не уезжать мыслями в стороны, в которые уезжать мыслями совсем нельзя. Пересдача в следующий понедельник, у него впереди целых три занятия с Хёнджином и какое-то количество времени самостоятельной работы. Хёнджина подвести нельзя, поэтому самостоятельную работу нужно увеличивать в объемах. Сон правда для слабаков. Точнее для тех, кто не завалился так фантастически по абсолютно идиотской причине. Чанбину всё равно, с кем он там в коридорах плечами сталкивается. Он смотрит в учебник и не особо на дорогу. Он правда не может позволить себе вылететь. Это что за ерунда вообще – вылететь из-за того, что оказался слишком эмоциональным. Или как там. Не важно. Это всё сейчас не важно. Он пропускает обед, потому что возможно, если он выучит это всё быстрей, он сможет освободить от себя Хёнджина тоже быстрей. У него дел явно в разы больше. Чанбин вздрагивает. Буквы превращаются в сплошную линию, руки холодеют, потому что как только он всё сдаст… нет – как только он скажет, что готов к пересдаче, Хёнджин пропадёт из его жизни. Потому что, если честно, Хёнджина в ней никогда и не было. Было только его имя, потому что ты, вроде как, должен знать, как зовут президента студсовета. – Ха, – снова задумчиво выдыхает он. Велика ли потеря? Они никогда не друзья – и ни один не делает даже попыток ими стать. Это всего лишь обязанность Хёнджина – помочь студенту, который не проблемный и который просто оступился, потому что у него что-то случилось. Чтобы статистика не испортилась. Ведь у них же явно существует статистика? Чанбин чувствует что-то странное, ему почти грустно. Ему хватает друзей, он не то чтобы стремился заводить новых, просто Хёнджин… просто с Хёнджином… просто у Хёнджина… Чанбин громко вздыхает и закрывает учебник. Почти два часа ночи. Хватит на сегодня. – О, ты учил, – улыбается Хёнджин, когда Чанбин правильно отвечает на несколько его вопросов по теме, которую он прошел вчера. – Думаю, скоро я буду готов, и твоя суббота будет свободна от меня, – кивает Чанбин. Потому что невежливо занимать выходные. Вторые подряд. – Я не то, чтобы возражал, – говорит Хёнджин, будто не замечая перемену в настроении. Он чешет лоб, переворачивая страницы в рабочей тетради, двигает её к Чанбину. – Первые три упражнения. У тебя пятнадцать минут, время пошло. Чанбину некогда подумать про то, как Хёнджин «не то чтобы возражает». Сегодня продуктивно, и они за пару часов они делают в разы больше, чем на прошлой неделе (хотя тут вполне логично). Чанбин скидывает тетрадки в рюкзак и благодарит. Хёнджин молчит. Взгляд внимательный, и Чанбин готов вылететь за дверь без дополнительных вопросов. – Рад, что тебе лучше, – наконец говорит Хёнджин. – А? – очень по-умному спрашивает Чанбин. Ему бы встать со стула и идти уже к двери, но он зачем-то сидит и ждёт, потому что а что именно Хёнджин имел в виду. – Не буду строить неправильные теории, но ты выглядел как человек, которому разбили сердце, – тот пожимает плечами и достает колу из маленького холодильника. Одну для себя, одну для Чанбина. Холодная жесть банки обжигает Чанбину пальцы, он смотрит на них и хмыкает. – Вроде того. Зачем вот он это сказал. Ну какая Хёнджину разница, правда это или нет. Хотя если у него были какие-то теории, значит, есть разница? – Это, наверное, естественный ход жизни, – как-то трагично усмехается Хёнджин, садясь на свой стул обратно. – Когда бабочки в животе превращаются в бабочек-зомби? – Чанбин трет лоб. – Такой себе естественный ход. – Бабочки-зомби? – смеётся Хёнджин, и это заразительно, на самом деле, потому что и правда, вот глупости какие. – Знаешь, – вдруг серьёзнеет он. – Бабочки в животе – не признак любви. Чанбин удивлённо поднимает брови, потому что чего. – Это стрессовая реакция организма, – мягко улыбается Хёнджин. – Если твой живот крутит от наличия человека рядом, это не совсем любовь. Это стресс и тревожность. Любовь – это спокойствие. Чанбин