Знай, что я люблю тебя

      Рубашка сидит на нем как влитая, а пиджак только дополняет и без того идеальный образ. Чифую долго рассматривает свое отражение в зеркале, решая, стоит ли повязать галстук или сегодня можно обойтись без него.        — Не иди.       Чифую на секунду замирает, делая глубокий вдох, а после щелкает выключателем, и лампа над зеркалом в ванной гаснет. Возвращаясь обратно в комнату, Мацуно старается выглядеть как можно более непринужденно, подходя ближе к Казуторе, который сидит на краю кровати, нервно перебирая пальцы и слишком упрямо смотря в пол, не поднимая взгляд. Чифую садится рядом, а после утыкается носом в чужую шею, прикрывая глаза.        — Знаешь же, что не могу.       Он быстро находит руку Казуторы, сплетая свои прохладные пальцы с его теплыми, поднося их сплетенные руки к губам и оставляя несколько слабых поцелуев на коже Ханемии. Будто это способно успокоить его прямо сейчас.        — Можешь, просто не хочешь.       Но вопреки своему обиженному тону, Казутора зарывается лицом в темные волосы парня, целуя его в макушку.        — Все будет в порядке, вот увидишь. Как и все предыдущие разы, — продолжает пытаться успокоить Чифую, хотя своим же словам не верит ни на секунду. Нельзя предугадать, как именно сложится сегодняшнее собрание верхушек Свастонов, как нельзя было предугадать и все предыдущие встречи, но тогда все обошлось.        — Этот ублюдок знает, что кто-то копает и сливает данные, Фую, как будто тебе это нужно объяснять. И в первую очередь под раздачу попадешь ты и этот гребаный Ханагаки. Нужно залечь на дно, а лучше совсем уехать.       Голос Казуторы звучит приглушенно, почти на грани шепота, но Чифую различает нервные нотки, которые в любой момент могут обернуться слезами, поэтому срочно решает что-нибудь предпринять. Он медленно поднимает голову с чужого плеча, так, что теперь нос Казуторы касается его собственного, а дыхание смешивается и делится на двоих. И наконец заглядывая в глаза напротив, Чифую понимает, что был прав, потому что одна предательская слезинка уже скатывается по щеке Ханемии, а новые собираются в уголках глаз.        — Тора, — жалобно тянет Чифую, а после хочет протянуть ладонь вперед и стереть мокрую дорожку на коже, но Казутора лишь качает головой, не сдерживаясь, а после зарывается лицом в шею Мацуно, чтобы спрятаться.        — Чифую, ты все, что у меня есть, я не могу потерять и тебя тоже, только не из-за Кисаки и его подпольных действий. Почему мы просто не можем уехать, как это сделал Мицуя?       И последняя фраза звучит с таким неприкрытым отчаянием, что Чифую готов расплакаться сам.       Об этом Мацуно не говорил никому внутри группировки, чтобы не подвергать Мицую излишней опасности, но он знал, что Такаши успел вывезти сестер и мать из Токио, уезжая следом. Чифую и Казуторе удалось связаться с ним месяц назад, и после этого они разорвали все контакты, чтобы на Мицую не смогли выйти прислужники Кисаки.       Однако после того разговора Казутора то и дело пытался убедить Чифую бросить все это и уехать, не важно куда, просто подальше отсюда, подальше от гнилых остатков когда-то сильной группировки и смерти. Подальше от всех этих собраний, каждое из которых могло стать последним в жизни Мацуно. И Чифую хотел бы этого, правда. Хотел бы обычной жизни, хотел бы нормальной работы, хотел бы каждое утро видеть радостного Казутору на кухне и наблюдать, как парень пританцовывает песням на радио, делая себе чай, а Чифую — его излюбленный черный кофе. Но…        — Я не могу бросить Такемичи, ты же понимаешь, — тихо отвечает младший, словно это как-то должно повлиять на Казутору.       «Я хочу отомстить за Баджи и за тебя» — проносится где-то в мыслях, но так и остается неозвученным.       У Чифую всегда было две главных причины продолжать сражаться, правда Казутора знал только об одной из них. Чифую хотел рассказать ему несколько раз о том, что делает это ради него. Ради того, чтобы Кисаки и Ханма поплатились за то, что манипулировали им двенадцать лет назад, ради того, чтобы ответили за смерть Баджи, ради того, чтобы Казутора больше никогда не чувствовал себя виноватым. Но Чифую слишком хорошо успел выучить старшего за эти два года. Казутора бы никогда не позволил Чифую рисковать ради него жизнью. Потому что считал, что он просто не достоин прощения и оправдания. А еще, потому что любил, как и сам Мацуно.        — Но он даже на половину не вкладывается, как ты! — Казутора отстраняется, хватая Чифую за плечи. Новых слез на лице парня Мацуно не замечает, но голос Ханемии все равно немного дрожит. — Он вообще нихуя не делает, Чифую, абсолютно! Он бросил тебя разгребать все дерьмо одному, он не заслуживает того, чтобы ты подставлялся за него!        — Но Баджи доверял ему, — Чифую говорит спокойно, снимая руки Казуторы со своих плеч и вновь сплетая свои пальцы с чужими. — Баджи доверил ему Свастонов, я не могу бросить его одного.        — Баджи и мне доверял, а я…       И Чифую слишком хорошо знает, что именно хочет сказать Казутора, поэтому действует куда быстрее, накрывая рот парня своей ладонью, заставляя замолчать.        — Мы же договаривались, — младший выжидающе смотрит в золотистые глаза Казуторы, и только после согласного кивка в ответ убирают руку, но на этот раз Ханемия не продолжает свое предложение.       О том, кто именно виновен в смерти Баджи они разговаривали (спорили) довольно часто, особенно первое время после освобождения Казуторы, но в итоге Чифую все же смог хоть немного убедить старшего, что его вины в этом не было.       — Ты был потерянным и одиноким ребенком, Тора. А Баджи всегда был рядом, и конечно тебе было страшно, что он предаст и оставит тебя, а Кисаки слишком хорошо понимал это, поэтому через Ханму манипулировал тобой. Единственный, кто виновен в смерти Баджи, это он. Поэтому больше никогда не говори, что ты убийца или то, что ты виновен в смерти Кейске, ладно?       В ту ночь Казутора плакал навзрыд, цепляясь за Чифую, в ответ получая столько заботы и любви, сколько не получал за всю свою жизнь.       Чифую видит, что Казутора начинает успокаиваться. Прекрасно знает, что младший все равно поедет в небоскреб, чтобы сопровождать Ханагаки, а еще прекрасно знает, что он сам поедет вместе с ним, держась за руки и надеясь, что это не последний раз, когда Чифую гладит его по костяшкам и тепло улыбается, говоря при этом такое надоедливое, но уже привычное «до скорого». Старший тяжело вздыхает.        — Прости, — лицо Чифую зажимают две прохладные ладони, а лоб Казуторы упирается в лоб младшего. — Просто у меня плохое предчувствие, вот и все.        — Не извиняйся, ты не виноват, — Мацуно обхватывает тонкие запястья Казуторы пальцами и ластится ближе, цепляя нос Ханемии своим и совсем немного улыбаясь.        — Посмотри мне в глаза и пообещай, что ты вернешься, — большие пальцы поглаживают скулы Чифую, но взгляд Казуторы остается серьезным, когда он всматривается в зеленые глаза напротив и, кажется, тонет в них заново, настолько они красивые и наполнены любовью.        — Я и так смотрю тебе в глаза, — усмехается Мацуно, но когда не видит на лице старшего даже тени улыбки, тут же перестает дразнить и согласно кивает. — Все будет хорошо, родной, ты же знаешь.        — Пообещай, — Ханемия подается еще ближе, хотя кажется, что ближе уже некуда. А Чифую смещает свои руки, обвивая ими шею парня, и совсем тихо шепчет в чужие губы «обещаю» прежде чем наконец втянуть Казутору в ненастойчивый поцелуй, зарываясь пальцами в длинные волосы старшего на затылке, пропуская прядки сквозь пальцы.        — Поможешь завязать галстук? — первое, что спрашивает Чифую, когда они наконец отстраняются друг от друга, и Казутора шуточно закатывает глаза, цокая, но все же кивает, и Мацуно коротко целует его еще один раз, прежде чем отступить и подойти к шкафу, выуживая черный галстук и протягивая его парню. — Давай повторим все еще раз.        — Опять? — Ханемия звучит жалобно и раздраженно одновременно, перекидывая галстук через шею младшего и начиная педантично завязывать виндзорский узел, которому научился шесть месяцев назад, пока сидел дома. Можно было бы сделать что-нибудь попроще, но Казутора специально хочет потянуть время.        — Да, Тора. Давай.       Их дурацкие правила, которые Казутора ненавидел всей душой. Казалось, подними его среди ночи, и он не назовет своего имени, зато без запинки расскажет все пункты слово в слово.       Чифую предложил установить их в тот момент, когда на Кисаки действительно начал появляться серьезный компромат, а Наото начал этот компромат проверять и отправлять наряды в те места, где Тетта проворачивал свои нелегальные дела. И хоть Казутора долго отпирался, потому что даже не хотел допускать мысли, что эти правила могут пригодиться, в итоге сдался, заучивая их по порядку.       Правила на тот случай, если Чифую раскроют и он погибнет на одном из собрании верхушек.       Первое:        — Сообщить Наото о том, что тебя раскрыли, чтобы он как можно скорее мог прислать наряд, пока Кисаки не успел замести следы, — тихо бубнит Казутора, попутно размещая широкий конец галстука над узким, формируя перекрестие. В изначальном правиле, придуманном Чифую, говорилось «пока Кисаки не успел избавиться от тела», но Ханемии не нравилась эта формулировка и эти слова, поэтому он немного переиначил их, не меняя сути.        Чифую кивает, наблюдая за сосредоточенным лицом старшего и улыбаясь краешками губ, так, словно Казутора рассказывает забавную историю, а не перечисляет последовательные действия в случае его смерти.        — Второе, — продолжает Казутора, подтягивая широкий конец к шее Чифую, продевая его над образовавшемся воротником галстука, — поехать на твою вторую квартиру и быстро подготовить фальшивые бумаги, чтобы пустить Кисаки по ложному следу, пока Наото будет выслеживать его, чтобы уличить в убийстве, — Казутора немного вздрагивает, произнося последнее слово, но все же продолжает движения руками, оборачивая воротник галстука и вытаскивая конец слева.        — Третье, — подсказывает Чифую, когда старший замолкает, слишком концентрируясь на том, чтобы сделать правильные узлы, и Мацуно это умиляет. Казутора мог бы сделать самый обычный узел, как делал всегда, но сегодня он слишком старается, немного высовывая кончик языка и наклоняя голову, так, что длинные пряди лезут в лицо, мешая. Чифую же спешит протянуть руку вперед, заправляя волосы парня ему за ухо.        — Третье, — вторит ему Казутора, продевая кончик галстука через петлю на лицевой стороне узла, — специальное правило для Мацуно Чифую.       И младший вмиг напрягается, хмурясь. Такого правила у них не было, поэтому ему интересно, что именно скажет Казутора.        — Прекратить терроризировать Ханемию Казутору своими правилами, потому что ты вернешься целым и невредимым, поэтому эти правила не пригодятся, — Казутора наконец заканчивает, потягивая широкий конец галстука вниз, затягивая, а после поправляет получившийся узел, довольно любуясь своей работой.       Чифую же легко усмехается, встряхивая головой, как будто не верит в только что услышанное, но все же сдается.        — Ладно, — Мацуно делает небольшой шажок вперед, оборачивая руки вокруг шеи Казуторы, чувствуя теплые ладони на своей талии, а после слегка приподнимается на носках, чтобы оставить маленький поцелуй на губах старшего, сразу же крепко обнимая его, чувствуя, как Ханемия прячет лицо в изгибе шеи. — Давай только последнее.        — Хм? — Казутора не понимает, о чем идет речь, он слишком занят тем, что глубоко вдыхает приятный запах парфюма Чифую и вжимается в чужую шею сильнее, водя по ней кончиком носа.        — Только последнее правило, давай повторим его, — тихо просит Мацуно, чувствуя, как старший сильнее сжимает его в своих объятиях.        — Открыть верхний ящик стола и достать содержимое, — нехотя бубнит Казутора, потому что это его второе самое нелюбимое правило (если отбросить то, что он их в целом ненавидит).       Это правило Чифую ввел последним, и когда Ханемия поинтересовался, что именно будет лежать в ящике, младший неоднозначно ответил «я надеюсь, что тебе никогда не придется его открыть и узнать». Вот так просто, но после тех слов Казутора нервно наблюдал за тем, как Чифую присаживается за письменный стол и что-то делает.       Старший никогда не видел, что именно, Чифую прикрывал дверь в комнату, но Ханемия все равно заглядывал сквозь узкую щель, чтобы иметь хотя бы какое-то представление.       За столом Чифую проводил около пятнадцати минут, иногда отбрасывая ручку и отклоняясь на спинку стула, прикрывая лицо ладонями. Казутора никогда не был уверен, плакал ли младший, но в некоторые дни его глаза были красными и припухшими, когда он выходил из комнаты, чтобы присоединиться к Казуторе в гостиной перед телевизором, заползая под плед и крепко обнимая старшего.       