Полчаса до будильника

Над болотом жужжали комары. Один из них полз по лицу Валета, примериваясь, куда бы вонзить хобот, но стряхнуть его было нельзя. Расквашенная земля жирно чмокала под сапогами военных, лениво, злостно-медленно прохаживающихся вдоль стены камыша и рогоза. Они перебрасывались короткими фразами, но до Валета их смысл не доходил. Он думал о том, что осталось еще совсем чуть-чуть. Что он уже даже из Зоны, настоящей Зоны выбрался. Что осталось только перебраться через колючую проволоку, мимо этих сытых, жирных, чистых сволочей в касках с яркими, бьющими в глаза белоснежным светом фонариками, и будет хорошо. Будет бар. Будут блестящие от масла горячие макароны по-флотски. Будет опаляющая гортань водка, которая выжигает все виды заразы и прочищает голову. Будут, наконец, деньги. Столько денег, что о плохой жизни можно будет забыть раз и навсегда. Ладно, не навсегда. До первого проигрыша в казино. Но ведь для чего еще нужны деньги, как не для радости?.. Короткая пулеметная очередь вскрыла звенящий гул болота. Ряска лопнула под самым носом у Валета. Жирные капли согнали трех, уже пивших кровь комаров с вспотевшего лба и обгорелых на солнце щек. Чуть-чуть выше выстрел — и пули бы влетели в него. Все внутри встало на дыбы — вскакивай, беги. Выдержка заставила остаться неподвижным. Сердце бешено стучало в груди. Он не двинулся. — Да нет там никого, достал уже, — ругнулся один из военных. — Идем. — Да точно кто-то есть, — ответил ему голос совсем рядом, почти над головой Валета. «Никогда больше, никогда», — думал меж тем Валет, безотрывно глядя на порванную пелену ряски в месте, где в воду ввинтилась пуля. «Мне хватит. Мне хватит на безбедную жизнь, ну его к черту, она же вот, рядышком, под самым носом пролетела — смерть…» Зачавкало. Пограничники свалили, но могли и остаться стоять неподалеку, выжидая появления сталкера. Валет пролежал еще минут пятнадцать-двадцать. Потом осторожно поднял голову. Подбородок с хлопком вырвался из трясины. В темноте фонариков военных видно не было. Валет медленно поднялся на локти, потом на колени, сел на корточки. Вроде тихо. Осторожно, не выпрямляясь, пополз по грудь в трясине, стараясь пробираться между стеблями камыша и рогоза, чтобы не сломать их и не захрустеть. Чтобы шум его перемещения слился с шумом от ветра. Он выбрался. Доплелся до колонки, над которой на ржавой цепи висел покорженный значок «опасно! радиация!» и обмылся. Сколько раз колонку ломали сердобольные борцы за безопасность и сколько раз рукастые сталкеры возвращали ее в рабочее состояние. Тогда сошлись на значке. Значок из уважения не трогали. После затхлой хляби болот прозрачная вода казалась безумно, невыносимо прохладной и свежей. Валет бы прямо из горсти ее бы всю выпил, но бывалые про эту колонку говорили всякое. Не стал. Все равно до бара рукой подать… Главное добраться до бара. Там сразу же в душ, милостиво предоставляемый сталкерам хозяином заведения. Ледяная вода, не из экономии, а потому что горячая расширяет поры, в которые могут забиться частички радиации — потом не вымоешь. А все равно хорошо. Особенно с бруском дегтярного мыла и шкрябающей вихоткой. Ах, хорошо, собака! — Что принес? — оглядел его с ног до головы бармен. — Вид у тебя довольный, так что, думаю, свежачок пока не предлагать? — Почему же, предлагай. Только если терпят… Недельки две, — Валет опрокинул выставленный шот, сморщился и поставил обратно на стол. — Сала хочу. И ужин. Черт, все тащи, что есть… — Ага… Ты как поешь, зайдем за стойку. Кстати. Тот заказ, на черные брызги. Тебе его надо будет самому на место отвезти. Валет аж поперхнулся. — А ты не охренел ли часом? Это же как пить дать засада легавых. Я совсем на дурака похож? — Да нет, — бармен почти обиделся на несправедливые подозрения. — Все чисто. Заказчик, видишь ли, даму сердца впечатлить хочет. Показать ей матерого сталкера, с которым пришлось иметь дело, чтобы раздобыть ей цацку. Да ты не дрейфь. Может, еще лишнего за впечатление доплатят. Аппетит сразу же испортился. Ах вот оно что. Значит, тридцать первостатейных черных брызг не в оптику, а бабе на шею. Он снова задумался над тем, что дело надо бросать. Что подохнуть за чьи-то раздвинутые ноги — а зачем это вообще все нужно, все эти «впечатления» для «дам сердца»? только для этого, — это просто жалко. А жалким он себя никогда не считал. Да только вот… Только вот все они, сталкеры, лежат под свистящими пулями и мрут как мухи за цацки. Для ювелиров ли, для ученых — без разницы. Все равно все сведется к