смотрит на него так, будто вместо Хёнджина с одной головой перед ним Хёнджин с пятью головами – и каждая из них несёт какую-то лютую чушь. – Ты хочешь сказать, что почти год я думал, что влюблён, а на самом деле был просто в стрессе? – смеётся Чанбин, потому что ну это ересь какая-то. – Понятия не имею, – улыбается Хёнджин. – Я не очень наблюдал за вашими отношениями, но одно знаю точно – с тем, кого любишь, спокойно. По крайней мере, большую часть времени. Потому что если большую часть времени у тебя потеют руки и лёгкие подступают к горлу – это неправильно. Чанбин моргает. Кажется, его ждёт ещё одна бессонная ночь – и на этот раз вовсе не из-за учёбы. Чанбин даже не помнит, как засыпает – и не уверен, засыпает ли. Просто будто по щелчку он вдыхает в себя кофе, берёт рюкзак, даже не проверяя, есть там нужные на сегодня тетради или нет, и вываливается из своей комнаты в так себе зашнурованных кедах. Он помят, и Джисон моментально комментирует это. – Ага, – отмахивается Чанбин. Время идёт на удивление медленно. До семи еще дожить надо, а ломиться в студсовет с предъявами, тем более такими, – последнее дело. У него был план закончить эти учебные вечера сегодня. План всё еще жив, потому что он умеет заниматься самостоятельно, и никакие хёнджины ему для этого не нужны. Но теперь у него личное дело к президенту. Замечательно жил без этого два года – и вот приехали. – Это просто ерунда, – не выдерживает он через первые пять минут. Хёнджин отвлекается от своего телефона, где ставил таймер на упражнения для Чанбина, и внимательно смотрит в его тетрадь. – С чего бы. Мы вчера это проходили, плюс это программа курса… – Не это, – Чанбин закрывает тетрадь и поджимает губы. – Твои теории про стресс. Хёнджин морщит лоб, а потом усмехается. – Ты вроде не тупой, – медленно говорит он. – Объясни мне логику, почему для тебя нормально чувствовать себя так, будто сердце сейчас выпрыгнет через рот, рядом с тем, кто должен быть источником спокойствия и стабильности? – Объясни мне логику, почему для тебя нормально быть бесчувственным, когда тот, кого ты любишь, улыбается тебе? – в тон отвечает Чанбин. Ему хочется драться, если честно – и он не особо понимает, почему именно. – Каждый раз? – Хёнджин поднимает брови. – Одна простая улыбка на протяжение года отношений – и у тебя переворачивало внутренности? – Поздравляю, ты никогда не влюблялся, – Чанбин не сдерживает едкую улыбку. – Поздравляю, ты дурак, – качает головой Хёнджин. – Вот не думал, что тебе нужна помощь не только с пересдачей. Чанбину хочется драться еще сильней. Он сразу вспоминает, что Хёнджин, вообще-то, младше его. Сразу вспоминает, что, вообще-то, только Джисон и Чан имеют право называть его дураком. И что, вообще-то, этого разговора не должно было существовать ни в одной из вселенных. Поэтому он встаёт, улыбается поджатыми губами и говорит: – Спасибо за потраченное на меня время, дальше я сам. – Ой, да сядь ты уже, – вздыхает Хёнджин. Он сам встаёт, чтобы достать с полки упаковку чипсов. – На, можешь яростно хрустеть на меня, я не против. Чанбин, видимо, совсем дурак, но садится. Открывает пачку так громко, что его явно слышно в соседнем корпусе. – Нервничать на какие-то события – это нормально, – голос у Хёнджина мягкий, словно любой сменой тона он боится (не хочет?) спугнуть Чанбина. – Это предвкушение, и не важно – первое это свидание или двадцать первое. Но серьезно, когда у тебя при любом приближении человека намечается сердечный приступ, это вообще неправильно. С чего ты взял, что быть в постоянных нервах – это То Самое? Чанбин смотрит в пачку и ему не по себе. А правда, с чего? С того, что на твоего парня все смотрят с сердечками в глазах, а не только ты, и ты понимаешь, что в любой момент его (даже не твоей) жизни может появиться Кто-То, кто запросто будет лучше тебя, и твое мнение в принципе не учтётся? Как оно, в принципе, и не учлось. – Сложно