И именно поэтому Казутора так ненавидел этот пункт в их списке правил. Неизвестность того, что именно будет ждать его в этой полке, в совокупности со словами Чифую, пугали Казутору, и чаще всего он старался не думать об этом правиле и о том, что именно Чифую оставлял ему.       Он попытался заглянуть в этот ящик однажды, когда Чифую вышел в магазин за продуктами, но, как и ожидалось, внутри было пусто, Чифую вынул содержимое до следующей встречи верхушек Свастонов. После этого Казутора прекратил попытки выяснить, что там, вспоминая слова Мацуно и думая, что в любом случае ему это не пригодится, потому что Чифую не погибнет, Казутора не позволит этому случиться.        — Нам пора, — голос младшего на ухо вырывает из потока мыслей, и Казутора слегка отстраняется, соприкасаясь с Чифую лбами. — Что ты хочешь на ужин?       В вопросе нет ничего такого, а сам Мацуно выглядит радостным и спокойным, но у Казуторы мурашки бегут от того, что Чифую так спокойно размышляет на тему того, что они будут есть вечером, хотя нет никакой гарантии, что Чифую в целом вернется сегодня домой.        — Мне все равно, что выберешь ты, — тихо отзывается Ханемия, цепляя нос Чифую своим, а после немного хмурит брови, но все равно старается сдерживаться, не показывая младшему то, насколько он действительно переживает. Неприятное чувство не покидает его с самого утра. И пусть оно было каждый раз, когда Чифую уезжал на собрания, сегодня оно кажется слишком сильным, заставляя ладони Казуторы потеть, а дыхание участиться. И он пытается снова, в слепой надежде, что это сработает. — Не едь сегодня, пожалуйста, — Казутора никогда не любил клянчить и доставать, но сейчас собственный голос кажется чужим — настолько он жалобный и слабый.        — Я думаю между пастой или фастфудом, — Чифую игнорирует слова старшего, но он не обижается. Просить его остаться изначально было провальной идеей, Мацуно слишком зациклен на том, чтобы сдать Кисаки полиции.        — Если мы не сильно устанем, то можно приготовить пасту, да, — Ханемия решает подыграть ему. Он знает, что Чифую волнуется даже в большей степени, знает, что младший не глупый и не будет рисковать просто так, поэтому сгущать тучи не хочется. Чифую и так приходится нелегко.        — Хорошо, — Чифую подается вперед первым, прикрывая глаза и сильнее сжимая руки вокруг чужой шеи.        — Хорошо, — непонятно зачем повторяет за ним Казутора, а после тянется навстречу, встречая губы Мацуно на полпути и отвечая на поцелуй, стараясь вложить в него все, что не может сказать вслух. Что он волнуется, что он готов поменяться с ним местами, лишь бы Чифую больше никогда не заходил в тот огромный небоскреб, что младший это самое дорогое, что у него есть, что он любит.       Они никогда не обменивались этими словами. Не было никаких «люблю тебя», чтобы затем последовало «я тебя тоже» в ответ. Им двоим все было понятно и без слов, они не нуждались в том, чтобы закрепить это словами. Но почему-то сейчас, именно в этот самый момент, когда Чифую плотно прижат к его телу, когда тонкие пальцы Мацуно ворошат его волосы, наверняка спутывая пряди между собой, когда Казутора настолько переполнен чувствами к этому парню, что кажется вот-вот не выдержит и разорвется на части, именно в этот момент он хочет сказать, как сильно он его любит. Как сильно любит его теплую улыбку, как сильно любит его большие зеленые глаза, как сильно любит его маленький, слегка курносый нос, как сильно любит всего Чифую целиком. Полностью и без остатка. И ему нужно сказать об этом именно сейчас, потому что Казуторе вовсе не нравится его противный внутренний голос, который нашептывает, что если не сказать в этот момент, то парень не сможет сказать это больше никогда.        — Чифую, я…. — начинает тараторить старший, когда они разрывают поцелуй, чтобы сделать глоток воздуха, но Мацуно перебивает его.        — Думаю, пора начинать делать тебе разные прически, — Чифую улыбается той самой улыбкой, которую так любит Казутора, а затем осторожно собирает длинные волосы парня на затылке в хвост, после ловко заворачивает их в небрежный пучок, но передние пряди оставляет нетронутыми, позволяя им обрамлять чужое лицо. — Как насчет пучка, м? — Чифую даже слегка отклоняется, чтобы оценить свою небрежную работу, и выглядит в этот момент таким беззаботным и радостным, что у Казуторы болезненно сжимается сердце от осознания, что его парень всего через каких-то шестьдесят минут будет прямо возле их главного врага. — Или я могу научиться плести французскую косу навыворот, думаю тебе пойдет.        — Пучок звучит отлично, — и почему-то Ханемия больше не предпринимает попыток сказать о своих чувствах снова. Ему думается, что Чифую и так все знает, поэтому в какой-то степени это успокаивает.       После они выходят из квартиры, сплетая пальцы и крепко держа руки друг друга, но стоит выйти на улицу, как руки приходится распустить.       Среди верхушек Свастонов никто не знал о том, что Казутора был с Чифую. Никто в целом не знал о том, что Казутора два года на свободе и активно помогает копать под Кисаки. Чифую специально купил вторую квартиру на деньги, которые начал копить давно, а не на те, которые считались его «зарплатой». Мацуно предполагал, что их легко можно отследить, а его целью было создать безопасное место, о котором никто бы не смог узнать. Но все равно на улице он и Казутора никогда не позволяли себе вольностей, потому что не могли быть до конца уверенными, что за ними нет слежки.        - Если они узнают про тебя, то попытаются завербовать или убить, а если узнают о нас, то смогут взять одного из нас в заложники, чтобы помыкать вторым. Нельзя так рисковать, — объяснил ему Чифую в самом начале их отношений, и Казутора не смел спорить, потому что прекрасно понимал мир, в котором они жили.       Они быстро подходят к дорогой машине Чифую, и после садятся внутрь. Казутора на пассажирское сиденье, Чифую — на водительское. И стоит машине сдвинуться с места, как старший быстро накрывает руку Мацуно на коробке передач, и слегка сжимает, замечая на лице парня расслабленную улыбку.       Чифую всегда был спокойным среди них двоих, пока Казутора без остановки паниковал по пустякам, хотя сам не считал их таковыми. Он боялся неправильно приготовить кофе для Чифую, поэтому заставил его написать все пропорции на бумажке, и каждый раз отмерял все строго по «рецепту», он боялся неправильно накормить Пеке Джея, не зная, можно ли дать коту кусок рыбы или лучше дать проверенный сухой корм, постоянно спрашивая об этом у младшего. И он боялся потерять Чифую, поэтому всегда ездил с ним на эти дурацкие встречи, чтобы в случае непредвиденной ситуации ворваться в здание и вытащить парня. И хоть по началу Мацуно сопротивлялся, со временем он все же признал, что это не такая плохая затея.        — Тора, — голос Чифую звучит приглушенно, словно у Казуторы в ушах вата, и он переводит свой расфокусированный взгляд с вида за окном на младшего, который тепло улыбается ему, а после кладет одну ладонь на чужую щеку. — Приехали.       И Ханемия видит, что они стоят возле небольшого ларька с уличной едой. Чифую всегда высаживал его за квартал от их рабочего здания, снова остерегаясь слежки или людей Кисаки, поэтому Казутора зачастую выходил возле этого ларька, покупал себе тайяки, а после пешком доходил до небоскреба, сидя на остановке неподалеку, дожидаясь, пока Чифую выйдет и сядет в машину, чтобы подхватить Казутору в их обговоренном месте через улицу.       Сейчас же Казутора неотрывно смотрит на большие зеленые глаза перед собой, и пододвигается немного ближе, а Чифую спешит повторить его движения, наклоняясь и цепляя губы старшего своими, легко целуя. И Ханемия правда старается сдержаться, сильно впиваясь ногтями в свою ладонь, чтобы успокоиться, но ничего не выходит, потому с его губ соскальзывает всхлип, а из глаз начинают течь слезы, уже второй раз за день. Казутора никогда не плакал, когда провожал Чифую до этого, но сегодня хочется всеми способами удержать его, не отпуская на встречу.        — Казутора, Тора, эй, ты чего? — Чифую быстро обхватывает его лицо ладонями, стараясь стереть слезы с щек парня, но старший лишь слабо качает головой, не говоря ни слова. — Все будет хорошо, как и обычно. Ты же сам знаешь, этот урод редко появляется на собраниях, а Ханма в последнее время стал более бестолковым, поэтому не представляет ни малейшей угрозы. Я обязательно вернусь к тебе, мы же договорились, что сделаем пасту на ужин, — Чифую старается усмехнуться, чтобы хоть как-то подбодрить Казутору, и, кажется, это немного срабатывает, потому что Ханемия тоже усмехается, хлюпая носом.        — Прости, не знаю, что на меня нашло. Ты прав, все будет хорошо, — Казутора сам стирает слезы со своего лица, делая глубокий вдох.        — Не извиняйся, — просит Чифую, а после вновь увлекает парня в поцелуй, отстегивая свой ремень безопасности, чтобы наклониться еще ближе.       Казутора готов поклясться, что слышит, как его собственное сердце бьется о грудную клетку, потому что он очень волнуется, и когда Чифую отстраняется всего на секунду, Казутора жмурит глаза и шепотом выдыхает прямо в губы младшего:        — Чифую, я люблю тебя, — слова вылетают быстро, но Казутора говорит их уверенно. Чтобы у Чифую даже не было мысли о том, что он не искренен или сомневается. — Я тебя люблю, — опять повторяет старший, отнимая одну руку Мацуно от своей щеки, чтобы поднести ее к губам и оставить россыпь легких поцелуев на костяшках парня.       Он не знает, какой реакции стоит ждать от Чифую. Раздражения из-за того, что он нарушил их негласное правило не произносить эти слова вслух, разочарования, потому что Чифую вполне мог не испытывать столь сильных чувств по отношению к старшему. Но Мацуно неожиданно сильнее сжимает его руку в своей, а потом оставляет два невесомых отпечатка губ на веках Казуторы, призывая его открыть глаза.       Когда Ханемия все же решается, то первым он видит счастливую улыбку Чифую напротив, и, может ему кажется, но глаза парня напротив совсем немного слезятся, когда он подается вперед, оборачивая свободную руку вокруг шеи Казуторы, соприкасаясь лбами.        — Я сказал что-то не то? — боязно спрашивает старший, получая в ответ легкий смешок и поцелуй в кончик носа.        — Нет, Тора, все хорошо. Я просто рад это слышать, вот и все. И я тоже т…        — Подожди! — Казутора вовремя прерывает его, и когда Чифую непонятливо заглядывает ему в глаза, Ханемия спешит его успокоить. — Скажешь, когда выйдешь с собрания, ладно?       Звучит глупо и как-то по-детски, но для Казуторы это эквивалент обещания, что с Чифую ничего не случится и он не погибнет. И, кажется, Мацуно это понимает, потому что кивает и шепчет «хорошо», оставляя последний поцелуй на губах Казуторы, самый длинный и нежный из всех, которые они разделили сегодня.        — Будь осторожен, — говорит ему Чифую, когда Казутора открывает дверь машины.        — Ты тоже, — отзывается Ханемия, слыша вдогонку такое ненавистное «до скорого», но почему-то сегодня оно звучит успокаивающе, как еще одно маленькое обещание, что все будет хорошо. Поэтому последний раз взглянув на улыбающегося Чифую, Казутора улыбается ему в ответ, закрывая дверь и дожидаясь, пока машина тронется с места, чтобы пройти к ларьку и купить себе лакомство.       Казутора начинает придерживаться своего постоянного плана. Он пережевывает свой тайяки, медленно плетясь по узкому асфальту, смотря себе под ноги. С Чифую у них была специальная договоренность о времени — не больше двух часов. Обычно собрания не превышали данной отметки, иногда даже заканчиваясь раньше положенного. Но если была какая-то накладка и нужно было задержаться, Чифую обязательно посылал Казуторе смс, объясняя причину задержки и говоря, через сколько он будет свободен. Но если Чифую задерживался, а смс с новым временем не следовало, то Казутора мог начинать волноваться и зайти в здание через неохраняемый черный ход. Мацуно всегда противился этому пункту плана, говоря, чтобы Казутора не лез и не показывался остальным, но как будто старший собирался его слушать. На этот экстренный случай в кармане его куртки всегда был припрятан раскладной нож. Просто для защиты, но в глубине души Казутора знал, что за Чифую он будет готов убить, лишь бы младший оставался невредимым. Чифую он об этом никогда не говорил, но по взгляду чужих зеленых глаз Ханемия знал, что парень догадывается. Однако, даже если бы Мацуно запретил предпринимать какие-либо действия, старший навряд ли бы прислушался. Чифую для него слишком дорог, и потерять он его попросту не может, поэтому даже на последнем издыхании, но Казутора сделает все, чтобы его спасти.       