одному зажравшемуся дельцу, которому нужно украсить шейки доченьки и супруги, перед ужином глотнуть чего-нибудь от изжоги, чтобы наверняка, а перед сном — от импотенции. Тьфу… За пару секунд размышлений вся жизнь успела обрыднуть. «Куплю машину. Или нет. Часы. Нет… поставлю все на рулетку. Либо сам стану вот таким боровом, чтобы ради меня все на свете крутились, либо все проиграю и пущу себе пулю в лоб, только чтобы никогда больше не надрываться ради сволочей». — Ну идем, покажу. Ехать-то куда? *** Все, происходившее дальше, больше всего напоминало балаган. Бармен вынес камуфляжную спецовку с бронежилетом-стеганкой и упросил ее надеть, поминая все сделанные когда-то долги, разбитые тарелки и устроенные потасовки. Потом вызвал — сам — такси. Назвал дорогущий ресторан в верхней части города, где сам Валет никогда не бывал. Пришлось и тут покориться. А ведь он, Валет, устал как черт, не успел поесть и хотел теперь только надраться. Впрочем, до ресторана было с час езды по вечерним пробкам, и он умудрился вздремнуть. Потом его ослепили огни вывесок и прожекторов. Среди небоскребов, стоянок элитных авто и сверкавших всеми цветами радуги проспектов он ощутил себя препоганно. С одной стороны, окружающее сдавливо и пугало. С другой, он давал себе полный отчет, что, если бы был здесь на правах человека «с верхушки», ему бы очень даже понравилось. Ресторан при гостинице носил с ней общее название «Винный бархат». Кто-то, заведовавший им, был без ума от красного. Фонари, занавески, ковровые дорожки, сюртуки официантов, стены. Ах, и еще позолота, лепнина, пафосные картины в тяжелых рамах с полуобнаженными клеопатрами и львами. Омерзительно. Безвкусно, пошло, но зато дорого-богато… Его уже ждали, и потому он был быстренько препровожден в отдельный кабинет на втором этаже, где его встретили четверо — неизменно толстый делец, неизменно хорошенькая «дама сердца» и два угрюмых шкафа-телохранителя у стены. Неизменных, слизанных с карикатурных образов из кино и комиксов. Валет вздохнул. — А, сталкер, — благосклонно пророкотал делец, уже прикоснувшийся к вину и канапе. Пока он говорил, его тяжелый квадратный подбородок с жировой подложкой слабо колыхался, будто холодец из подземелий заброшенных заводов там, за Кордоном. — Х… хабар принес? «Хабаром это называется на зоне и у перекупщиков, — едва не вырвалось у Валета. Но он смолчал. — А ты, зажравшееся рыло, получаешь товар, презент, сухую эссенцию, в которой ничего от сталкерской жизни, от хабара не осталось». — Инночка, глянь — как и хотела, тебе на шейку, — последнее слово делец выделил и округлил, выдавил с придыханием, словно был собакой, навострившейся на молочную косточку — такой же брылистой, слюнявой, квадратно-коротконогой, и так же заливающей пол в предвкушении. — Ровно тридцать три бусины, в три ряда. Инночка вежливо наклонилась со своего места, чтобы заглянуть в раскрытый Валетом ящик. Там, на простой желтой пенке, без отлива, без отсвета покоились тридцать три разрозненных черных шарика, поглощавших свет плафонов целиком и полностью, а потом выпускавших его с небольшой задержкой странно разряженным. — Какая красота… — только и выдохнула Инночка. «А ничего себе, — подумал Валет, незаметно заглядывая в глубокий, золотисто-кремовый вырез в черном платье девушки. На вид ей было около двадцати-двадцати пяти, а могло быть и меньше. Косметика и накрывшая половину лица вуалька не давали разглядеть в деталях, чтобы говорить увереннее, но и не скрывали, как девушка хороша. Особенно живописно выбивалась из-под гипюра одна единственная золотая прядка очень натурального цвета. — Да какая разница, сколько ей лет? В любом случае она своему супругу годится в дочери, в худшем случае — внучки. Шлюха… но дорогая». — Садись… Как тебя зовут? — распорядился делец, и Валет не нашел причин отказаться от ужина. Он был зверски голоден, а тут подавали осетрину, корзинки с икрой, телячьи медальоны и свежие салаты. Дурак он, что ли, отказываться? Особенно после крыс с голодухи. — Ах, Валет… Слышишь, дорогая? На Зоне все носят прозвища. И наш герой тоже. — А почему вас так назвали? — спросила любопытная Инночка, перебирая черные брызги своими белыми пальчиками, похожими на одноименный виноград нежностью и прозрачностью. — Наверняка же за что-то? — Я в карты хорошо играю, — ответил он, проглатывая кусок горячей телятины. — Не прям мастер, чтобы Королем становиться, но на Валета вполне себе тяну. Инночка прыснула. С небольшим запозданием заколыхался смехом делец. Пока Валет пил отличное вино и