Отказываюсь понимать

Хван проводит самым кончиком ногтя по шее Феликса. Тот даже не вздрагивает. На неживого похож. Лицо — будто застывшая маска. Взгляд затуманенный. Хенджин касается пальцем его щеки — мягкая, проминается. Он так давно мечтал это сделать. И поцеловать мечтал миллиард лет. Но сначала — поцелуй в щеку, на пробу. Феликс слабо реагирует. Поворачивается слегка к нему и смотрит несфокусированно. Хван колеблется. Думает, что поцеловать его было бы неправильно. И все равно целует, потому что губы маячат рядом, чуть приоткрытые. Их так приятно целовать! Феликс даже отвечает немного, но в основном просто позволяет Хенджину творить с ним, что заблагорассудится. Он не вырывается из его рук, забравшихся под толстовку. Он молчит, когда руки задевают соски. Так же молчит, когда Хван присасывается к его шее, белоснежной, пахнущей парфюмом и телом. И когда запускает пальцы в светлые волосы, и когда кладет руку ему на пах. Совесть, впрочем, вопит неистово. Он знает, что поступает плохо, но слишком хочется. Он ждал этого момента почти со дня знакомства. Ждал, вынашивал мечту, как свое дитятко, — и вот возможность касаться и целовать. Да, он нагло пользуется ситуацией. Его уязвимым положением. Феликс сейчас уязвимей некуда, но, может, он наоборот помогает? Отвлекает его от печальных мыслей, доставляет немного удовольствия. Поцелуи — это же так приятно, верно? Особенно с ним, о, он уж точно умеет целоваться! А кто не верит — спросите у Бан Чана, который просил его научить, а Хенджин и не отказал. Или у Джисона спросите — тому просто понравился их поцелуй во время игры в бутылочку. Однако Феликсу почти все равно. Настолько, что о процессе он, кажется, и не думает, начиная плакать. Хван сцеловывает соленые слезы и сам чуть не захлебывается, нет, не слезами, а близостью Феликса. Такой долгожданной. — Не плач, любимый… — шепчет Хенджин с жаром. — Я рядом, я рядом, слышишь? Я тебя в обиду не дам, я… Их прерывает внезапно заглянувший Бан Чан. — Феликс, ты к… Ох, у тебя гости. — Бан Чан смотрит на них несколько долгих секунд, а потом его брови сходятся к переносице и он холодно бросает: — Хван Хенджин, нам надо поговорить. — Не сейчас, — хрипит Хенджин и, едва дождавшись, пока закроется дверь, возвращается к губам Феликса. Целует-целует-целует, ловя такую эйфорию, как еще никогда в жизни. Сердце бешено колотится от губ и языка Феликса, которые становятся понемногу все более отзывчивыми. Ему хочется большего… — Я так и знал, — говорит Бан Чан, снова появившийся в дверном проеме. — Мог бы постучать, — огрызается Хван. На что ему почти яростно отвечают: — Мы поговорим немедленно. Выходи. Оставь его в покое. — Мне выйти? — Да, черт возьми! Хенджин встает, подходит к двери. И вдруг резким движением захлопывает ее прямо перед лицом Бан Чана. Закрывает на замок, игнорируя агрессивный стук и проклятия в свой адрес. Возвращается к Феликсу, садится на пол рядом с ним — и тот поднимает на него наконец-то хоть немного осмысленный взгляд. — Так я тебе нравлюсь? — спрашивает он ровным голосом, хотя слезы снова текут по веснушчатым щекам. — Нет, я люблю тебя! — выпаливает Хван с жаром. А Феликс усмехается, невесело совсем усмехается, говорит: — Разве ты поступал бы со мной так, если бы любил? И встает, чтобы открыть дверь и уйти прочь, оставив Хвана наедине с влетевшим в комнату Бан Чану. — Ты что творишь?! — шипит он, хватая его за грудки и, видимо, готовясь приложить головой о спинку кровати. — Не бушуй, — пытается усмирить его Хенджин, но вряд ли кого-то способны успокоить такие слова. — Что ты творишь… — похоже, недоумевает уже Бан Чан. — Я отказываюсь понимать. — Что здесь понимать? Я люблю его! — Любил бы — не поступил бы так. У Феликса же парень умер! — Но я жив, — говорит Хван. Он тоже отказывается понимать.