До остановки он доходит через двадцать минут, растягивая свою прогулку настолько, насколько это возможно. Казутора спешит присесть на край пустой лавочки, тут же выуживая мобильный из кармана и утыкаясь в экран, стараясь не поднимать головы. Риск того, что и здесь могут шнырять прислужники Кисаки был велик, а Казутора не был готов провалиться на таком простом пункте плана, как не показывать свое лицо. По его подсчетам, встреча должна была начаться, и если все пройдет хорошо, то Чифую должен будет подхватить его примерно через полтора часа. Поэтому Ханемия пытается расслабиться, облокачиваясь на спинку позади себя, начиная листать фотографии в своей галерее.       У них с Чифую было не так много общих фото, потому что Казутора не любил свою внешность, а Чифую просто не переносил фотографироваться, но тем не менее, старший умудрялся фотографировать Мацуно, когда тот не замечал. Фото, где сонный Чифую сидит за столом с кружкой кофе, прикрывая глаза; фото, где Чифую смеется, удерживая на животе Пеке Джея; фото, где Чифую уснул на коленях Казуторы, пока они смотрели какой-то старый фильм, которого старший до этого не видел. Таких маленьких воспоминаний с Чифую у Казуторы целая коллекция, состоящая более чем из пятидесяти фото, которые находились в отдельной папке на телефоне. И Ханемия правда не устает пересматривать их каждый день, даже не пытаясь подавить широкую улыбку, которая так и лезет на губы. Старший слишком влюблен, чтобы думать о таких мелочах.       И хоть путь к принятию и пониманию друг друга был непростым, Казутора будет вечно благодарен Чифую за его терпение и доверие. За то, что разговаривал с ним и учил разговаривать в ответ, говоря в слух, что он хочет или что ему не нравится. За то, что безустанно повторял, что не винит Ханемию за ошибки прошлого. За то, что прекрасно понимал, что Казутора был лишен физического контакта целых десять лет, поэтому делал все постепенно. Сперва невзначай касался чужого предплечья, совсем легко, тут же убирая руку. Потом начиная аккуратно брать руку Казуторы в свою, сравнивая их размеры, а после сплетая пальцы.        — Это не честно, у тебя больше, — совсем без злобы и зависти причитал Мацуно, прикладывая их ладони друг к другу, понимая, что пальцы Казуторы превосходили его на одну фалангу.        — Ну я ведь старше, — тепло улыбался Ханемия, осторожно накрывая кончики пальцев Чифую своими, боясь, что спугнет его, и Мацуно свою руку уберет.       Чифую на это замечание ничего не ответил, лишь поднял свою ладонь немного повыше, переплетая их пальцы между собой, делая это очень осторожно, как будто теперь была его очередь волноваться, что Казутора одернет свою ладонь, но этого не случилось, и старший лишь с интересом наблюдал, как Чифую положил их сплетенные ладони себе на бедро, пальцем своей свободной руки обводя выпирающие венки на тыльной стороне ладони Казуторы. Наверное, это был первый раз, когда Ханемия посмотрел на Чифую иначе, поддаваясь чувству легкости внутри, когда Мацуно водил пальцем по его коже.       После этого Чифую словно открыл какую-то потайную дверцу, потому что Казутора в полной мере осознал, как сильно ему не хватало чужих прикосновений. Просить он об этом боялся, но Мацуно все прекрасно понимал и без слов. Он вставал ночью с постели, и накидывая на плечи тонкий плед, следовал на балкон, где Казутора любил покурить, когда Чифую уходил спать. От неожиданных объятий Ханемия тогда вздрогнул, но тут же расслабился, замечая две маленькие ладони, которые сцепились в замок и расположились на его животе.        — Опять кошмары? — голос Чифую был уставшим и слегка приглушенным, из-за того, что парень щекой прислонился к спине Казуторы, сильнее утыкаясь в футболку, которая пахла смесью сигаретного шлейфа и кондиционера для белья.       Отвечать ему тогда не очень хотелось, но через силу Казутора все же согласно хмыкнул, делая очередную затяжку, выдыхая белесый дым в направлении легкого ветра. От объятий Чифую стало куда теплее, и хотелось обнять его в ответ, но Ханемия не мог позволить себе таких вольностей.        — Поспи со мной.       Это прозвучало скорее как приглашение, но Казутора тут же напрягся, так и задержав руку с сигаретой возле самых губ, не решаясь вновь затянуться.        — Это просьба или приказ?       И на этот вопрос напрягся Чифую, на секунду сжимая талию старшего немного сильнее, а затем опуская ее вовсе, разрывая объятия. И сердце Казуторы ухает куда-то вниз от осознания, что он снова все испортил, и Чифую наверняка вернется в свою теплую постель, предпочтя сон глупому Казуторе и его глупым страхам и вопросам.       Но Чифую не оставляет его, лишь обходит со стороны, забирая недокуренную сигарету из чужих замерзших пальцев, туша ее в пепельнице, а после с легкостью поднимает одну руку все еще ничего непонимающего Казуторы, и оказывается прямо перед ним. И он такой красивый, что у старшего перехватывает дыхание. Его черные волосы смешно спутаны, на щеке виднеется слабый след от подушки, а сам он теплый и вкусно пахнет зубной пастой. И Казутора, кажется, отдал бы все, лишь бы видеть такого Чифую каждый день без перерывов.       Когда сильные руки Мацуно обнимают его снова, теперь не со спины, Казутора чувствует небывалую легкость, перемешанную с тоской. За всю жизнь его обнимали только два человека — мама и Баджи. И если честно, Ханемия совсем не помнит эмоции, которые испытывал в те моменты. С мамой объятия были сильными, но не сильно любящими. Женщина скорее искала в них успокоение для самой себя, нежели действительно хотела подарить сыну частичку тепла и любви.       С Баджи все было иначе. Кейске никогда не был самым тактильным другом, но с Казуторой, казалось, эта черта характера отходила на задний план, потому что парень мог завалиться на кровать, утаскивая Казутору за собой, а после крепко прижаться ближе, перекидывая свою руку через туловище Ханемии и довольно прикрывая глаза. С Баджи объятия были смешные и дружеские, Казуторе нравилось вспоминать о них.       Но ни одни из тех объятий не сравнятся с тем, что происходит сейчас. Чифую теплый до невозможности, слегка привстает на носочки, чтобы сильнее обхватить шею Казуторы и уткнуться в нее носом, пуская по всему телу мурашки. Старший хочет обнять его в ответ до дрожи в кончиках пальцев, но не уверен, что может. Свыкнуться с мыслью, что он свободен и волен делать самые обычные вещи, до сих пор было трудно, но Чифую знал об этом, поэтому тут же прошептал на ухо старшему «обними меня в ответ, Тора, пожалуйста», возвращаясь в свое положение, пряча нос в вороте футболки Казуторы. А Ханемия наконец оборачивает руки вокруг талии Чифую, утыкаясь лбом ему в плечо. И он готов заплакать от всех чувств, которые разом наполнили все тело. Ощущение чего-то родного было настолько сильным, что Казутора был готов разорвать объятия, лишь бы не чувствовать все это, но Чифую вновь смещает губы к его уху, начиная выдыхать тихие слова.        — Послушай меня, ладно? Ты свободный человек, Казутора. Такой же, как и я. Такой же, как все люди на планете. И никто не имеет права приказывать тебе что-либо. Ни сейчас, ни в будущем. Ты волен сам принимать решения, волен сам выбирать, как тебе стоит поступить и что стоит сказать. Поэтому если я что-то говорю, пожалуйста, никогда не думай, что я тебе приказываю. Я могу предложить тебе что-то, могу попросить об услуге, но я никогда не прикажу тебе, Тора, запомни. Потому что это твоя жизнь, и ты имеешь абсолютно все права прожить ее так, как ты считаешь нужным.       Казутора до последнего сдерживает слезы, которые давно скопились в уголках глаз, но стоит пальцам Чифую зарыться в его волосы и прошептать «все в порядке, я тебя держу, я рядом», как Ханемия больше не пытается сдерживаться, позволяя соленым каплям намочить пижамную футболку Чифую, оставляя на ней некрасивые темные пятна. Но пока сам Мацуно не против, пока он по-прежнему сильно обнимает Казутору, не позволяя сломаться полностью, Ханемии плевать абсолютно на все, кроме парня, которого он сжимает в своих руках, принимая все то тепло, которое Чифую готов ему безвозмездно подарить.        — Так что, поспишь со мной сегодня? — тихо интересуется младший, когда Казутора перестает плакать. Они оба продрогли от холодного ночного ветра, но Чифую все равно кажется безумно теплым.        — Да, — Ханемия даже кивает для убедительности. — Только пойду умоюсь. И Чифую доволен таким ответом, поэтому первым разрывает их крепкие объятия, а после сам стирает слезы с щек Казуторы, подхватывая забытый плед, который валялся возле их ног, и бросив «жду тебя» вернулся в теплую квартиру первым.       После той ночи все кардинально поменялось. Кровать Чифую теперь стала их общей, и просыпаться, обнимая Мацуно, больше не казалось чем-то странным. Казутора всегда вспоминал те дни с улыбкой на губах, обожая обсуждать их с Чифую, чтобы узнать, что думал младший в те моменты, когда они немного переступили грань «друзей», но еще не сделали следующий шаг к грани «влюбленные».       И первый их поцелуй Казутора тоже помнит слишком хорошо. Наверное, это одно из тех самых воспоминаний, которые не сможешь забыть, даже если очень захочешь. Но Ханемия уверен, что никогда не захочет забыть тот день.       Они вьются вокруг друг друга уже полгода, но отчего-то никто не решается сделать тот самый шаг, который изменит все. Но несмотря на это Казутора крепко обнимает Чифую со спины, пока младший готовит им ужин, Чифую берет Казутору за руку, когда показывает ему очередной фильм, который Ханемия пропустил из-за заключения. Все это, кажется, вошло в привычку и стало таким домашним, что Казутора едва мог представить свой день без их тактильного контакта с Мацуно.       Но при этом хотелось большего. Хотелось дарить Чифую всю любовь, а не ее маленькую часть. Хотелось показать младшему через действия, насколько Казутора благодарен ему. Но подступиться первым парень так и не решался, напоминая себе, что он далеко не лучший человек для Чифую. Кто захочет встречаться с ним? Кто захочет терпеть его странные большие глаза и дурацкую родинку на лице, кому могут понравиться его слишком тонкие запястья и ладони, на которых выпирали вены, кто сам примет на себя ношу справляться со всеми страхами Казуторы? Он прекрасно знал, что никто, поэтому даже не пытался. Если Казутора сам не мог полюбить себя, то с чего он должен понравиться Чифую?       Баджи всегда твердил ему, что Казутора самый красивый парень, которого Кейске когда-либо встречал в своей жизни, даже сдвигая на второе место Майки. И хоть Ханемия всегда кивал и выдавал слабое «спасибо», он не считал себя красавцем, скорее наоборот. Высокий, худощавый и несуразный. Таким он останется до самого конца.       И Казутора ненавидит себя за то, что эти мысли начинают съедать его изнутри именно в этот период. Именно в тот момент, когда он наконец готов открыться Чифую полностью. А Мацуно, кажется, тоже замечает это, потому что в один из вечеров Казутора не приходит к нему в постель, как делал это все эти дни, поэтому Чифую идет в его комнату сам, слабо стуча в дверь, слыша тихое «да», заходя внутрь и останавливаясь в дверном проеме.        — Проходи, — Казутора неловко ерзает на своей постели, подбирая ноги под себя, чтобы дать место Чифую, и младшему не нужно особое приглашение, поэтому он уверенно шагает вперед, присаживаясь на край кровати напротив старшего. — Что-то случилось или.? — пытается начать Ханемия, но Чифую даже не дает ему закончить, перебивая своим вопросом.        — Я сделал что-то не так?       На самом деле это последнее, что ожидал услышать Казутора. Чифую всегда делал только хорошее, особенно по отношению к Ханемии, поэтому видеть его таким расстроенным и потерянным неприятно.        — Нет, Чифую, почему ты так говоришь? — Казутора пододвигается к парню немного ближе, но за руку его не берет. Чифую злится из-за тебя.        — Тогда что случилось, Казутора? Последние дни ты едва ли смотришь в мою сторону, и ты не пришел сейчас, — Чифую резко поднимает до этого опущенную голову в надежде словить чужой взгляд, но Ханемия вовремя поворачивает голову в сторону. Чифую злится из-за тебя. Он не должен смотреть на твое ужасное лицо.        — У меня проблемы со зрительным контактом, я не могу смотреть кому-то в глаза, может из-за этого ты подумал, что я не смотрю на тебя, — и Казутора даже не врет, когда говорит эти слова, потому что это правда. Он никогда не умел и от того не любил смотреть людям в глаза, то и дело фокусируясь на выдуманной точке между бровей, или бегая взглядом по всему лицу собеседника. Это началось еще с отца, и только сильнее закрепилось за годы, проведенные в тюрьме. Казутора слишком привык опускать голову и прятаться от прожигающих взглядов окружающих.       