заедал это отличным мясом, семейная чета выспрашивала его обо всем, что ему встречалось на Зоне. Он рассказывал про аномалии, про артефакты, про людскую подлость, про неведомых чудовищ и плетущих заговоры против всего человечества ученых. Инночка округляла ярко-алые губы и охала, делец похохатывал, не забывая есть и пить в три горла. Почему-то Валет не сомневался, что этот тип завтракал, бранчевал, обедал, полдничал и ужинал пару раз, но почему-то всегда оставался менее сытым, чем сам Валет, который последний раз ел прошлым утром — запеченную крысу. — Знаешь, Валет, — поиграл увешанной перстнями рукой делец. — Мы с моей девочкой давно хотели побывать там, у вас. Только вот мне говорят, что от моих дуболомов толку не будет. Нужен надежный человек. Который не подведет. Который Зону знает, будто свои пять пальцев. И вот что. Пять тысяч. Зеленых. За пару часов. — Полчаса, — накалывая на вилку кусочек осетрины, отрезал Валет. — Два часа там делать нечего. Подъезд с северного поля, либо на внедорожнике, либо на вертолете. «Паяц, — подумал он, выходя уже после полуночи из ресторана. — Я им клоун, что ли, в зону их водить? Паяц лучше справится. А я гуляю. У меня сегодня жизнь начинается. Настоящая». Дело он передал своему другу, который специализировался на туристических прогулках в Зону. *** Валет лежал. На Зоне вообще приходилось очень часто лежать, только отдыху это не приносило. Он распластался по дну проржавленного кузова, от которого заходился бешеным стрекотом дозиметр. Не хотелось даже думать, как он нахватается. Сколько водки придется вылакать с горла, не отрываясь, потому что второй раз приступить уже не сможешь. Пошевелиться еще опаснее. По земле прокатывалась, сверкая, Электра. Здесь и там. Пульсирующим голубовато-серебристым цветком. Наблюдать за перемещением аномалии с далекого холма было приятно. Если бы он водил на зону туристов, он бы именно Электру им и показывал. Он просто так иногда останавливался, чтобы отдохнуть, глядя на серебряную вуаль по земле в паре десятков метров. Теперь эта красота могла его убить. Он закрыл глаза, с всхлипом втянул воздух. Если колеса — резиновые колеса — целы… Если ему очень, очень повезет… То сегодня его не поджарит. Он услышал вой. Тонкий, долгий, на высокой ноте. На этот раз ему не нужно было бояться поднять голову. Взгляд над заржавленным бортом отыскал воющую собаку, уже прекратившую биться. В воздухе запахло жаренным мясом. Остро и неприятно. Медлить нельзя было. Разряды сфокусировались вокруг собаки, точно клубок хищных тварей, точно крысы, которых можно отвлечь, сбросив что-нибудь сытное — например, уже мертвое тело, — и пробежать, пока те заняты. Надо было уходить. Валет выпрыгнул из кузова, россыпью швырнул перед собой полную ладонь болтов и гаек. Наметив примерный путь, подстреленным зайцем помчался сквозь плотный наэлектризованный воздух. Несколько раз его несильно шарахнуло, но он понимал, что ерунда, что сердце, если не лопнуло сразу, то поболит и пройдет, через горло не выпрыгнет, сердце больше, чем горло, и что ожоги от электричества заживают быстрее, чем язвы от лучевой болезни, и если лучевой болезнью уже болел и выжил, то электричество, что-то там меняющее в составе крови, тоже переживешь… Он взбежал на небольшой пригорок, повалился спиной вниз и начал дышать, быстро, глубоко и жадно. Рядом выли собаки. Пришлось подняться. Валет почувствовал, что его руку что-то оттягивает. Он посмотрел туда и глазам своим не поверил. Он сжимал лямку подгорелого рюкзака, тяжелого и грязного. За ним он спустился в водосточный желоб под мостом, где «разбудил» Электру. За ним вообще затеял весь сыр-бор по наводке знакомого скаутера Игрунки — эти сведения ловкий пацан продал Валету за приличные деньги. Валет не мог вспомнить, как снимал рюкзак с обгорелого тела. Помнил только, что при первом серебристом разряде метнулся к старому грузовику. Ан-нет же, что-то в голове мыкнуло, заставило вовремя, без участия мысли, достать добычу. А может, вообще Мама Зона в руки ему швырнула, попугала и, чтобы не отпускать совсем разочарованного, сунула подачку. — Спасибо, — только и выдохнул Валет. — Спасибо… Что в рюкзаке, он решил посмотреть потом. В каком-нибудь безопасном — насколько здесь бывает безопасно — доме у Кордона. Среди своих ребят. И подальше от шавок. Черт, они его уже увидели… «И не такое проходили, — увещевал себя Валет, тупо и монотонно, как иные читают молитвы. — И не такое пройдем. Ну давай, давай, девочка, подходи…» Он упер приклад старого верного дробовика в