любить кого-то, когда ты не уверен в том, что любишь себя, – говорит Хёнджин. – Тебе двадцать, – вздыхает Чанбин. – И как это относится к моим словам? – смеётся Хёнджин. – Тебе не полагается всего этого знать. – Я успел побыть дураком, – Хёнджин пожимает плечами, – мне не понравилось, и хорошо, что никто этого особо не видел. – Тебе двадцать, – повторяет Чанбин, потирая лоб. – Ты дураком успел побыть в пятнадцать, что ли? Это вообще-то не считается – в таком возрасте это разрешено законом. Хёнджин смеётся и поправляет очки. – Просто кто-то учится быстро и сам. А кому-то нужна помощь. И непонятно, почему эта помощь нужна именно с этой стороны. Со стороны в принципе постороннего человека, которого никто как бы и не просил. – Давай, Бинни, нужно поднапрячься сегодня, – Хёнджин двигает тетрадь и открывает таймер на телефоне снова. – Мы можем поговорить на любые философские темы в любое другое время. Чанбин кивает и старается изо всех сил игнорировать тот факт, что у него горят глаза, потому что ещё у него горят щёки, и поэтому он опускает лицо в тетрадь и мысленно просит вселенную о том, чтобы Хёнджин был занят исключительно своим телефоном сейчас. Может он не видит красного лица Чанбина, и не сжимает губы, чтобы не улыбаться слишком сильно. Кто знает. – Как там ваши учебные вечера? – спрашивает Джисон. Он аккуратно забирает себе по одной картошку фри с чанбинового подноса, думая, что тот не видит, как она убывает. – Думаю, я сдам, – кивает Чанбин, отдавая ему остатки картошки. – Хорошо, что не запустил, на самом деле. – И хорошо, что Хёнджин вмешался, да? – хмыкает Джисон. – Да, – соглашается Чанбин. – Наверное, я до сих пор жалел бы себя. – А ты больше не жалеешь? Чанбин задумчиво наклоняет голову. Что-то треснуло в нем после их разговора. И не в смысле пополам и ломая его самого, а в смысле той ветки, на которой он висел, держась изо всех сил. Которая «но я же так любил его, надо было сказать». Ничего бы не изменилось после этого. Эти слова не должны были быть произнесены. Если думать очень жестко и только о себе, а не откатываясь в хорошие моменты и в какую-то прошлую благодарность, то можно вполне додуматься до того, что Чанбин просто так офигел, когда они стали встречаться (потому что не мог представить себе такого ни при каком развитии событий, и вообще это всё казалось одной из тем для шуток Джисона и Чана, вроде «вон там сидит краш Чанбина, к которому Чанбин никогда не подойдет, потому что ссыкло»), что держался на этих нервах и страхе всё время. Даже когда все вокруг поняли, что они встречаются. Даже когда держал его руку в тех же коридорах, где сейчас они молча сталкиваются плечами. Это не казалось реальным, и в любой момент Чанбин был готов к тому, что оно закончится. А когда правда закончилось, оказалось, что вообще не готов. Ещё Чанбин помнит, как боялся представить его своим друзьям. Потому что Чан играет в футбол, а у Джисона рот не закрывается. И он не боялся, что его друзья захотят отбить его парня, но боялся, что его парень посчитает его друзей куда более интересными, чем он. Сложно любить кого-то, если не уверен, что любишь себя. – Не жалею, – отвечает Чанбин. – Всё правильно. Джисон улыбается и неудобно обнимает его предплечье. Чанбин машет рукой Джисону и говорит, что у него ещё есть дела. Джисон хочет что-то сказать, но как-то прекрасно вовремя затыкается и желает Чанбину удачи. В аудитории тихо, только клавиши стучат. – Сильно занят? – спрашивает Чанбин, заглядывая и понимая, что больше никого нет. – Занудно занят, – вздыхает Хёнджин и мотает головой в «заходи». Чанбин падает на стул напротив стола Хёнджина, достает из рюкзака покупной ланч-бокс и шоколадное молоко. – Не видел тебя в столовой сегодня, – объясняет он. – Почти уверен, что это съедобно, но если нет – у меня есть шоколад и печенье. – Ты просто жизнь спасаешь, – тепло улыбается Хёнджин. Он не спрашивает, зачем