Поэтому он надеется, что этой причины будет достаточно для Чифую, и он не будет задавать лишних вопросов. Однако парень напротив не уходит, лишь молчит какое-то время, а потом ёрзает, забираясь на чужую кровать с ногами и устраиваясь поудобнее. А в следующую секунду Казутора чувствует две ладони на своем лице, которые поворачивают его голову и всего на мгновение он встречается взглядом с Чифую, тут же опуская глаза и фокусируясь на пижамной майке Мацуно.        — Что ты делаешь? — свой голос кажется чужим в этот момент. Осипшим и тихим. Таким он бывал у Казуторы только в те моменты, когда он действительно был напуган.        — Посмотри на меня, пожалуйста, — а голос Чифую, несмотря на все опасения Ханемии, нежный и такой, такой красивый.        — Не могу, я же объяснил.        — Мы будем учиться, — большие пальцы Мацуно осторожно поглаживают его по скулам в попытке успокоить, и делая глубокий вдох, Казутора медленно возвращает свой взгляд к глазам Чифую, почти сразу жалея о своем поступке и желая спрятаться, лишь бы не сидеть сейчас здесь. Лишь бы не заставлять Чифую видеть свое отвратительное лицо.       Казутора думает, что Чифую что-то ему скажет, но Мацуно продолжает молча поглаживать его лицо, неотрывно смотря в глаза напротив. Старший уверен, что его лицо стало красным от смущения, но все же он пересиливает себя и не отводит взгляд, потому что глаза Чифую кажутся слишком нереальными, чтобы оторваться от их созерцания. Они большие, обрамленные длинными пушистыми ресницами, глубокого зеленого цвета, и Казутора готов поклясться, что в жизни не видел чего-то более красивого. Глаза Чифую искрятся добротой и теплом, отчего хочется излить парню всю душу, потому что Казутора знает, что младший будет готов его выслушать.        — Прости меня за эти дни, — Казутора замечает, что Чифую пододвигается еще немного вперед. Теперь их лица значительнее ближе, а скрещенные ноги Мацуно теперь упираются в скрещенные ноги Казуторы. — Я был очень рад, что у нас с тобой все хорошо, но потом начал думать и… Чифую, ты не должен быть таким хорошим по отношению ко мне. Я убийца, я ужасный человек. У меня отвратительное лицо, я знаю об этом, прости, что тебе приходится смотреть на меня, а еще у меня вагон и маленькая тележка проблем и страхов, и я не знаю, когда смогу справиться с ними. И я подумал, что так будет гораздо лучше. Для тебя. Я не хочу, чтобы каждый день ты просыпался и видел это, — Ханемия слабо приподнимает руку, указывая на себя с головы до ног. Глаза начинают слезиться, и Чифую спешит стереть слезы прежде, чем они сорвутся с ресниц и потекут по щекам. — Я не заслужил тебя, Фую. Я заслужил выйти из тюрьмы и стать обычным безработным голодранцем, который роется в мусорных баках в поиске одежды и еды. Я не заслужил всего, что ты мне дал просто так, не требуя ничего взамен. И мне очень, очень жаль.       Казутора только сейчас осознает, что он наговорил столько слов и ни на секунду не прервал их зрительный контакт, что с одной стороны не может не радовать, но с другой — Ханемия понимает, что только что поделился своей горькой правдой с человеком, у которого хватает проблем и без его нытья. Казутора ненавидит себя еще сильнее, если это вообще возможно.       После этого нельзя сомневаться, что Чифую оттолкнет его, а завтра же попросит собрать вещи и съехать с его квартиры. Казутора ждет того момента, когда Мацуно выпустит его лицо из своей хватки и прикроет за собой дверь, возвращаясь к себе в спальню, но Чифую все еще здесь, все еще смотрит ему в глаза с той же теплотой, что и прежде, все еще вытирает его слезы, которые, кажется, не остановятся никогда. А после Чифую первым прерывает их зрительный контакт, когда наклоняется вперед и оставляет на лбу Казуторы поцелуй. Нежный и легкий, такой, какой оставил бы человек, который тебя любит. Но Чифую не может любить его. Никто не сможет полюбить Казутору таким, какой он есть. Однако после поцелуя в лоб следует поцелуй в висок, такой же осторожный и теплый, как и сам младший.        — Ты самый замечательный человек, которого я знаю, Тора, — слова вылетают шепотом, а губы Мацуно смещаются на столь ненавистную родинку под правым глазом. Ее Чифую целует несколько раз, а после соприкасается с парнем лбами, легонько задевая нос Казуторы своим, призывая того вновь открыть глаза. И Ханемия делает именно это, теперь рассматривая зелень в глазах Чифую гораздо ближе. — Ты очень красивый, Тора, безумно красивый. У тебя самые красивые глаза, самая милая родинка, самый красивый нос и самые красивые губы. Никогда не сомневайся в себе, потому что ты идеален. Все мы совершали ошибки, потому что это жизнь. И мы успеем совершить новые, будем ошибаться из раза в раз, но наши ошибки не определяют того, кем мы являемся. Потому что я знаю Казутору, который боится, что Пеке Джей обидится, если не посадить его к нам на диван, когда мы смотрим фильм. Я знаю Казутору, который до смерти боится фильмов про привидения, даже самых невинных. Я знаю Казутору, который попытался приготовить шарлотку по рецепту, но каким-то образом вместо яблок использовал ананас, но даже так получилось очень вкусно, — на это оба парня усмехаются. Это был один из тех дней, которые можно было причислить к категории счастливых. — А еще я знаю Казутору, которого слишком часто предавали люди вокруг, и теперь он боится открыться кому-то новому, знаю Казутору, который дарит самые лучшие объятия, в которых чувствуешь себя безопасно и тепло. И знаешь, что самое главное во всем этом?        — Что? — старший не замечает, как его собственные руки обвили талию Чифую, обнимая и притягивая еще ближе, чем прежде. Между их губами слишком маленькое расстояние для просто друзей.        — Что я влюбился в этого Казутору. Я влюбился, хотя зарекся никогда не влюбляться. Но я влюбился в эти глаза, в эту родинку, во всего Казутору целиком. Потому что этот Казутора идеален, не важно, готовит он завтрак или обнимает меня во сне, но я знаю точно, что я хочу быть с ним до конца. Хочу говорить ему о том, как он мне дорог, и как я рад, что он снова появился в моей жизни. И надеюсь, что однажды, он сможет ответить мне взаимностью.       Из глаз Чифую тоже текут слезы, но несмотря на это он улыбается так ярко, что у Ханемии болезненно сжимается сердце. А в следующую секунду губы Казуторы оказываются на губах Чифую, и пусть у старшего нет абсолютно никаких навыков в поцелуях, он старается передать этим все то, что хочет сказать, но не может. Хочет передать этим то, что Чифую — это все, что у него есть, и что он сделает все, чтобы его не потерять. Что Чифую прекрасен, и Казутора влюблен в него по уши. Что он тоже хочет быть с младшим до конца и создать общую мечту, которую они смогут воплотить в жизнь вместе. Но вместо этого он продолжает целовать, чувствует, как Чифую заправляет длинные волосы ему за уши и улыбается в поцелуй. И, кажется, все встает на места именно в этот момент. Последняя черта пересечена. Они счастливы.        — Сегодня спим у тебя, — радостно объявляет Мацуно спустя пятнадцать минут, которые они потратили на крепкие объятия и совсем короткие поцелуи, которые оставляли на лицах друг друга.       Казутора с ним не спорит, лишь встает, чтобы выключить свет, а потом быстро возвращается в кровать, заползая под одеяло и тут же притягивая Чифую к себе, целуя парня в кончик носа.       Казутора и сам не замечает, как начинает улыбаться всем этим воспоминаниям, прокручивая их снова и снова, потому что это самые счастливые воспоминания за всю его не самую счастливую жизнь.       От мыслей о Чифую отвлекает оповещение на телефоне, от чего Ханемия словно отмирает, тут же читая новое сообщение. Чифую Кисаки здесь, вызвал нас с Такемичи на разговор. Задержусь на полчаса.       Казутора перечитывает эти слова снова и снова, напрягаясь и сильнее сжимая мобильный в руке, из-за чего пластмассовый корпус жалобно скрипит. Он знал с самого утра, что случится что-то плохое, а сейчас это противное чувство только усиливается, из-за чего хочется наплевать на все договоренности и пойти в это чертово здание прямо сейчас, просто чтобы забрать Чифую от туда, чтобы знать, что он точно будет в безопасности. Но следом за первым сообщением сразу приходит второе, и Казутора спешит прочесть его. Чифую Не переживай, все нормально. Он хочет пропустить с нами по стакану алкоголя, ничего серьезного. Скоро буду.       Казутора хотел бы оспорить слова о том, что все это попадает под категорию «ничего серьезного», но понимает, что добавлять лишнего стресса Чифую ни к чему, поэтому старший пытается усмирить свое беспокойство и печатает в ответ короткое «люблю тебя», почти сразу получая в ответ эмоджи с довольной улыбкой. Договорились же, что Мацуно скажет эти слова в ответ после собрания.       И несмотря на то, что Чифую сказал, что будет через полчаса, Казутора решает нарушить одно из их правил, вставая с лавочки на остановке и направляясь к рабочему зданию, где собираются верхушки Свастонов. Он не собирается идти внутрь, по крайней мере сейчас, но отчего-то сердце тревожно стучит в грудной клетке и Казутора не может сидеть на месте, пока Кисаки затеял новую игру. Они с Чифую знали, что Тетта всегда был на шаг впереди, однако слив части информации Наото и его команде немного поменял привычное течение жизни, из-за чего многие занялись тем, что начали выяснять, кто крот, а сам Кисаки растерял почти все свои козыри, из-за чего теперь преимущества были в руках Чифую.       Казутора умолял Мацуно просто договориться с Наото о штурме, чтобы можно было накрыть всю кантору разом, но младший слишком горел идеей уличить Кисаки во всех его грехах, даже тех, которые он совершил еще тогда, двенадцать лет назад, и разубедить Чифую в этом не мог никто, даже Казутора. Из-за чего теперь он, тяжело дыша, стоял через дорогу от огромного небоскреба, про себя подсчитывая число охранников у главного входа.       Четверо. При большом желании Казутора мог бы наделать шума и вынести всех четверых за один раз, но привлекать к себе лишнее внимание не хочется. Чифую все еще внутри, к тому же наедине с Кисаки (потому что от Такемичи все равно толку никакого), и если Тетта прознает, что на улице находится Казутора, который хочет ворваться внутрь, не известно, что случится с Чифую.       Ханемия решает следовать их плану, который прежде еще никогда не приходилось воплощать в жизнь. Он ниже опускает голову, переходя дорогу и проходя мимо главного входа, а затем заворачивает за угол, двигаясь к обратной стороне здания, отходя немного дальше. Парень останавливается возле другого, почти такого же небоскреба, и достает сигарету. Казутора бросил курить (в основном потому, что Чифую не нравился запах), но сейчас он пытается играть свою роль местного зеваки. Когда Ханемия делает первую небольшую затяжку, стараясь скрыть легкий кашель, он быстро оценивает ситуацию возле черного хода. Одна камера и никакой охраны, Кисаки слишком уверен в том, что никто не будет пытаться проникнуть внутрь таким способом.       Планы рабочего здания были изучены давно, и Казутора прекрасно знал, где находится щиток со всеми проводами, поэтому примерный план действий автоматически стал выстраиваться в голове. Пройти сквозь черный ход, незаметно подняться на нужный этаж (кабинет Кисаки был почти на самом верху), пройти к щитку с проводами, которые отвечали за этот этаж (по мнению Казуторы было очень опрометчиво делать отдельные щитки на каждом этаже, но сейчас это играло лишь на руку), перерезать нужные провода, отключая свет, а после ворваться в кабинет, вытаскивая оттуда Чифую и скрываясь с ним через специальную дверь в кабинете Кисаки. Ханемия даже слабо кивает сам себе, как бы убеждаясь, что план неплохой, а главное рабочий.       Он нервно поглядывает на время на экране мобильного, делая более длинную затяжку. Если через пятнадцать минут Чифую не пришлет ему смс со словом «еду», то Казутора сразу же пойдет внутрь здания, не станет выжидать ни минуты. Потому что он боится, что то противное чувство внутри окажется правым, и сегодня произойдет что-то плохое.       За первой сигаретой следует вторая, и Казутора начинает оглядываться по сторонам, чтобы убедиться, что никого нет рядом и никто не увидит, что он вламывается в здание. Охранники так и не появляются, хотя на улице становится темно и теперь кто угодно при большом желании сможет проникнуть внутрь, но в тоже время ему это на руку, не придется тратить лишние силы на драки.       Когда в запасе остается три минуты, Казутора нервно задирает голову вверх, ища нужное ему окно и тяжело сглатывая. Свет в кабинете Кисаки горит, значит он еще не покинул здание, и от этого становится не по себе. Парень задается вопросом о чем можно так долго говорить с Чифую и Такемичи, но каждый последующий ответ (который он сам же и придумывает) не нравится ему все больше, поэтому когда циферблат на телефоне отсвечивает ровным «22:00», Казутора сильно сжимает отмычку в кармане и смело шагает к черному входу, сперва оглядываясь и только потом дергая за ручку. Заперто, ну конечно же. Поэтому сразу в ход идет отмычка, и сейчас Ханемия даже в какой-то степени радуется, что умеет открывать любые двери из-за того, что в детстве часто проникал в магазины, чтобы своровать лишнюю пачку сигарет или захватить им с Баджи по банке пива.       