плечо. *** Калекарь постукал по шприцу грязно-желтым ногтем и ткнул им в сгиб локтя Валета. Промазал по вене, выругался и кольнул еще раз. — Кулак жми, собачий цепень! Валет сжимал зубы, чтобы не выматерить криворукого доктора, и терпел. В первую очередь оскорбления, с болью после водки было проще. — Нахера вы водяру хлещете, остолапы? — коверкал «остолопы» в «эскулапов» Калекарь. — Я для хого газеты на стену вешал? Люди поумней нашего пишут, не помохает это нифиха, вино и то лучше, а вы… — Традиция это, — буркнул Валет, когда шприц попал в вену и стало возможным расцепить сжатые от матов зубы. — Традиция-шмахриция… Ничо не знаю, три дня чтоб в Поселке был, я прихляжу, — смяв хрустнувшую ампулу антирадина в картонном поддоне, Калекарь, покачиваясь, заковылял к своему лежаку. Валет смотрел ему в спину и думал, за каким чертом медбрату с подагрой понадобилось тащиться в Зону. Почему ему, вечно пьяному и с трясущимися руками, доверяют свою жизнь сталкеры, и почему все-таки получается у этого спившегося недоучки эти жизни временами спасать?.. Убаюкиваемый шумом крови в голове, Валет думал еще о Поселке. О пяти сохранившихся хатах какого-то хутора, которые облюбовали как лежбище сталкеры. Пять домиков, в чьих окнах никогда не горит свет, чтобы не заметили военные. Куда пробираются в большой секретности. И в которых, вот те диво, можно найти все удобства и даже постоянных жителей, вроде того же Калекаря: баньку, холодильники на солнечной батарее, которую сюда протащил какой-то сталкер-японец, даже радио с музыкой… «И ведь что-то они в ней находят, в Зоне… А я вот пока вижу только, от чего бежать. От городов. В них все зло. И в жирных банкирах. Или кто они там. И в их шлюховатых куклах… Которые могли бы, вообще-то, быть классными и хорошими девчонками… Деньги все портят, меня вот портят, смотреть противно… А наплевать… Стану наемным убийцей, буду снимать перешедших кому-нибудь дорогу буржуев и пить мартини с оливкой из треугольного бокала…», — думая сбивчиво и противоречиво, как всегда бывает перед сном, Валет уснул. *** «Мы что, напугали вас… Валет?» — спросила его какая-то женщина, когда бармен передал ему, ошалевшему от выпивки, игры и горячей еды, трубку. «А вы кто, собсна?» — сделав голос более пьяным, чем был он сам, поинтересовался Валет. «Ну как же… Я Инна, Инна Мейер, вы нам бусины… для меня…» «Черные брызги, что ли?» «Они…» Шалава, подумал он, моргая в раструб телефона. Сука, из-за таких, как ты, нормальные парни на Зоне один за другим сгорают. Лезут в самое пекло. Глубже, глубже, на неизведанные тропы. Я еле вернулся с последний ходки. Раз пять думал, что умру. Сижу вот сейчас и думаю, а может, самое время с водки на что-нибудь потяжелее перейти? И так до старости не доживу, и так зависим, только не понимаю, от чего. Таскаюсь каждый сезон на несколько недель в самый кромешный ад на Земле… Не заради медицины, кораблестроения, освоения космоса, решения экологических, мать их, проблем. Заради цацок для таких, как ты. Для того, чтобы ты попивала шампусик, и золотые искорки тонули в черных бусинах. Чтобы подружки завидовали. Чтобы муженек мог потребовать чего-нибудь этакого. Чтобы… — Валет! Отыгрываться будешь? — мерзко ухмыльнулся Кондор, известный шулер, который выиграл у Валета уже четверть его барыша за три недели в Зоне. — Или струхнул? — У господина Валета намечается важная встреча, — таинственно оборвал Кондора бармен. И сделал Валету выразительное движение бровями. Ух как захотелось ему вмазать. — Ну так как? — Не имею привычки отказываться от хороших денег, — некрасиво ухмыльнулся Валет. — Принимаю встречу. Проигрывать оставшиеся деньги ему не хотелось. Но, вообще-то, это было бы дешевой отговоркой. Он мог и просто отказаться. Поехал он на встречу к Мейерам, просто потому что захотелось. Может, рассчитывал, что посмотрит на них еще и убедится, что точно пора с делом завязывать, и с Зоной тоже. Что пора переходить на биржу. Интересно, ему пойдет костюм-тройка и кожаный кейс? Или, может быть, чтобы их двоих зарезать прямо за столом в ресторане. У него хватит и сноровки, и прыти. И быки в пиджаках ничего не сделают, даже рта раскрыть не успеют, как два горла будут вскрыты, будто горлышки газировок. Для этого хватит и столового ножа. Опыт, собака. Для всего нужен опыт… У Валета он был. *** Госпожа Мейер пришла одна. То есть, не одна. С телохранителем, но без мужа. На этот раз платье на ней было белым, какого-то особого, похожего на жемчуг цвета, но правильного названия Валет не знал. Да и как выглядит