Чанбин всё еще тут. Он просто ест и печатает что-то одной рукой. Ему будто бы совершенно нормально, что это не их учебный вечер, а просто пятница – но присутствие Чанбина вроде как совершенно логично. У Хёнджина темные волосы. Почти даже чёрные. Чуть ниже ушей и слегка вьются ближе к кончикам. Хёнджин высокий. Очень выше Чанбина, какой-то весь длинный и тонкий. Хёнджин похож на героя манги. Такого, красивого – вроде как глупо не признавать очевидного. Но еще и такого, кто не зазнался из-за этого, и вместо того, чтобы ходить и очаровывать всех подряд, сидит сейчас один и занимается студсоветными делами, в которых Чанбин вообще ничего не понимает, и даже помочь не может из-за этого. У Хёнджина родинка под глазом. Абсолютно дурацкая, но она как точка в том, что Хёнджин классный. Чанбин смотрит на него внимательно, словно только что открывая его для себя. Он достаёт домашку и аккуратно устраивается на свободном углу стола Хёнджина, чтобы не потревожить его записи и какие-то документы. Не хочет он уходить. Говорить и отвлекать Хёнджина тоже, сколько тому еще быть занудно занятым – в принципе не важно. Хёнджин выбрасывает пустые упаковки от еды, двигает свои бумажки, освобождая место для Чанбина, и улыбается. Они занимаются каждый своими делами почти два часа. И Чанбину отлично. – И как дела у твоих дел? – ехидно спрашивает Джисон. Они оба сидят на стадионе, наблюдая за тренировкой Чана, и чисто теоретически Чанбин может надавать Джисону по голове за такой тон прям тут, но практически – слишком много свидетелей. Поэтому он щурится угрожающе и аккуратно отвечает: – Нормально. Сегодня последний учебный вечер. – Расстроен? – Джисон, вероятно, считает себя бессмертным, потому что ехидства становится ещё больше. – Нет, с чего бы, – почти уже бесится Чанбин. – Ну да, тоже логично – вы же явно будете и дальше общаться, – лицо у Джисона почти трескается. Чанбин об этом не думал. Будут? Как-то их вечерние сессии сразу пошли слишком дружелюбно, и они уже говорили на личные темы (для Чанбина личные, по крайней мере). И он просто так приходил к Хёнджину вчера, и они просто так вместе потом шли каждый до своего корпуса, разойдясь на перекрестке, хотя Чанбин, если честно, хотел его проводить. Ведь будут же? – Я всё ещё ничего о нём не знаю, – шепчет Чанбин, выпуская последнюю мысль из головы через рот. – Так спроси, – таким же шепотом отвечает Джисон. – Обязательно спроси. Чанбин кивает и сжимает руку Джисона. Хёнджин внимательно проверяет упражнения, которые сделал Чанбин. – Не сомневаюсь, что ты сдашь, – говорит он. – Молодец. – Да это ты молодец, на самом деле, – вздыхает Чанбин, потягиваясь на своем стуле. Ловит вопросительный взгляд Хёнджина и снова вздыхает. – Ты мог бы просто отчитать меня за провал и велеть взяться за ум. И я больше чем уверен, что до сих пор бы лежал. Хёнджин молча смотрит на него, и Чанбин не очень понимает, что ещё в этом взгляде. – Я знаю, что это, вроде как, твоя работа, но всё равно спасибо, – нервно добавляет он, потому что как-то тишина затянулась. – Это не моя работа, – усмехается Хёнджин. Встает, поправляет волосы, смотрит что-то на полках. Вовсе и не заметно, что делает что угодно, лишь бы не неловкость. – Как это, – удивляется Чанбин. – Ты же занимаешься отстающими. – Я – не занимаюсь, – и смотрит на него в упор, словно Чанбин должен сам понять вдруг что-то. – Если бы я занимался еще и отстающими, мне не хватило бы времени даже на просто дышать. – А как это… – Чанбин тупит. Чанбин Тупит. Одно не складывается с другим, причём вообще никак. – Для отстающих у нас есть специальные люди, Бинни. Репетиторами называются, – Хёнджин не улыбается и, кажется, даже не моргает. Так Чанбин и думал сначала, на самом деле. В тот самый день, когда первый раз сидел на стуле напротив стола Хёнджина. Думал, что либо его сейчас отчитают и потребуют быстро всё исправить, либо назначат кого-нибудь в