Дверь поддается спустя несколько минут, и отмычка в руках заменяется складным ножом. Казутора предлагал Чифую обзавестись пистолетами, просто так, на всякий случай, старший даже готов был сам достать их, но Мацуно тогда воспротивился, говоря что-то на подобие «они нам ни к чему, Тора, этим уродом займется полиция». Сейчас Казутора немного пожалел, что поддался Чифую в тот момент и не стал спорить.       И хоть он готов отбить удар в любой момент, но к его неподдельному удивлению почти все этажи пустуют, а на лестничных пролетах нет даже одного охранника на самый крайний случай. Можно было бы расслабиться, но Казутора нутром чует, что ситуация гораздо хуже, чем можно представить. Если наемники Кисаки оставили свои посты, даже не удосужившись прикрыть тыл, значит они были заняты чем-то другим, чем-то более важным и серьезным, и у Казуторы пробегают неприятные мурашки от одной только мысли о том, что может происходить в кабинете Тетты в данную секунду.       Он проходит четыре этажа, хотя правильнее было бы сказать пробегает, потому что медлить нельзя, сейчас каждая секунда на счету. И только на пятом он осторожно высовывает голову, убеждаясь, что холл и подход к лифту пустует, а после быстро несется к нему, заходя внутрь и тыкая на кнопку самого последнего этажа. Нож он держит наготове, наверняка Кисаки додумался оставить охрану хотя бы на подходе в свой личный кабинет.       Поэтому когда двери открываются, Казутора ни разу не удивлен, что прямо перед ним стоит грузный мужчина, который уж очень медленно оборачивается посмотреть, кто именно прибыл к Тетте. Но сам Казутора реагирует быстро, захватывая шею охранника и сильно сжимает, чтобы тот потерял сознание. Про себя Ханемия повторяет, что он пришел не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы спасти Чифую, но если потребуется, он не будет думать дважды, перед тем как пустить в ход нож.       Охранник оказывается слабеньким, поэтому спустя минуту Казутора медленно опускает обмякшее тело на пол, переступая и проверяя концы длинного коридора. Никого. И вопрос о том, чем заняты все остальные снова всплывает словно сам по себе, и, к сожалению, у Казуторы есть только два варианта, которые звучат правдоподобно. Либо Наото со своей командой снова устроили налет на один из объектов Кисаки, и все силы брошены туда, либо (худший вариант) все заняты тем, что избавляются от улик, и от этого живот неприятно ноет, но Казутора быстро старается подавить это чувство, замечая щиток и быстро направляясь к нему.       Они с Чифую разбирали здание Кисаки до каждого кирпичика, и систему электричества разбирали тоже, дольше, чем все остальное, поэтому Казутора не мешкает, когда открывает щиток и тут же тянется к нужному проводу, а после уже собирается сделать надрез, но как будто только сейчас слышит приглушенные крики. Кровь внутри стынет, и он отходит от щитка, возвращаясь в коридор и смотря прямо на дверь, ведущую в кабинет Кисаки. Крики мужские, сразу слышно, но от осознания того, что Казутора не знает, кто именно кричит, становится страшно, но он тут же пытается взять себя в руки.       Возможно в такие моменты лучше думать о хорошем. Думать, что все получится, что Чифую в порядке, и они с Казуторой выйдут из этого здания живыми и невредимыми, а неистово кричит сейчас какой-нибудь очередной прислужник Кисаки, который не выполнил поручение. Но Казутора наоборот думает о плохом, потому что страх и адреналин внутри побуждают действовать быстро и слаженно, ничего не путая. Потому что даже одна маленькая ошибка может стоить Чифую жизни, и Казутора совсем не готов к такому исходу.       Он старается сосредоточиться. Вновь возвращается к щитку, вновь берется за провод, а потом быстро перерезает его ножом, и теперь к тем истошным крикам прибавляются еще одни — недовольные и сердитые.       В темноте ориентироваться сложно, но Ханемия быстро подходит к стене и крепко держась за нее, на ощупь продвигается вперед. Дверь кабинета распахивается сильно и резко, влетая в стену и задевая что-то стеклянное, а затем мимо него проходят двое мужчин.        — Какого хуя в такой ответственный момент! — недовольно выплевывает один из них, и Казутора сразу узнает этот голос. Кисаки отходит все дальше, пока Казутора медленно ступает вперед, наконец доходя до дверного проема и заходя внутрь.       Кабинет освещен совсем слабо, помогают здания рядом и едва пробивающийся сквозь облака лунный свет, отчего парень видит только очертания всего, что находится внутри. Диван, стол, стул, на котором кто-то сидит, и еще один стул рядом, лежащий на полу.       Парень на стуле извивается, словно уж на сковородке, продолжая всхлипывать и постанывать, и Казутора сперва радуется, что успел, что на стуле сидит Чифую и он жив. Возможно ранен, но главное жив. Однако вся надежда ломается, когда он делает еще один шаг вперед и замечает, что стул на полу не пустой. Что к нему кто-то привязан, и что этот кто-то вовсе не шевелится. И, кажется, не дышит.       Логичнее сразу бросится к тому, кто двигается, проверить, кто это, не думать сразу о плохом. Но ноги Казуторы будто сами двигаются в направлении бездыханного тела, потому что он знает, кто именно лежит на полу, он узнает его даже в полной темноте, узнает когда угодно.        — Чифую, — он звучит очень тихо, имя почти не слышно, но он повторяет его снова, когда падает на колени и быстро расправляется со скотчем на чужих руках. Это его руки, его запястья и его часы. На нем его рубашка и его галстук, который Казутора с таким усердием завязывал сегодня перед отъездом. И он не дышит, не отзывается на его имя, не отзывается на прикосновения, не отзывается ни на что вовсе.       Глаза застилает пелена слез, из-за чего Казутора с трудом может разглядеть, где еще нужно перерезать плотный слой скотча, и он с остервенением вытирает глаза, истерично выдыхая сквозь сомкнутые зубы.       Нельзя сдаваться, нельзя поддаваться панике. Ему еще можно помочь, его еще можно спасти.       Но стоит отлепить весь скотч и взять тело Чифую в руки, как все надежды разом рушатся прямо на его глазах. Лицо Чифую разбито, кажется, во всех местах о которых только можно подумать. Под носом у него запекшаяся кровь, еще одна струйка крови вытекает из разбитой губы, и даже под глазами есть кровавые подтеки. Казутора осторожно убирает волосы с закрытых глаз парня, все еще стараясь убедить себя, что все можно исправить. Что раны заживут, что все это будет такой ерундой, когда Чифую придет в себя и откроет глаза. Но Чифую этого не делает, а Казутора перебирает его темные пряди, только сейчас натыкаясь на что-то липкое и теплое. Чифую застрелили в голову, ему уже не поможешь.       В этот момент Казутора перестает обращать внимание на все вокруг. Он перестает волноваться, что Кисаки может вернуться в любую секунду, перестает чувствовать волнение за свою собственную жизнь. Все, что сейчас у него есть, это мертвый Чифую на руках и настолько непереносимая боль, что Казутора хочет кричать.        — Чифую, эй, — Казутора осторожно гладит младшего по лицу, словно боясь, что сделает ему больно. — Мы ведь столько всего запланировали на сегодняшний вечер, — у него шок, он знает, он помнил это с разговоров с психологом в исправительной школе, но сейчас он ничего не может с собой поделать. — Открой глаза, пожалуйста, — на грани истерики шепчет Казутора, прислоняясь своим лбом к чужому, пачкая лицо Чифую своими слезами. — Прости меня, — вырывается у него из груди, и он сильнее прижимает бездыханное тело парня к себе. — Прости, прости меня, это я во всем виноват, все снова из-за меня, — Казутора продолжает поглаживать Чифую по спутавшимся волосам, обходя его ранение. — Я люблю тебя, Чифую, — Казутора слабо целует его в лоб. — Я так сильно люблю тебя, — свои теплые пальцы он сплетает с холодными пальцами младшего, лишь бы осадить себя, лишь бы снова взять себя в руки и успокоится, чтобы продолжать действовать плану, чтобы придерживаться тех самых правил, которые Казутора так сильно ненавидел.       Он всегда думал, что будет сохранять холодный ум, что он будет делать все, как нужно, как они обсуждали, кажется, тысячу раз с того самого дня, как Чифую забрал его около ворот тюрьмы и отвез в квартиру. Вот только в этот безупречный план никогда не входил пункт о том, что они влюбятся друг в друга, что Чифую для Казуторы станет той самой причиной простить себя и жить, что он не сможет без Чифую, что без Чифую просто нет смысла.        — Я люблю тебя, — как в бреду продолжает шептать Казутора, оставляя россыпь поцелуев по всему искалеченному лицу Чифую, стараясь прийти в себя, остановить свои рыдания. Он не может отпустить Чифую, не может просто оставить его на грязном холодном полу, словно он пустое место, расходный материал. Но небольшой крик рядом отвлекает его, словно хлесткая пощечина, и Казутора резко поднимает голову, смотря на того, кто продолжает дергаться на стуле и выть от боли.       Ханагаки, конечно же он. Казутора отчего-то даже не удивлен, словно было ожидаемо, что именно бестолковый Такемичи выйдет отсюда живым, прикрывшись всеми, но только не подставляя себя самого.       Он хочет оставить Такемичи здесь, чтобы тот хоть раз почувствовал то, что чувствуют люди вокруг, которые принимают все удары на себя. Хочет бросить его в лапах Кисаки, чтобы Тетта наконец смог сделать с ним все, чего он когда-либо хотел. Но больше всего Казутора хочет забрать Чифую. Поднять его на руки и вынести из этой комнаты и здания. Хочет отвезти его в больницу, хоть и знает наперед, что врачи уже ничего не сделают, что Чифую мертв. Он просто не хочет оставлять Чифую здесь, не хочет, чтобы Чифую значился как еще один трофей Кисаки, которым он бы хвастался перед такими же ублюдками, как и он сам. Но словно издёвка в подсознании всплывает голос Мацуно, который говорит:       «Если ты все же влезешь, чтобы помочь, мы введем правило номер семь. Помоги тому, кто жив, или тому, кого ещё можно спасти. От живых в любом случае больше толка, чем от мертвых».       И Казутора, кажется, первый раз в жизни хочет пойти против правил и слов Чифую. Такемичи для него никто, мальчик для битья, который когда-то давно покорил Майки и всех остальных, не больше. А Чифую для него значил буквально все, и оставлять его здесь казалось настоящим предательством. Всего на секунду Казутора задумывается, что сможет вынести их двоих, но потом понимает, что нет, не сможет. Пока он снесет только одного и оставит в машине, Кисаки наверняка вернется назад, да и здание после его выходки со светом наверняка будет полно охраны, он просто не сможет провернуть все это заново. Удивительно, что Тетта не вернулся до сих пор, Казуторе не может вести дважды. Поэтому он последний раз шепчет на ухо Чифую «я люблю тебя, Фую, всегда», прежде чем оставить поцелуй на его холодных разбитых губах и осторожно уложить на диван, уложить его обратно на пол Казутора просто не смог. Старший снимает с себя куртку, укрывая тело Чифую, словно тот просто дремлет и замерз, забыв укрыться пледом, как делал довольно часто. Казутора сильно всхлипывает.        — Молчи, — почти что выплевывает Ханемия на ухо Такемичи, пока быстро перерезает скотч на его руках, не заботясь, если нож случайно полоснет по коже Ханагаки. Казутора слишком разбит и зол, у него нет времени на это.       К тому времени, как он заканчивает со скотчем на ногах, вдалеке коридора слышатся глухие шаги и голоса, отчего Казутора подгоняет сам себя, перебрасывая отключившегося Такемичи через плечо и спеша к двери в кабинете Кисаки.       На планах ее не было, и Чифую тогда заплатил слишком большую сумму тем, кто отстраивал это здание, чтобы они рассказали, что в кабинете главного есть аварийный выход, который ведет прямиком на парковку, чтобы в случае нападения он мог быстро покинуть здание. Сразу после этого они решили, что в том случае, если Казутора все же решит вмешаться, уходить они будут таким путем. Только сейчас Казуторе приходится уходить одному, оставляя Чифую позади, хотя он клялся, что никогда его не оставит. Шаги с каждой секундой становятся ближе, а громкость голосов нарастает, но Казутора все равно снова подходит к дивану, чтобы последний раз взглянуть на такое любимое и ставшее родным лицо Чифую. Он кладет ладонь на его щеку, проводя большим пальцем по скуле, подавляя при этом всхлип. Нужно уходить прямо сейчас, или его тоже поймают.        — Дождись меня, ладно? — сквозь слабую улыбку шепчет Казутора, словно Чифую может ему ответить. — Скоро я буду с тобой. Я люблю тебя, — и оставив последний поцелуй на лбу парня, Казутора спешно идет вперед, не оглядываясь, чтобы не переиграть все карты, не оставить Такемичи здесь и не забрать Чифую с собой.       Плотно прикрыв за собой дверь, Казутора начинает быстро сбегать по ступенькам, и даже вес тела Такемичи сейчас не ощущается вовсе, потому что Казутора не перестает думать о том, что он бросил Чифую, и теперь никогда его больше не увидит.       Соберись.       Прежде, чем выйти на парковку, Казутора снова оглядывается, а потом быстро бежит к машине Чифую, доставая свой комплект ключей из кармана джинс и быстро открывая двери, запихивая Такемичи на заднее сиденье. Но когда он сам садится за руль, то понимает, что не знает, куда ему ехать. Все правила и все планы разом повылетали из головы, и все, что Казутора делает, это кладет трясущиеся руки, на которых остались кровавые разводы, на руль, сильно его сжимая.       Он старается делать дыхательную гимнастику, как его учил Чифую, когда по ночам у него случались приступы или когда ему снились кошмары. Он делает глубокий вдох, считая до четырех, потом задерживает дыхание, считая до семи, а после, досчитав до восьми, медленно выдыхает, повторяя все это несколько раз. И, кажется, это начинает работать, потому голова начинает проясняться. «Правило первое: сообщить Наото, что Чифую раскрыли, чтобы он как можно скорее смог прислать наряд, пока Кисаки не успел замести следы».       Казутора достает телефон из кармана, тут же заходя в список контактов и нажимая на нужный. Нужно сделать голос как можно более спокойным, нужно, чтобы он не дрожал, чтобы Наото не догадался, что Казутора плачет, что он полностью разбит.       «Да?»       Наото как и обычно отвечает спустя один гудок.        — Тачибана, это Казутора. Чифую, — парень прерывается, делая глубокий вдох, успокаивая себя, хотя это глупо, потому что из глаз продолжают течь слезы. — Кисаки застрелил Чифую, — на грани шепота выдает Казутора, тут же закрывая рот ладонью, чтобы в трубку не проскользнул его громкий всхлип.        «Черт» — Наото грузно выдыхает, и Казутора слышит шорох одежды, скорее всего парень присел. «Этот ублюдок еще там?»        — Не знаю, наверное. Он выстрелил Такемичи в бедро, но он жив, я забрал его. Наото, прошу тебя, — он редко называл его по имени, чаще это делал Чифую, Казутора в целом не стремился разговаривать с братом Хинаты. — Прошу тебя, поймай эту мразь и добейся для него смертной казни, — Казутора сильнее сжимает руль свободной рукой, слушая тяжелое дыхание Наото в трубке, а после парень отвечает ему уверенное «обещаю», после чего они быстро прощаются, и Казутора откидывает телефон на пассажирское сидение рядом, поворачивая ключ зажигания и наконец заводя машину. Но новая пелена слез вновь застилает глаза, потому что это машина Чифую, и все в ней напоминает о самом парне.       В небольшом углублении между сидениями лежит начатая упаковка жвачки, и Казутора знает, что если залезть в бардачок, то он будет забит вещами Чифую. Какими-то не очень большими журналами, наушниками и запасными галстуками. В салоне даже пахнет парфюмом Чифую, который, кажется, впитался даже в кожаные сиденья, из-за чего сосредоточиться на задании становится сложнее.       «Правило второе: поехать на вторую квартиру Чифую и быстро подготовить фальшивые бумаги, чтобы пустить Кисаки по ложному следу, чтобы выиграть для Наото время».       Вот только в их идеальный мир с правилами никогда не вписывался раненый Такемичи, который все так же лежал без сознания на заднем сидении машины.        — Прости, Чифую, — тихо лепечет себе под нос парень, наконец выезжая с парковки и беспрепятственно покидая здание. Только вместо того, чтобы ехать на квартиру, Казутора едет в круглосуточную аптеку, покупая бинты, перекись, медицинский пинцет, спирт, вату и, немного подумав, обезболивающее со шприцами. Первую помощь Казутора научился оказывать еще в детстве, обрабатывая ссадины на лице Баджи, потому что сам Кейске это делать отказывался. И хоть Казутора никогда не извлекал пули, он знал, что сможет сделать и это, поэтому заплатив за все необходимое он двигается в направлении выезда из города, после сворачивая в сторону и оказываясь в промышленном районе.       Машину он оставляет под мостом, а сам выволакивает Такемичи наружу, кладя на траву и опуская рядом пакет с медикаментами. Только сейчас он понимает, что абсолютно не знает, с чего начать. В те времена, когда они были детьми, лучше всех во всем разбирался Мицуя. И хоть Казутора мог сам обеззаразить ссадину или приложить лед к синяку, именно Мицуя мог правильно забинтовать руку или, в самых серьезных случаях, вправить плечо.       Казутора и Чифую поклялись, что не будут связываться с Мицуей, чтобы не подвергать его опасности, но сейчас, думается парню, действительно чрезвычайный случай. Поэтому он спешит обратно в машину, подхватывая телефон с сидения, а после набирает номер, по которому ни разу не звонил. Мицуя умело замел за собой следы, однако оставил им аварийный номер телефона, если случится что-то очень серьезное. Казутора ненавидит себя за то, что выдергивает друга из его спокойной жизни, вновь возвращая в Токио, которое для них уже пропахло кровью, но он знает, что не сделает это сам. Руки снова начинают трястись, из глаз снова текут слезы. Нужно было купить бутылку воды в аптеке вместе с успокоительным, думается ему, тогда было бы проще. Но для нового повода ненависти к себе нету времени, потому что Мицуя отвечает на звонок, и Казутора слышит тихое и сонное «алло», на что сразу отвечает всхлипом.        — Такаши, это Казутора, — Ханемия даже не пытается скрыть дрожь в голосе. Все равно Мицуе нужно объяснить, почему он звонит, а спокойно он об этом рассказать не сможет.       «Что случилось? Казутора, почему ты плачешь?» — сонливость из чужого голоса пропадает сразу же, и теперь Мицуя звучит бодро и обеспокоенно.        — Чифую, — только и может выдавить Казутора, прикрывая рот рукой. Нужно взять себя в руки, нужно спросить, что делать с ногой Такемичи, но из Казуторы не лезет и слова. Он сильно сжимает собственное лицо, а после ударяет себя по щеке, чтобы протрезветь, чтобы сначала все узнать, поплакать он всегда успеет. — Кисаки застрелил Чифую в голову, я не успел, Такаши, я не успел его спасти.       Вина накрывает его новой волной. Вмиг появляется слишком много «а что если…» и «нужно было…», которые Казутора ненавидит, но понимает, что все они правы. Нужно было настоять на своем, нужно было не отпускать Чифую на сегодняшнюю встречу, нужно было сразу идти в здание, когда Чифую только написал, что Кисаки хочет поговорить. Если бы только Казутора был более расторопным, если бы только Казутора не отвлекался на мелочи, если бы только Казутора был там всего лишь на каких-нибудь пять минут раньше. Это он во всем виноват, и никто не сможет его в этом разубедить.       «Казутора, главное дыши, ты слышишь меня? Ты делал дыхательную гимнастику?» Казутора в ответ издает что-то похожее на «гм», слыша, как Мицуя в трубке копошится, раздается лязг пряжки ремня. «Где ты?»        — Я не знаю, — Казутора оглядывается по сторонам, но вокруг них видны лишь неработающие заводы. — Там был Такемичи, Кисаки ранил его в бедро, и мне пришлось оставить Чифую там, чтобы забрать Ханагаки. Мы на выезде из Токио, здесь кругом заводы, больше ничего не вижу. Я купил спирт, и перекись, и бинты, но я не знаю, как извлекать пулю и делать перевязку. Точнее не знаю, с чего начать, — Казутора звучно хлюпает носом, продолжая слушать шуршание одежды и возню Мицуи.       «Слушай меня внимательно, ладно?» — копошения Мицуи прекращаются, и Казутора сразу вытирает собственное лицо от слез, концентрируясь на первой помощи Ханагаки. «Он в сознании?»       Казутора слегка бьет Такемичи по щекам, сразу после проверяя пульс.        — Нет, но он жив, пульс есть.       «Хорошо. Теперь посмотри, идет ли у него кровь из раны».       И Казутора подсвечивает экраном телефона ранение парня, замечая, что штанина Такемичи вокруг ранения потемнела.        — Штанина вся в крови, но не могу понять, идет ли сейчас, здесь ничего не видно, — собственный голос уже не дрожит, и Казутора себя мысленно хвалит. Он снова возвращается в то состояние, когда может контролировать ситуацию.       «Если не знаешь, то лучше наложить жгут. Если его ранили в бедро, то вполне вероятно, что кровь еще идет. Есть что-то, чем можно перевязать его ногу? Что-нибудь, что можно затянуть».       — У него галстук на шее, — тут же отзывается Казутора, игнорируя болезненный укол в сердце от очередного воспоминания о Чифую.       «Подойдет. Сними его и перевяжи ногу ниже раны, сильно затяни».        — Я умею накладывать жгут, Мицуя, — тут же в ответ огрызается Казутора, зажимая телефон между ухом и плечом, развязывая галстук на шее Ханагаки и быстро оборачивая его под раной, туго затягивая. — Сделал.       «Дезинфицируй руки. Спирт есть?»        — Сейчас, — и Казутора спешит открутить крышку, прежде чем вылить жидкость на ладони, смывая с них грязь и кровавые разводы.       «Есть ножницы? Нужно разрезать одежду, там, где рана».       Но вместо этого Казутора надрывает ткань руками.       «Теперь промой рану».        — Спиртом? — решает уточнить Казутора, недоверчиво глядя на бутылку в своих руках. Повезло, что Такемичи без сознания, потому что Казутора не смог бы его удерживать и заниматься извлечением пули.       «Если у тебя под рукой кипяченая вода, то, конечно можешь ей» — совсем беззлобно язвит Мицуя, и Казутора понимает, что для него все это тоже большой стресс. Проснуться среди ночи и сразу же узнать, что одного из твоих друзей убили, а второй ранен.       Поэтому без лишних слов Казутора выливает немного спирта прямо на рану, смывая кровь и наконец видя пулевое отверстие.       «Пуля видна?»       Казутора вновь отнимает телефон от уха, чтобы посветить им на рану, и замечает что-то поблескивающее.        — Да.       «Отлично, не придется искать. Есть, чем достать?»        — Я купил пинцет, — Казутора сразу хватается за него, начиная распаковывать и дезинфицировать спиртом.       «Теперь не торопись. Главное ничего не задеть, постарайся схватить именно пулю, а не пулю и что-нибудь еще. Понял?»       Казутора ничего не отвечает, лишь делает глубокий вдох, а после подсвечивает телефоном место ранения, аккуратно поднося пинцет и хватая пулю, убеждаясь, что не захватил ничего лишнего. И после этого он медленно вытаскивает ее, практически не дыша, и только когда пуля оказывается перед лицом Казуторы, он позволяет себе даже легко усмехнуться от того, что у него все получилось.        «Ну что?» — нервно спрашивает Мицуя, когда Казутора снова подносит телефон к уху.        — Достал! — радостно сообщает парень, продолжая крепко сжимать пинцет с пулей в ладони.       «Отлично, Казутора! Теперь промой рану, а потом наложи повязку. Смочи вату перекисью и приложи к ране, а потом перебинтуй. Потом можешь снять жгут. Хорошо?»        — Спасибо, Такаши, — Казутора наконец откладывает пинцет с пулей на землю, вновь зажимая телефон берясь за вату, обильно поливая ее перекисью.       «Ты в порядке?» — тихо спрашивает у него Мицуя, и Казутора соврал бы, если бы сказал, что да. Потому что минутная эйфория от удачной «операции» быстро проходит, вновь сменяясь виной и тоской. Если бы Чифую был сейчас рядом с ним, они бы обязательно помогли Такемичи вместе, а после бы хвалили друг друга. Но Чифую рядом нет, он остался в логове Кисаки, и теперь Казуторе страшно представить, что они с ним сделают.        — Нет, — честно признается Казутора, когда начинает перематывать ногу Такемичи, лишь бы чем-нибудь себя занять. — Это я во всем виноват. Если бы только я был там раньше, он был бы жив сейчас! А я не спас его, и оставил его там, вместе с ним! — Казутора сильно завязывает бинт, срывая галстук с ноги Ханагаки, бросая его на землю и поднимаясь на ноги, которые едва его держат.       «Но ты спас Такемичи, ты поступил правильно» — пытается урезонить его Мицуя, но это только сильнее злит и заставляет чувство вины разростаться.        — Да мне срать на этого Такемичи. Если бы не он, то Чифую бы давно перестал туда соваться, ты ведь и сам знаешь, — Казутора звучно всхлипывает. — Ты не можешь представить как я себя чувствовал, когда оставлял его там, когда вместо того, чтобы взять с собой любимого человека мне пришлось брать того, кто частично причастен к его смерти! Я так больше не могу, Такаши, я не знаю, что мне теперь делать, — Казутора приседает на корточки, обхватывая голову свободной рукой. Они никогда не говорили Мицуе о том, что встречаются, отчего Казутора только сейчас понимает, что сказал лишнее, но ему плевать. Чифую больше нет рядом и никогда не будет. В данную секунду это единственное, что его волнует.       «Я приеду. Буду где-то через часов пять» — Мицуя даже не спрашивает, скорее констатирует факт.        — Нет, Мицуя. Ты не можешь, — Казутора зол из-за его безрассудства, не замечает, что называет его по фамилии.       «Казутора, я приеду. Только дождись меня, ладно? Не вздумай ничего с собой делать».       От этого становится неприятно. Неужели настолько очевидно, о чем он думает в эту секунду?        — Такаши…       «Пять часов, Казу, и я у тебя. Дай мне пять часов, это все, о чем я тебя прошу».       Казутора не хочет соглашаться, не хочет в целом ничего отвечать. Он хочет снова поблагодарить его за помощь и повесить трубку, чтобы Мицуя снова был в безопасности, чтобы не смел соваться сюда. Чифую бы этого не хотел. Чифую сейчас был бы зол на тебя за то, что ты обратился за помощью к Такаши и не стал следовать правилам.        — Ладно, — совсем неуверенно отвечает Казутора, и слышит одобрительное хмыканье от Мицуи.       «До встречи» — бросает на прощание Такаши, но Казутора замирает, слыша эти слова. Слишком сильно оно напоминает такое ненавистное «до скорого», которое любил говорить Чифую.       Откладывая телефон на землю, Казутора словно только сейчас понимает, что все в этом мире будет напоминать ему о Чифую. Они создали слишком много общих и счастливых воспоминаний, они делились слишком большим количеством секретов между собой, Чифую слишком часто вытаскивал его из боли и сожаления, отчего в итоге стал для Казуторы причиной жить. Каждое утро Казутора открывал глаза только для того, чтобы увидеть рядом с собой умиротворенное лицо Мацуно, и, пока тот не видел, Казутора с упоением рассматривал черты его лица, обводя их кончиком пальца, из-за чего Чифую просыпался, смеясь и выдыхая тихое «щекотно», на что Казутора всегда говорил «знаю», а после утягивал его в короткий утренний поцелуй.       Сидя на холодной земле (он так и не решился вернуться в машину, лишь достал из багажника ветровку, накинув ее на плечи), Казутора вспоминает все до мельчайших деталей, потому что внутри начинает расти глупый страх того, что в какой-то момент он забудет, как звучит смех Чифую, как глаза Чифую превращались в полумесяцы, стоило ему широко улыбнуться, как Чифую любил заплетать его не такие уж длинные волосы, просто потому, что это успокаивало их двоих. Хотя в первый раз все вышло совсем неловко.       Сегодня они ничем не занимаются. Днем Чифую затеивает легкую уборку, а Казутора ему помогает, после чего они вместе готовят себе ужин и присаживаются за небольшой столик в гостиной, включая какой-то старый фильм, на который оба не обращают никакого внимания.       Казутора делится своей порцией с Пеке Джеем, на что Чифую цокает, хотя на самом деле он не против.        — Ты его разбалуешь, — беззлобно жалуется он, а старший лишь беспомощно пожимает плечами, мол, что поделать.       После ужина Чифую относит тарелки на кухню, загружая их в посудомоечную машину, пока Казутора подкладывает себе под спину подушку, удобно устраиваясь на полу, облокачиваясь на диван позади себя. Чифую на это ничего не говорит, лишь садится на свое место, скрещивая ноги, чтобы не мешать Казуторе, и теперь они продолжают просмотр фильма в полной тишине, пока Ханемия не чувствует пальцы в своих волосах.       Чифую осторожно снимает резинку, чтобы не сделать больно, откидывая ее на стол, после начиная пропускать темные пряди сквозь пальцы, как бы расчесывая. И Казутора замирает, потому что, во-первых, просто не знает, как следует реагировать, а во-вторых, он боится спугнуть парня, потому что все это слишком приятно, и он не хочет, чтобы это прекращалось.       Мацуно немного массирует его голову, зачесывая его волосы назад, путая между собой темные пряди и осветленную челку, а после, совсем тихо, спрашивает:        — Можно я попробую что-нибудь заплести?       Казутора же теряется второй раз за вечер, потому что думает, что будет странно, если он согласится. Он все еще не понимал на какой стадии находятся их отношения. Прошло три месяца с того дня, как Чифую встретил его возле тяжелых тюремных ворот, и отвез к себе домой, при этом не прося ничего взамен. И хотя Чифую не обязан был доказывать ему что-либо, а его поступки говорили сами за себя, Казутора не мог отделаться от мысли, что где-то в глубине души Чифую все еще ненавидит его за Кровавый Хэллоуин. Казутора не смог простить сам себя, так как Мацуно мог забыть ему то, что Казутора лишил его самого важного человека в его жизни?        — Зачем? — наконец выдавливает из себя Ханемия, звуча почти также тихо, как сам Чифую. Даже звук телевизора звучит громче, чем их голоса.        — Не знаю, — честно выдает Мацуно, но волосы перебирать не перестает. — Я раньше заплетал сестер Мицуи. Не часто, сам знаешь, он почти никого к ним не подпускал и делал все сам, но иногда они просили сами.        — Решил вспомнить былое? — пытается отшутиться Казутора, почти разрушая этот хрупкий момент между ними.        — Что-то в этом роде, да, — усмехается Чифую в ответ, смещая одну ладонь на шею старшего, начиная обводить его татуировку кончиком большого пальца. — Так что?       И Казутора, совсем не думая, выдавливает следующие слова, тут же о них жалея.        — А Баджи тебе разрешал?       Они старались не говорить о Баджи, точнее старался Казутора, Чифую же в целом стал относиться к этому нормально. Когда с освобождения Ханемии прошла неделя, они решили выпить, чтобы отметить прошедший день рождения Баджи, хотя Казутора не был уверен в этой затее. И после бутылки пива Мацуно стал более разговорчивым, выдавая что-то вроде «я не сержусь на тебя, Казутора, правда. Мы были глупыми детьми с кучей проблем, никто не думал, что все обернется этим. У тебя были свои причины, а у него свои, но ты не виноват. Если кого и винить, то ты и сам прекрасно знаешь, что Кисаки». Но даже после того, как Чифую сам подтвердил, что не ненавидит его, Казуторе было сложно в это поверить. Люди слишком часто обманывали его, довериться кому-то было сложнее, чем он мог подумать.        — А причем здесь Баджи? — Чифую замирает, переставая обводить татуировку и перебирать пряди волос. Мацуно правда звучит скорее удивленно, чем зло и раздраженно, но Казутора тут же опускает плечи, стараясь стать визуально меньше, спрятаться.        — Ты знаешь причем, — еще тише говорит Казутора, и Чифую тянется вперед за пультом, чтобы выключить звук на телевизоре.        — Казутора, мы ведь разговаривали об этом, — младший протяжно выдыхает, опускаясь на пол рядом с Ханемией, разглядывая его профиль и осторожно заправляя его светлую челку за ухо, чтобы видеть его лицо. — Неужели я сделал недостаточно, чтобы доказать тебе, что ты не виноват?       Казутора знает, что Чифую имел ввиду, что он не хотел заставить старшего чувствовать себя виноватым, но Казутора просто не может не чувствовать, что именно он тот, кто делает недостаточно.        — Дело не в тебе, Чифую, правда, — взгляд на парня поднять все еще страшно, поэтому он продолжает упорно смотреть на свои руки. — Просто… Я не понимаю, правда не понимаю, чем я заслужил все это. И будь я на твоем месте, я бы ненавидел себя, я бы желал себе смерти, но ты этого не делаешь, поэтому я не знаю, как следует себя вести.       Казутора редко любил откровенничать, но почему-то с Чифую это делать легко. Слова вылетают словно на автомате, ему даже не приходится задумываться, прежде чем рассказать младшему, что лежит у него на душе. Чифую какое-то время молчит, переваривая услышанное, но Казутора не ждет от него ответа.        — Тебе было бы легче, если бы я тебя ненавидел? — наконец спрашивает Чифую, вот только теперь настает очередь Казуторы не спешить с ответом. Он прекрасно понимает, что хорошее отношение Чифую это последняя соломинка, которая удерживает его в здравом уме. Но все это настолько разнится с тем, к чему Казутора готовился все десять лет в заключении, что он просто теряется из-за всех чувств, бурлящих внутри.        — Не знаю, возможно, — тихо бубнит он в ответ, в надежде, что Мацуно его не услышит и не станет переспрашивать, но Чифую слышит, и медленно кладет свою теплую ладонь на его сложенные руки, слабо сжимая.        — После того дня, после Кровавого Хэллоуина, я ненавидел тебя так сильно, что не мог спать, — честно признается Чифую, и на этот раз Казутора смотрит на него, хотя младший на его пытливый взгляд не отвечает. — Я не пытался понять, просто не хотел. Я и Баджи тогда ненавидел за его, как я думал на тот момент, абсолютно глупый поступок. Он рассказывал мне про тебя, пока ты был в исправительной школе, даже показывал вашу фотографию со дня основания Свастонов, но я не чувствовал к тебе никакой жалости, потому что ревновал, хотя это было абсолютно детским поступком. После похорон Кейске я встретился с Майки, хотел сказать ему, что ухожу. Быть в Свастонах без Баджи не имело никакого смысла, он ведь меня туда и затащил в свое время. Но Майки меня не отпустил, а потом постарался объяснить. Про тебя и про него, что ты в какой-то мере был как и я, что именно Кейске привел тебя и познакомил со всеми. Майки рассказал про твою семью, про твоего отца, прости, если ты вдруг не хотел, чтобы об этом знали, — Казутора действительно не хотел, но почему-то не чувствовал стыда перед Чифую. — И следующие дни я пытался понять, пытался проводить какие-то параллели между тобой и мной, между тем, как Кейске общался со мной и с тобой. На это ушел целый год, не буду врать, но в итоге я понял. Понял, как важен для тебя был Баджи, понял, как сильно ты боялся его потерять, понял, что блядские Ханма и Кисаки крутили тобой как хотели, — Казутора слегка удивляется, Чифую редко ругался матом. — И понял, почему Баджи поступил именно так, понял вас двоих. И простил тебя, правда простил. Я не писал тебе, потому что думал, что это будет неловко и, возможно, ты бы этого не хотел, но я всегда спрашивал о тебе у Дракена и Мицуи, я знал, когда тебя выпустят и где это будет. Я бы забрал тебя, даже если бы у меня не было проблем и мне не нужна была твоя помощь, поверь. Поэтому прошу тебя, постарайся простить и себя тоже, потому что ты никогда не был виноват в том, что произошло. И Кейске сказал бы тебе тоже самое.       Казутора больше не старается сдержаться, давая слезам волю. Еще одна вещь, которую он не стеснялся делать перед Чифую, это показывать слабость, хотя раньше таким его мог видеть только Баджи.       Мацуно встает со своего места, быстро идя на кухню, а после возвращается со стопкой бумажных салфеток, протягивая их Казуторе, на что тот выдыхает тихое «спасибо».        — Давай я заплету что-нибудь простое, м? Я слышал, что это расслабляет, — Чифую тут же старается вернуть ту атмосферу, которая была между ними несколько минут назад. Он снова включает звук на телевизоре, снова присаживается на диван так, что Казутора оказывается перед ним, и снова перебирает его пряди, только теперь Ханемия согласно кивает, откидывая грязные салфетки на стол, их они выкинут позже.       К концу фильма Чифую доплетает на его голове небольшую французскую косу, а Казутора, рассматривая ее в зеркале, довольно улыбается.       Слез, кажется, не осталось, но полное чувство опустошенности никуда не ушло. Время от времени Казутора поглядывает в сторону Такемичи, чтобы убедиться, что тот все еще дышит и просто продолжает валяться без сознания, а после проверяет время на телефоне. Скоро начнет светать.       Мысль о том, что сегодня он не спал приходит внезапно, таких ночей у него не было давно. Кошмары преследовали его на протяжении всех десяти лет тюрьмы и продолжались в квартире Чифую, даже когда они начали свои отношения. Но младший и тогда придумал, как ему помочь.       Он начал чаще просыпаться по ночам. Было сложно определить, что именно стало фактором ночных кошмаров, но Казутора мог предположить, что в какой-то степени они усилились из-за их, теперь официальных, отношений с Чифую.       Казутора подскакивал в постели посреди глубокой ночи, аккуратно выбирался из кровати, чтобы не разбудить младшего, а после тихо плакал, закрывшись в ванной. Очень редко, но порой его посещали мысли о том, чтобы заменить слезы чем-то другим, чем-то более отрезвляющим и серьезным, но за лезвия он так и не взялся. Не потому, что боялся, а потому что знал, что Чифую заметит порезы и расстроится, а расстраивать младшего совсем не хотелось, у него и без того было много проблем с Кисаки и сбором данных. Поэтому Ханемия нашел более легкий способ, который пока что помогал.       Вырывать по одному волоску не оказалось чем-то настолько болезненным, насколько он ожидал, но это начало помогать. Спустя два дня он попробовал вырвать сразу большой клок, и это подействовало куда сильнее. К лицу он, пока что, не прикасался, довольствуясь длинными прядями на голове, но с каждым днем понимал, что этого становится недостаточно, что он привыкает и боль с каждым вырванным клоком волос утихает вовсе.       