настоящий жемчуг, он тоже не знал. Просто подумал, что именно такого цвета тот должен быть. Она улыбнулась, встала из-за стола — маленького и круглого — и протянула руку в узорчато дырявой перчатке. — Большое спасибо, что пришли, Валет! Присаживайтесь, садитесь, что будете? А можно я буду звать вас на ты? О, так намного проще. Вы меня тоже можете. Инна. Понижать градус после бара не хотелось, и он попросил персикового сока, стейк с кровью и салат цезарь. Что там заказала Мейерша, он не расслышал, да ему и неинтересно было. Он все пытался понять, это платье морщит двумя острыми уголками на каждой половине лифа, или?.. — Ты совсем не любишь и не ценишь деньги, правда? — спросила она, отпивая что-то золотистое в красивом полукруглом бокале на длинной ножке. — Ты ходишь в Зону, потому что любишь ее, да? «Какого черта?», — напрягся Валет. — С чего взяли? Взяла. А может, и взяли, вместе с мужем. Она досадливо скривила губы. — Не дразнитесь. Муж на вас зол ужасно, и Зону теперь ненавидит. Даже бусы при нем запретил носить. — Надо же. С чего бы? — Вы не стали нашим проводником… — Мы договорились на «ты». — Да, извини. Так вот, с нами был другой проводник, и при нем на нас напали собаки. Ужасные белые чудовища с красными подпалинами на лапах и морде… Я таких никогда не видела. Думала, у меня кровь пойдет из ушей, и перед глазами все плыло. Они какие-то… Хироманты, что ли… Нет, по-другому. Психические. Проводник, Паяц, сказал залезть на дерево рядом. Я так и сделала. А вот Мейер… «Называет мужа по фамилии», — усмехнулся Валет. — А Мейер, ну… С его весом это тяжело. Паяц отстрелялся от собак, нескольких даже убил. Но одна укусила Мейера. Он теперь в бешенстве. Столько швов! — А я тут при чем? — скучающе спросил Валет, нетерпеливо поглядывая на официанта с большим блюдом под блестящей крышкой. Однако тот прошел мимо, к другому столику. Интересно, что Мейерша предпочла общий зал уединенному. — Не при мне же. Паяц хоть жив? — Жив, конечно… Мы дотащили Мейера до… как бы это назвать… там была охрана… — Кордона, — подсказал Валет. — Да-да, до него! В нас стреляли! — глаза Мейерши разгорелись, щеки порозовели, словно бы они обсуждала скачки, где победил ее номер, или новую сумочку в дорогущей коллекции, или что-то еще, из сфер чисто буржуйских, бесконечно далеких Валету. Но нет, тема была родная. — Но потом Мейер так раскричался, в общем… кажется, его узнали… Его дотащили до блокпоста, там был врач, все обработали, потом повезли в больницу. Паяц, конечно, с нами не поехал. Но когда Мейер орал на него благим матом, сказал, что надо было с тобой и идти, мол, ты-то профессионал, настоящий знаток, в Зоне почти безвылазно. Мейер на вас двоих так зол, ужас! Ну прямо носорог. Она захихикала, как девчонка, словно то, что ее мужа покусали бешеные — в переносном, но может быть и в прямом, Валет вот понятия не имел, болеют ли мутировавшие собаки обычным бешенством, — псины, было чем-то забавным. Не то чтобы Валет думал, будто такая, как она, может любить такого, как старый Мейер. Но вот что Инна, кажется, его совершенно не боится, было для него сюрпризом. Почти приятным. — Он, конечно, Зону теперь распекает, но мне разрешил еще, — глаза Инны сверкали. Но еще ярче сияла крышка над блюдом со стейком, которую сняли перед глазами Валета. Запах, от которого захватывало дух, наполнил пространство над столиком. — Разрешил, но только если с тобой. Паяц у него теперь в немилости страшной. — Я никогда никого в Зону не водил, — не покривил душой Валет — моды брать с собой «отмычек», новичков, которых посылали на опасные тропы проверить, нет ли там аномалии, он не звал. Считал ниже своего достоинства. Хотя сам свой путь начал именно как отмычка. Только учителя своего пережил. — А Паяц в этом деле профи. — Пожалуйста, — она блеснула улыбкой и молитвенно сложила перед собой руки — наверняка, чтобы попышнее взбить декольте. — Тебе не нужны деньги, я поняла. Но что тебе нужно? За что согласен? — Мне не нужны копейки, за которые готов за чужие жизни отвечать Паяц, — скривил губы в ухмылке Валет. — Семь зеленых. И чтобы слушалась меня беспрекословно. — Да, — Инна быстро закивала, приступая к своему салату. — Паяц тоже так говорил. Но я ведь и залезла тут же на дерево. Секунды за три. Клянусь, он договорить не успел, а я уже была на ветке! «Дура, — думал Валет, без стеснения поднимая руками кость, на которой был стейк, и вцепляясь в него зубами. — Мы туда как на плаху идем, не знаем, вернемся ли, а ей хочется… на экскурсию. Удовольствия, которые стоят