репетиторы. Не произошло ни того, ни другого. Поэтому Джисон тогда тоже удивился. С каких это пор президент студсовета выделяет три своих вечера в неделю (и судя по всему, это были единственные свободные вечера в принципе, потому что расписание у Хёнджина какое-то почти безбожное), чтобы подтянуть того, кто завалил тесты. Чанбин думал, что это потому, что он не совсем идиот и просто переживает неприятный момент в жизни, и ему, по идее, просто нужен был толчок в правильном направлении. Но обязанности Хёнджина заканчивались на нахождении человека для такого толчка, а не толканию самому. – Ага… – произносит Чанбин, делая вид, что что-то понял, но на самом деле не понял, не понял вообще ничего. Хёнджин как-то криво улыбается. – Не сомневаюсь, что ты сдашь, – повторяет он. И это такое «иди», что Чанбин и правда идет. Из комнаты Хёнджина, из его корпуса – из своей головы бы уйти тоже как-нибудь. Он звонит Джисону ближе к полуночи, потому что до этого времени не мог связать даже двух мыслей между собой. – А ты знал, что это не хёнджинова забота – заниматься теми, кто заваливает тесты? – Ну да, – отвечает Джисон. Он что-то печатает, и Чанбин прислушивается к стуку клавиш, и это прекрасный белый шум, на самом деле. – В смысле «ну да»? – шипит он. – В каком ещё смысле это может быть? – фыркает Джисон. – Он президент студсовета, у них чёткая структура того, кто чем занимается, и с какой радости ему лично носиться с твоей завальной задницей? – Вот и мне теперь интересно – с какой? Джисон, кажется, икает. Перестает печатать. – Серьёзно? – спрашивает он после почти минуты тишины. – Ты серьёзно не понимаешь? Чанбину кажется, что всё в этой жизни идет мимо него, и каждый человек знает больше него. И это почти физически больно – быть тупым. Потому что необходимо, чтобы тебе разжевали вообще каждое действие и слово. – Я боюсь сделать неправильные выводы, – осторожно отвечает он в последней попытке доказать, что у него правда есть работающие мозги. – Ага, ну да, – усмехается Джисон. – Я честно не понимаю, что он в тебе нашёл – ты же такой тормоз, господи. Чанбин проглатывает язык, кажется. В смысле. – Если честно, я думал, что и ты в нём что-то нашёл, но раз ты а и б прочитать правильно не можешь… Джисон звучит почти разочарованно. У Чанбина не было времени подумать о таком. Он был занять жалостью к себе и хёнджиновыми теориями. И он считает, что в принципе не имеет права думать об этом. Не сейчас, по крайней мере. Потому что он всё ещё не уверен, что любит себя. – Слишком быстро, – выдавливает он. – Наверное, – Джисон вздыхает. – Правда я не знаю, кто поставил временные рамки у чувств. Ты сидел в одних почти год и считал их любовью. – Это не значит, что сейчас я должен висеть на каждом, кто хорошо ко мне отнесётся. – Логично, – улыбается Джисон. – Просто… не веди себя как мудак, ладно? Если ты сейчас резко прекратишь с ним общаться, это будет просто мерзко с твоей стороны. – Я и не собирался, – говорит Чанбин, потому что правда не собирался. Его несостоявшиеся истерики – по совсем другим поводам. Джисон одобрительно сопит. Чанбин слушает его болтовню про очередное аниме, и думает, что нужно правда будет собрать всю смелость в кулак, чтобы не спрятаться на ближайшую неделю в игнорирование коридора со студсоветом, макушки Хёнджина, возвышающейся над всеми, и самого Хёнджина в принципе. Он взрослый и совсем не мудак. Правда. Пересдача после занятий, и Чанбин, на самом деле, вспоминает о ней только после последней пары – когда Джисон и Чан по очереди хлопают его по плечу и желают удачи. Ноль проблем с новыми тестами. Чанбин правда не тупой, у него нет проблем с учебой – просто, всё ещё, так сложилось. Результаты только с утра, и Чанбин, на самом деле, даже рад – потому что в аудитории студсовета уже не горит свет, когда он выходит из здания. Он думает, что вдруг Хёнджин только ушёл, поэтому садится на скамейку и