жизни. Те, что дешевле, им, зажравшимся, уже не по вкусу. Не торкает. Да нафига ж тебе сдался этот ад на земле, когда тебя в рай свозить могут за красивые глаза? Мальдивы там, Карибы…» *** Без вуали и живописно взбитых прядей у нее был слишком выделяющийся и круглый лоб. В остальном же ее не портили ни гладко зализанные в косу волосы, ни смытая с лица краска. Пока что, пока они еще стояли в поле, до запретной границы, он мог смотреть на нее. И он смотрел. С вызова в ресторан прошло две недели. За это время они встречались еще дважды. Один раз в галерее искусств, где она просила рассказать ей про Зону все-все-все, глядя только на него, не оглядываясь на картины и фотоработы, которые жадно, как жаждущий воду, втягивал взглядом Валет. Вторый раз на заброшенном полигоне, где она просила научить ее стрелять, красться и делать прочие вещи, которые могут пригодиться в Зоне. Он сразу сказал ей, что с ее весом и подготовкой ничего не выйдет. Для наглядности одной рукой заломил запястье, свернул Инну в закорючку у своего колена и одной же рукой удерживал, пока она всем телом билась в попытке вырваться. Валет увидел тогда, как телохранитель напрягся и сунул руку за лацкан пиджака. Ему было любопытно. Инна рассмеялась и добровольно упала на асфальт. На ней был винный с золотом спортивный костюм от какого-то бренда. Валет не разбирался. Она его не пожалела. Он видел, как она растирает сжатое им запястье, но не жалуется. И попросила тогда показать хотя бы что-то, что облегчило бы им «путешествие». Ну да. Путешествие. Он действительно разозлился, когда она употребила это слово. Но все-таки показал. Показал, как нужно идти за ним, как вырваться, если только краем угодишь в трамплин или плешь, рассказал, что делать, если он сам погибнет. Теперь они стояли у кордона, и на ней был скафандр навроде тех, у умников из научных центров, которые защищают от радиации, яда и даже физического воздействия. Он сказал ей пока не надевать шлем, сужающий обзор, и она не стала. Она смотрела на него, как ребенок смотрит на аниматора-героя. Валет так смотрел в детстве. На кого же? Он забыл. Он стоял и курил, и впитывал глазами траву, небо, красивую женщину рядом с собой, расслабленность своего тела, чувство безопасности и покоя. Все это должно было умереть в считанные часы, пока они будут пробираться за Кордон. — Это не увеселительная прогулка на часок-другой, — не разжимая губ с сигаретой, процедил Валет. — Мы туда неделе на две. Мейер вкурсе? — Не-а. Но я скажу ему, что у нас случилось что-нибудь непредвиденное, — в другое время она улыбнулась бы, говоря ему это, но теперь была серьезной и собранной. Он кивнул, швырнул сигарету в лужу у обочины и вошел в траву по грудь, как входят в море. *** В сталкерской деревне разводили особые, не дымящиеся костры прямо под прохудившимися крышами заброшенных домов. Дождь барабанил по отсыревшей древесине. В пасмурном небе рокотал гром. Калекарь, подволакивая ноги, отошел от заштопанного Валета и приказал готовить ужин, а сам завалился спать. Валет бахнул в трещавший валежник чугунную сковороду, вылил туда воды и сыпанул гречки. Банку тушенки поставил рядом, а сам стал смотреть на Инну, не особо стараясь это скрыть. Инна, прикрывшая глаза, протягивала к пламени озябшие руки. Лоб, кончик носа, подбородок и треугольники на щеках подсвечивало желтым, а остальные места темнели в ало-оранжевый, почти лиловый. Она расстегнула костюм, спустила его до пояса и осталась в одной водолазке с темным пятном вокруг горла. Валет смотрел на нее и чувствовал, как больно и нудно тянет под сердцем. Он знал эту боль. Эта боль приходила, когда брусничный закат заливал болото, и было так красиво, что казалось возможным умереть от этой красоты; когда первая его девчонка впервые, улыбаясь робко и почти испуганно, снимала перед ним кофту; когда он шел школьником с последнего звонка и поверить не мог, что может быть так счастлив. Эта была боль восторга и нежности над тем, что скоротечно и уже никогда не вернется. Он не стал ничего говорить, просто поднялся, пересел рядом с ней и попробовал обнять. Он бы не стал настаивать, если бы она отказала. Она не отказывала. Он обнял ее, чувствуя, как боль усиливается, как делается невыносимой, и Инна подняла голову, чтобы поцеловать его. Сама. Он почти застонал от того, как в груди на лепестки расходилось, рвалось сердце. Она сама обняла его. Он ее за талию, она его за шею. Они целовались какое-то время, потом она уронила лоб ему на плечо. — Как же я его ненавижу, — заговорила она о том, о чем ему меньше всего хотелось бы слышать. Но боль в сердце стала проходить, ее сменило раздражение и неприязнь. Это несло облегчение, но неприятное. — Как же я его ненавижу, какой же он жалкий, он мог бы так жить, так жить, чтобы дух захватывало, а он ничтожество, он пьет, ест, его водитель крутит руль у самой дорогой машины, а толку-то? В чем вообще смысл?.. — А у тебя в чем? — равнодушно спросил Валет, поглаживая упругий изгиб талии Инны. — И у меня нет… — она поникла, но тут же вскинулась, и глаза у нее заблестели. — Но я уже решила. Я буду выезжать сюда. Ты будешь моим проводником. Я буду видеть то, чего не видит никто другой. Я буду… — Да ты ничем не лучше, — «зачем было портить момент?», он брезгливо убрал от нее руки. — Толку от твоих сюда походов? Кому ты делаешь лучше? — А ты? — она его тоже отпустила. И смотрела теперь как-то удивленно, почти обиженно. — Ты-то сюда тоже убегаешь. Потому что тебе там, в городе, не нравится. Ты там сутулишься. Ты боишься людей, которые сильнее тебя, но не можешь себе в этом признаться… И терпеть этого тоже не можешь. Тебя душит, что там ты один из огромной-огромной толпы, что ты там никто, что Мейер может тебя щелчком пальцев… — Какая умница, — он отвернулся. Она вздохнула. Обняла его со спины, прижалась, прильнула кошкой. — Ну прости меня, пожалуйста, прости… Я же просто вижу… Но тут ты совсем другой. Тебе тут хорошо. Ты сюда приходишь, чтобы отдышаться. Чтобы выдержать, что у тебя там… В городе… Я тоже так хочу. Мне тоже нужно, чтобы спастись. Чтобы выдержать. Он не ответил. *** Мейер был в ярости, когда они вернулись спустя полторы недели, а не пару часов. Валету, конечно же, не досталось, ищи иголку в стоге сена, но вот Инна долго не выходила на связь. Потом бармен опять подозвал его. Опять была встреча в ресторане. Инна смеялась и улыбалась, смахивая капли шампанского с губ, и запоем, как об интересном кино, рассказывала об их совместном походе на Зону. Ему хотелось поворчать, как он это часто делал, мол, чего он о том походе не знает, но слушать Инну было приятнее, чем ворчать. И он слушал. А потом она сказала, что отпросилась в клуб до часу ночи, и у них еще полно времени. Он не понял, что она имеет в виду. Она спросила у него, где он живет. Он скосился на телохранителя. Инна отмахнулась. Валет подумал, что это бывший и все еще преданный любовник. Когда он увидел ее впервые с мужем, то так и не смог представить, как у этой дряблой громады и этой куколки может быть что-то в постели. Он подумал об этом лениво, как школьник думает о том, что у учительницы на носу выскочила бородавка, будто это бог весть как смешно и весело. Подумал и забыл, он же не фетешист, думать об этом дольше, чем о случайной мысли. А потом это стало не смешно, это стало больно, больно и мерзко настолько же, насколько изменилось его отношение к Инне. Теперь, когда она лежала под ним, свежая и упругая, и когда ее молочный, с едва ощутимой горчинкой пота запах дразнил его обоняние, и теперь, когда в дальнем зеркале на столе он мог краем глаза увидеть их силуэты, свой, высушенный и закаленный вылазками в Зону, и ее — совершенный, из плавно перетекающих линий и крутых изгибов, — он смог представить, как это выглядит. Как выглядит исполнение супружеских обязательств в спальне Мейеров. Нелепо и жалко, вот как. Груда дряблых мышц и седых волос рядом с великолепием Инны. И, чтобы не оскорбить ее в самый неподходящий для этого момент, он уткнулся лицом в подушку над ее округлым плечом и коротко, как сумасшедший, хихикнул. Она не расслышала, не поняла, не отвлеклась. Он чувствовал, как ее бедра и ее лопатки сминают, собирают в гармошки жесткую простынь его полуторной кровати. Как выгнутая талия совсем не касается матраса. Как ее руки сжимаются на его шее, как ее пальцы поднимают, будто шерсть у животного на загривке, жесткую щетину на его затылке. Он успокоился и прикусил ее за ухо. Она застонала, и от этого глухого, переливающегося звука встали дыбом волосы на руках. Очень странно было чувствовать такое наслаждение физически и при этом такую боль на сердце. Инна была сейчас с ним, с кем еще, а он мысленно делил ее с целым светом. Мужем, бывшими и будущими любовниками, высшим светом, сумочкой и дорогим авто. Тем, к чему был не причастен. Тем, чьей частью стать не мог и, главное, не хотел. Тем, что отнимало у него все, чем он дорожил. Надо было думать о голом теле, а в голову лезли мысли о душе. И как сложно их было выгнать… Но он справился. Им это не помешало. *** Валет сидел на краю постели