сидит, как идиот, почти полчаса. Никакого Хёнджина, конечно. Он явно уже у себя в комнате, в своих уютных очках, ерошит волосы и делает домашку. Или ест. Или просто читает что-то. Чанбин понимает, что привыкнуть к чужой атмосфере за всего две недели – чушь несусветная, но это не мешает ему почти грустить из-за того, что вот прямо сейчас он не может увидеть Хёнджина. Не может посидеть с ним рядом и просто помолчать. Или рассказать ему, что новые тесты были легкотнёй, и что ему стыдно, что он первые-то завалил. Но если бы не завалил, то они никогда не пересеклись бы. И никогда Чанбин не узнал бы, что в комнате Хёнджина спокойно. И с Хёнджином тоже спокойно. Будто он уже знает ответы на все вопросы и ему не о чем переживать в свои двадцать. Хотя это ведь не так. Хёнджин – очень человек, и эмоции у него тоже очень человеческие, разве что более под контролем. Никакой почти мускул на его лице не выдал то, что ему, возможно, больно из-за того, что Чанбин тупой. А это ведь серьезное дело – эмоции по отношению к кому-то. Чанбин вздыхает и идет к себе, медленно, словно надеясь наткнуться на Хёнджина всё равно. Будто бы зная, как на него реагировать без паники, ага. Тесты сданы, и это почти полдень, и перерыв почти закончен, и в коридорах полно народу. Чанбин уверенно идёт, считая каждый шаг, потому что чем меньше мыслей, тем лучше. Семьдесят три, и в аудитории студсовета приоткрыта дверь. – Я сдал, – выпаливает Чанбин, машет тестами в воздухе на удивленный взгляд Хёнджина. – Я знаю, – улыбается тот. – Спасибо, – Чанбин не отводит взгляда, даже не моргает, потому что нельзя сейчас, потом намограется. – Не знаю, что бы я без тебя делал. – До сих пор лежал и жалел бы себя? – улыбка Хёнджина шире, и Чанбин улыбается тоже. – Скорей всего, – он шумно вдыхает воздух, шумно выдыхает его, и на самых мелких его остатках в легких спрашивает: – Пойдешь со мной на свидание? Как друг. Пока. Хёнджин открывает рот в изумлении. Кто-то удивленно икает справа, и Чанбин с ужасом понимает, что они вообще не одни в аудитории. Кровь отливает от его лица в, видимо, ноги, потому что они тяжелеют и не дают ему позорно сбежать от стыда. – Чонин, ты не мог бы нас оставить на несколько минут? – серьёзно говорит Хёнджин, и Чанбин понимает, что ему не так сильно стыдно уже, потому что он, по крайней мере, не впилился в стену, как это сделал Чонин в одной из историй Хёнджина. Тот улыбается слишком широко, но выходит, по дороге доставая телефон из кармана. – А теперь еще раз, – Хёнджин встаёт, как только за Чонином закрывается дверь. – Что? Чанбин вздыхает. Не от тяжести жизни, а потому что воздуха в лёгких нет всё ещё толком. – Я не знаю о тебе ничего. Я не уверен, что имею право на какие-то сильные эмоции – сейчас. И я правда нервничаю до легких в горле, но только потому, что ты можешь назвать меня тупым, и окажется, что я всё понял вообще не так, и я не нравлюсь тебе в этом смысле на самом деле, а… – Ты тупой, – перебивает его Хёнджин, с улыбкой и с рукой на чанбиновом запястье. – Но ты мне нравишься в этом смысле, и я понимаю, что каких-то вещей нужно ждать. Я не против. Чанбин улыбается тоже – сначала нерешительно, потом сильнее, потому что это правильно. Он не врёт нигде, и даже если у них не получится – у них вполне может получиться быть друзьями. Не остаться ими – а именно быть. Ему нравится ощущение пальцев Хёнджина на запястье, он закрывает глаза и даёт этому теплу разлиться в нём. *** Хёнджин вливается в их компанию, приносит туда Чонина и еще троих – и это не выглядит как что-то противоестественное. Он не трогает Чанбина больше нормы, и обычно эта норма – сидеть очень близко друг к другу, пока не теряется ощущение собственной ноги, потому что скорей всего это нога Хёнджина. Он вообще не теряется. Будто всегда был здесь. Они ходят на «свидания». Это обычно какие-то места, где Чанбин хотел побывать, но не получалось по разным