и курил. Сизый дым гулял над спящей Инной: над ее остреньким локтем чуть темнее, чем остальная кожа, над ее выгнутым, как дека арфы, плечом с круглой кофейной родинкой, над ее светлыми, слегка вьющимися прядями, которые блестящими под утренним солнцем струйками сбегали с берегов подушки на матрас и терялись в безднах между хребтами одеяла. Он смотрел на часы, где на поле цвета йода горели зеленоватые черточки цифр. Половина шестого. Через час прозвенит будильник. Что они тогда будут делать? Он снова посмотрел на Инну. Она спала, и ее дыхание было глубоким и ровным. Он наклонился к ее уязвимо обнаженным лопатками, вдохнул их бархатный, почти детский запах. Захмелел на секунду, почти поцеловал, но сдержался, не желая будить, и сел ровно. Не хватало еще, чтобы на нее попал пепел… Сегодня он уходит в новую ходку, и его не будет здесь три или четыре недели. Да ему и не грозит ничего. Кто он такой? Мелкая сошка, с которой невелик спрос. Ярость Мейера схлынет, из Зоны его не достанут. А вот Инна… Что Инна? Он почувствовал злость, сжал кулаками, в одном из которых дымилась сигарета, виски. Голова болела от этих мыслей. Раздражение билось, как жилка на виске. Почему? Почему он сейчас должен не спать, когда это она, она вышла за Мейера из жажды денег и красивой жизни, она захотела развлечься? Нет, он себя не обманывал. Он для нее — острое ощущение, разбавляющая постылую жизнь игрушка, интрижка, которую заводят скучающие дамы, когда им становится мало побрякушек, личных машин и смешных собачек. Это ее блажь и прихоть, так почему он должен сидеть сейчас, затягиваясь сигаретой так, будто хочет умереть прямо сейчас от выворота легких, а она самозабвенно спит? Он бы вынес любую боль, не закричав, только бы она не проснулась. Только бы она и дальше спала вот так, спокойная, с чуть изогнутыми в бессознательной улыбке уголками губ. Пробуждение-то предстояло не из приятных. Он утопил окурок прямо в тумбочке и достал новую сигарету. Ну что, что он теперь может сделать? Они переспали, она засобиралась домой, в коридоре расплакалась. Ей не хотелось возвращаться к мужу. Он обнял ее, начал гладить, утопая в ощущении мягкости ее волос, распущенных и растрепанных. Они и сами не поняли, как снова оказались в кровати. Он не запомнил, когда млеющие объятия сменились сном. Никто не был виноват, что они все проспали. Что разгневанный супруг уже ищет ее, скорее всего, по всему городу. Что если найдет, то его, Валета, наверное убьют. Просто поставят лицом к стенке, или вывезут за город. Может, его тело выбросят в Зону. Там тела никто не находит. Забавно. Столько раз ходить туда, а умереть не в ней… И догнивать в ненавистных болотах на границе, пока над тобой ходят еще живые военные. Вечность, наполненная тем, что ненавидел при жизни. Он почти рассмеялся, но вовремя прикусил язык. Что ж его тянет-то на смех постоянно, когда плакать надо… Сорок минут до будильника. Ну что, что ему с ней делать? Разве он за нее в ответе? За взрослую женщину? «Не хватит у тебя духу, Валет, — подумал он, прикрывая глаза. — Ты слишком малодушен, чтобы быть порядочным подлецом. Ты не уйдешь бесшумно из квартиры, оставляя ее наедине с бедой. Ты не позволишь, чтобы она мучилась, как мучаешься сейчас ты. Нужных слов не найдешь, но хотя бы обнимешь. Покажешь, что она не одна. А там уж… Что делать? Это она у меня и спросит. Что, дескать, нам теперь делать? Будто мне не ясно, что делать. Мне драть отсюда надо. А тебе…» Валет обернулся к ней, потом тихо лег рядом. Сигарету оставил на тумбочке. Собрал в объятия теплое, пуховое тело. Она вздохнула и не проснулась, поерзала, улеглась поудобнее на его руку. Он почувствовал на внутренней стороне предплечья ее чуть влажное дыхание. Уткнулся носом в волосы и глубоко вдохнул. Ангел, подумал он. «А возьмешь меня в Зону? Когда навсегда уйдешь?», — так она у него спросила, улыбаясь и сверкая глазами. Шутки шутила. Веселилась. «А возьму, — подумал он. — И уйдем навсегда. Заманала меня эта жизнь. И люди эти задрали. На Зоне честнее… И проще. Я же не из-за денег туда хожу. Не из-за денег гнусь всю терплю. Я же только там и живу по-настоящему. Я там человек с большой буквы, а тут — сошка, мелочь, дерьмо на подошве сильных мира сего. А там можно быть героем. Можно спасать людей, а можно рисковать жизнью. И жить тоже можно. Я предложу. Согласится — значит все, моя. Откажется — ее дело. Уйду. Может, не первый раз. Может, Мейер ее простит. Только я сюда больше ни ногой…» И он уснул опять, а до звонка будильника оставалось еще полчаса.