причинам. Или просто сидят вместе вечерами у Хёнджина в комнате, потому что тот занят, но не считает это весомой причиной для «я сегодня не могу, давай потом». Иногда Чанбину хочется взять его за руку. Вот например сейчас, когда Хёнджин посередине рассказа о том, как Мино спал с открытыми глазами на одном из собраний и спалился только потому, что всхрапнул. Он смеётся так ярко, и лицо у него просто сияет, потому что он любит своих друзей, даже в моменты, когда они пытаются ударить его за такие позорные истории. Чанбин хочет взять Хёнджина за руку и сиять вместе с ним. Но вдыхает-выдыхает пять раз, успокаивается, потому что это может дать ложную надежду, когда он сам еще не понимает, ложная эта надежда или он просто правда тупой. Совсем иногда Чанбину хочется поцеловать его. Не так, чтоб языком до гланд (процентов шестьдесят времени не так чтоб), а аккуратно. В родинку под глазом, например. Просто потому, что Хёнджин существует рядом с ним. Просто вот сейчас стоит рядом, в форменной рубашке с закатанными рукавами, улыбается Чану, с которым они разгребали архив, и шутит, что именно за этим он и привет сюда Чанбина когда-то – ради бесплатной рабсилы. Джисон говорит что-то типа «э» из другого конца аудитории, а Чан просто смеется. Если бы Чанбин не был таким тупым, с чем он уже смирился, он ткнулся бы лбом Хёнджину в плечо, пока тоже смеялся, а потом просто поцеловал бы его (явно под звуки тошноты от Джисона, потому что у того ни манер, ни святого ничего нет). Но вместо этого он собирает пакеты с мусором и идет выбрасывать их. – Подожди меня! Джисон нагоняет его минуты через две, у него в руках какие-то пустые коробки – вовсе ни разу не выглядит как предлог, вовсе у Чанбина нет идей, зачем Джисону предлог. – Как у вас дела? – улыбается тот. Чанбин, может, и тупой, но друзья у него по тому же принципу подобраны. – Нормально, – он пожимает плечами. – Ты же понимаешь, как смотришь на него? – спрашивает Джисон, но не дожидается ответа. – Будто он состоит из смысла твоей жизни. Очень отвратительно, но даже мило. Чанбин понимает, на самом деле. То есть, он уже перешагнул ту черту, где «мы просто друзья», и пришел к той, где «я не понимаю, почему он не трогает меня за запястье больше». – Всё еще думаешь, что слишком быстро? – хмурится Джисон. Два месяца с лишним прошло так-то. Они даже успели уйти на короткие каникулы, и даже провели их не вместе, и Чанбин даже подумал на второй день, что «вот и смерть моя пришла», потому что у Хёнджина не было связи в этом его лесу, куда он уехал с палатками и родителями. – Да нет, – отвечает он. – Просто не знаю, как перестать быть просто друзьями. Джисон останавливается и останавливает Чанбина за руку. – Следи за тем, что я делаю, – говорит он и начинает медленно артикулировать по слогам: – Пой-дём-на-сви-да-ни-е-но-не-как-друзь-я. Если честно, этот подзатыльник Джисоном честно заработан. Хёнджин вечером обычно самый уютный. Он благодарит всех за помощь, обнимает всех по очереди, а когда эта очередь доходит до Чанбина, тот уворачивается. – Я провожу тебя, – быстро объясняет тот, потому что взгляд у Хёнджина сразу такой, что да боже ты мой, ну не отломилось бы от тебя ничего на этом объятии. Они идут вдвоём, и уже темно, и голоса их друзей в обратном направлении, шутящих смешные шутки (про них двоих, Чанбин на это деньги ставить готов, надо было стукнуть Джисона несколько раз, а не один) затихают через пару минут. Чанбину не нужно собираться с мыслями, потому что они уже собраны. Всё, что ему нужно – это открыть рот и выпустить их, но оказывается, что это сложнее. Потому что Хёнджин идет совсем близко, так, что его рука промахивается мимо руки Чанбина, и это так несправедливо, что бесит. Он думал несколько раз про стрессовых бабочек, и пришел к выводу, что от улыбки Хёнджина ему хочется улыбаться тоже. Даже если он не знает причины. Просто потому что Хёнджин сияет, и даже смеётся, и всё просто становится лучше. Теплее. Сердце Чанбина подкатывало к горлу за эти месяцы несколько раз. Но просто потому, что невозможно не переворачиваться, когда абсолютно серьёзный Хёнджин в форменном пиджаке и за своим президентским столом отчитывает студентов, которые на спор испортили шкафчики первокурсников. Чанбин застывает от его холодного взгляда, который даже не к нему обращён, и просит бога отпустить его грехи, потому что может Джисон и прав, и у него и правда какие-то странные кинки, не рассказывай. Это какой-то новый уровень эмоций и ощущений, Чанбин никогда на нём не был. Но он не трус. И это на самом деле с ним происходит. Хёнджин даже не спрашивает, хочет ли Чанбин зайти – просто придерживает для него дверь. Достаёт колу каждому, говорит что-то про еду, протирает очки и собирается пойти умываться. Это здорово, конечно, но Чанбин сейчас лопнет. Он останавливает его за запястье, и поворачивает к себе. Хёнджин удивленно приподнимает брови, но сразу мягко улыбается, когда видит серьёзное лицо Чанбина. А у того челлендж – не опускать глаза в пол. В принципе не убирать их с лица Хёнджина. – Я честно не знаю, люблю ли я себя, – говорит Чанбин. – Думаю, что вряд ли – я себя терплю, потому что у меня нет особого выбора. И у меня много неуверенностей. И я не могу в двадцать один год быть таким умным как ты. Более того – я могу быть экстремально тупым каждую секунду своей жизни. Хёнджин смешно фыркает, но не перебивает. Только тянется до стола, аккуратно ставя туда открытую колу, не тревожа пальцы на своем запястье – и снова возвращает себя Чанбину. – Я очень нервничаю, когда представляю что-то, что касается тебя, – продолжает тот. – Например, как держу тебя за руку или... ещё что-то, – съезжает он, на что Хёнджин смеётся. – И я не знаю, бабочки это, стресс или совершенно другая вещь, для которой у тебя явно есть название, но она не тревожит меня. Она делает меня счастливым. Просто потому, что это из-за тебя. Хёнджин осторожно касается пальцами свободной руки плеча Чанбина. Лицо у него такое, будто ему просто необходимо что-то сделать, понять, что это правда происходит. – Я очень хочу позвать тебя на свидание, – говорит Чанбин и нервно кусает губу. – Настоящее на этот раз. Первое. – Я свободен завтра вечером, – улыбается Хёнджин, и никого он не обманет – тоже нервничает. – Отлично, – отвечает такой же улыбкой Чанбин, и, кажется, первый раз выдыхает. Они продолжают свой вечер своими обычными делами: Хёнджин умывается, надевает очки, проверяет свои конспекты, пока Чанбин шуршит упаковками с едой. – Кстати, серьёзный вопрос, – говорит тот, и Хёнджин поднимает на него глаза. – Мне поцеловать тебя можно сейчас или придётся ждать до завтра? Хёнджин давится колой. – «Придется»? – смеётся он. – Вот это ты заждался, конечно. Для Чанбина это звучит как «можно сейчас», и он в два шага сокращает расстояние, чтобы наклониться к лицу Хёнджина с абсолютно дурной улыбкой. Он на вкус как кола. Он на ощупь как тепло. Его волосы, его длинные руки, его родинка под глазом – это всё и много чего еще строит одного прекрасного Хёнджина, в которого очень прекрасно влюбиться. – Бинни. Нежность. Она и его тоже заполняет до краёв. Она почти переливается через всего Чанбина, когда он целует эту родинку и думает, что сейчас умрёт, потому что это всё, чего он хотел от жизни на этот ее период. – Ну вот, итог завтрашнего свидания уже подведён, – притворно-разочарованно вздыхает Чанбин, отстраняясь. – Что же мы делать-то будем? – Не знаю даже, – качает головой Хёнджин. – Расскажешь мне про свои странные кинки? Чанбин обрабатывает этот вопрос пару секунд, а потом решает, что бить Джисона надо с регулярной периодичностью. Хёнджин смеётся, и если честно – так целовать его тоже очень здорово.
По желанию автора, комментировать могут только зарегистрированные пользователи.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.