Поэтому спустя полторы недели Казутора хочет попробовать вырвать несколько ресниц, просто чтобы понять, поможет ли это, но как только он подносит пальцы к глазам, дверь в ванную распахивается, а на пороге стоит Чифую. Абсолютно не сонный и абсолютно точно рассерженный, словно он специально выжидал, чтобы подловить Казутору на содеянном.        — Что ты делаешь? — голос Чифую звучит слишком спокойно, Казутора тут же вздрагивает. Было бы проще, если бы Чифую начал кричать.        — Чифую… — Казуторе нет оправдания, он это знает, поэтому ему нечего ответить на этот вопрос. — Почему ты не спишь?       Слабая защита, он в курсе. Чифую поймал его с поличным, из-за чего отнекиваться просто нет смысла.        — Почему ты тоже не спишь? — задает резонный вопрос Чифую, и Ханемия принимает свое поражение. — Скажи честно, Тора, прошу тебя, ты не хочешь, чтобы мы были в отношениях, тебе тяжело?        — Хочу, Чифую, это лучшее, что случалось со мной за последнее время, — без запинки тут же выговаривает Казутора, потому что это правда, ему даже не нужно думать над этим вопросом.        — Тогда что происходит? Почему ты делаешь себе больно?       Конечно Чифую заметил, думает старший. Было глупо полагать, что вырванные клочья волос окажутся более лучшим вариантом, чем шрамы на руках. Чифую заметил бы даже самое мелкое изменение.        — Я… Мне это надо, Чифую.       Больше он не может ничего сказать, потому что просто боится, что каждая его новая проблема станет для Чифую последней каплей, и он наконец перестанет терпеть и просто выгонит его, оставив одного. Был период, когда кошмары прекратились, и Чифую выглядел таким счастливым в те дни, что Казутора не хотел разрушать для него иллюзию нормальности.        — А если бы я сказал тебе это? Если бы я калечил себя прямо перед твоим носом? Тебе не было бы больно? — у Чифую начинает дрожать голос, и Казутора сильнее вжимается в умывальник позади себя.        — Ты этого не заслуживаешь, Фую, потому что ты нормальный.        — Хочешь сказать, что ты этого заслуживаешь? — Чифую всплескивает руками и на какое-то время они молча смотрят друг на друга, пока Чифую не поднимает руку к своим волосам и не берется за пучок волос, но Ханемия слишком поздно соображает, что Чифую хочет сделать, потому что в следующую секунду младший резко дергает руку, вырывая волосы и тут же шипя сквозь стиснутые зубы.        — Чифую, прекрати! — Казутора тут же спешит к нему, но Чифую не позволяет, отходя назад, откидывая вырванные пряди на пол, тут же хватаясь за новые пряди. — Пожалуйста, перестань, тебе же больно! — продолжает Казутора, почти что умоляя, но Чифую снова дергает рукой, вырывая, кажется, еще больше, чем в первый раз.        — Да ну?! — спрашивает Чифую, и по тому, как блестели его глаза, было понятно, что он на грани слез. — Думаешь мне не больно, когда ты делаешь это с собой? Думаешь мне не больно, что дорогой мне человек калечит себя, не пытаясь попросить о помощи? Это в разы больнее, Тора, поверь! — Чифую хватается за свои волосы третий раз, но на этот раз Казутора крепко хватает его за запястье, останавливая новую попытку. По его щекам давно текут слезы, и он шепчет слишком надломленное «прошу тебя, перестань», отрезвляя Мацуно.       Казутора тянет руки вперед, сильно обвивая ими тело Чифую, а затем чувствует, как Чифую обнимает его в ответ, глуша собственный всхлип в плечо старшего.        — Если ты правда счастлив со мной, то почему ты делаешь это? — разбито спрашивает Чифую, хлюпая носом.        — Потому что… — тихо бубнит Ханемия в ответ, но останавливается. Правду говорить страшно, потому что Чифую действительно может задуматься о том, чтобы оставить его, но Казутора переступает через себя. Младший заслуживает право знать. — Потому что у меня снова начались кошмары, потому что мне сложно, потому что я боюсь, что если ты увидишь меня в эти моменты, то больше не захочешь со мной быть, что я буду казаться обузой.       От сказанного немного полегчало, словно Казутора скинул огромный груз, который тащил с собой последнее время. Чифую же сперва молчит, не двигаясь, а затем слабо отстраняется, заглядывая старшему в глаза и говоря со всей серьезностью.        — Я никогда, никогда на свете не оставлю тебя. Не важно, какие проблемы, не важно, что ты сделаешь или скажешь, не важно, как сложно будет в дальнейшем, но я никогда не оставлю тебя по собственной воле, Казутора. Но мне больно от того, что ты страдаешь, а я не знаю, как тебе помочь. Поэтому прошу, больше никогда не бойся, что я брошу тебя, и говори мне, если что-то случилось. Даже самая мелочь, я буду рядом, чтобы помочь ее решить. Хорошо?       У Казуторы не находится слов, поэтому он поступает так, как они поступали обычно, отвечая действиями. Он крепко обхватывает лицо Чифую своими ладонями, а затем целует, долго и нежно, стараясь успокоиться и успокоить Мацуно в его руках. Эта ночь наполнена извинениями и тихими «я всегда буду с тобой», а после Чифую предлагает ему альтернативу.        — Если почувствуешь, что снова захочешь что-то сделать с собой, то буди меня. Не важно во сколько это будет, обязательно разбуди меня. Пообещай, что разбудишь.       Ханемия через силу отвечает «обещаю».       Следующий кошмар случается спустя четыре дня после того ночного инцидента, и Казутора долго рассматривает лицо Чифую, прежде чем неуверенно потрепать его за плечо, но, к удивлению старшего, Мацуно быстро открывает глаза, а после крепко обнимает Казутору, изо всех сил стараясь прижать его тело своим, чуть более миниатюрным.        — И ты меня обними, — тихо проговаривает Мацуно, но когда Казутора не двигается, он продолжает говорить. — Представь, что мы падаем куда-то, представь, что нам очень-очень страшно, но мы держимся друг за друга, мы вместе.       И Казутора, игнорируя слезы, которые скопились в его глазах, наконец оборачивает свои длинные руки вокруг тела Чифую, и обнимает его чуть ли не до хруста костей, получая в ответ легкий поцелуй в уголок губ.       Это была последняя ночь, когда Казуторе снились кошмары.       От воспоминаний парня отвлекает копошение Такемичи неподалеку. Казутора быстро встает с земли, подходя к нему ближе, понимая, что тот начинает приходить в себя. Но вместо того, чтобы помочь ему, Казутора отходит на несколько шагов в сторону, поворачиваясь к Ханагаки спиной. Нет никакого желания смотреть на того, кто частично причастен к тому, что Чифую больше нет в живых.       Он слышит, как Такемичи встает с земли, слышит, как тот тут же ноет из-за своей простреленной ноги, и решает дать о себе знать.        — Я оказал тебе первую помощь, — безучастно сообщает ему Казутора, все также не поворачиваясь.       Он готов к любым вопросам и словам, но стоит услышать за спиной удивленное «Баджи?», и Казутора, кажется, теряет последнюю частичку контроля. Сейчас это кажется словно издевкой, как будто сама судьба говорит ему «вспомни, кто еще погиб по твоей вине».       Повернувшись в пол оборота, Ханемия видит, что Такемичи уже стоит на ногах и удивленно глядит на него, а потом, все также удивленно, словно новорожденный олененок, выдыхает:        — Казутора?       Хочется съязвить в ответ, но в тоже время на это нет никаких моральных сил. Он ждет, что Ханагаки что-то спросит. О том, как он оказался тут, или о том, что с Чифую и жив ли он, но вместо этого Такемичи совсем непринужденно выдает:        — Давно не виделись.       Это становится последней каплей.       Казутора бьет его сильно и без предупреждения, сдирая собственные костяшки, но сейчас его это не заботит. Хочется выпустить все свои чувства наружу, лишь бы хоть немного стало легче, поэтому он наносит один удар за другим, валит Ханагаки на землю, совсем не заботясь о его ноге, которую сам же перебинтовал, и начинает пинать по ребрам и животу, словно пытается отомстить за все сразу.       Останавливаться тяжело, но спустя минуту Казутора отступает, переводя дух. Легче от этого не стало, но он рад, что Такемичи получил хоть что-то и сейчас никто не прикроет его зад.        — Примерно также пару дней назад на улице избили женщину, — начинает рассказывать Ханемия, вспоминая тот день. Они шли с Чифую поздно вечером, решив прогуляться, а после услышали крик. Чифую хотел помочь ему, но узнал нескольких уродов, которые творили беспредел, поэтому Казутора вмешался сам, после чего они доставили женщину в больницу. — Я впрягся, а те, кто ее избивал, были членами Свастонов. Так скажи мне, Ханагаки, с каких пор твои Свастоны стали группировкой, избивающей женщин? — «и убивающей людей» хочет добавить Казутора, но молчит. Знает, что если продолжит, то захочет ударить Такемичи снова. Видеть лицо парня тошно, поэтому он поворачивается к нему боком, делая глубокий вдох. — Но все же мне поебать на тебя, — выплевывает Казутора, сжимая руки в кулаки. — Я хотел спасти Чифую, — в уголках глаз собираются слезы, и Казутора рад внезапному порыву ветра, который срывает влагу с его лица. Он мог показывать слабость перед Чифую, мог показывать слабость перед прежними верхушками Свастонов, но Такемичи не увидит ни одной слезинки.        — Он..?       Надо же, про себя усмехается Казутора, все же вспомнил.        — Мертв, — одно слово как приговор, и парень вздрагивает, когда произносит его. — Он всегда сражался в одиночку, Ханагаки, всегда прикрывал твой чертов зад перед Кисаки, всегда думал лишь о том, как бы ты не подставился. Так скажи мне, чем ты вообще занимался? — он наконец набирается сил, чтобы взглянуть Такемичи в лицо, замечая на нем слезы, но они абсолютно его не трогают. У самого слез не осталось совсем, и гребаный Ханагаки даже на секунду не сможет почувствовать все то, что чувствует Казутора. — Дракена казнили, Майки непонятно где, все остальные стали долбанными марионетками Кисаки, и ты в том числе, — Казутора чувствует, что снова начинает закипать, поэтому на секунду прерывается.        — Мне жаль, Казутора, — слышит он в ответ, и теперь усмехается не в слух, а на самом деле.        — Твоя жалость не вернет Чифую, не вернет Дракена, не вернет Майки, — он больше не хочет его видеть, поэтому Казутора быстро достает ключи из кармана, проходя к машине, на ходу бросая «садись внутрь», и Такемичи беспрекословно слушается, ковыляя к пассажирскому сидению.       Едут они молча, но Казутора чувствует пытливый взгляд Такемичи на лице, поэтому не светофоре не выдерживает, поворачиваясь к парню лицом и выдавая злобное «что?», от которого Ханагаки тут же тушуется.        — Прости за Чифую, — тихо говорит Такемичи, но это снова не приносит ничего, кроме новой волны боли и вины.        — Засунь свои извинения в задницу, Ханагаки, сейчас они абсолютно бесполезны. Его смерть лежит на твоей совести.       Он знает, что это не так, он знает, что у них один враг, и это Кисаки, но ничего не может с собой поделать и не собирается забирать свои слова назад.       Через десять минут Казутора паркуется возле замызганного мотеля, и кивает в его сторону.        — Домой тебе нельзя, Кисаки будет ждать тебя именно там. Запиши номер телефона и свяжись по нему, это коп, с которым работал Чифую, он скажет, что тебе делать, — Такемичи не задает лишних вопросов, выуживая телефон из кармана, который разбился за все это время, быстро печатая цифры, отображенные на экране телефона Казуторы.       Это никогда не входило в их планы и не было одним из правил, но Казутора знает, что больше не сможет помочь, а Наото разберется, что делать с Такемичи, возможно, даже запишет его в программу защиты свидетелей, Ханемию это не сильно волнует. Перед тем, как выйти из машины, Такемичи бросает неуверенное «спасибо», прикрывая за собой дверь и направляясь в мотель, сразу же держа на готове кредитную карту. Казутора не смотрит ему вслед, и тут же нажимает на педаль газа, направляясь в их с Чифую квартиру. Все правила, которые Мацуно прорабатывал с особой тщательностью, сейчас путаются в голове, но одно Казутора помнит слишком хорошо, потому что оно нагоняет больше всего страха.       «Правило одиннадцать: открыть верхний ящик стола и достать содержимое».       Его самое ненавистное правило из всех возможных, и сейчас он едет выполнять именно его.       До квартиры он добирается в рекордное время, паркуя машину не на стоянке, а чуть поодаль, если люди Кисаки вдруг захотят ее отследить. Еще одно правило, которое придумал Чифую, и которому Казутора безоговорочно повинуется.       Но стоит оказаться перед входной дверью, как Казутора чувствует, что его начинает трясти. Это всегда была их квартира, с самого первого дня, и сейчас кажется таким неправильным заходить сюда одному, понимая, что теперь так будет всегда, и он больше не услышит довольное «я дома!» с порога, чтобы подойти и встретить Чифую, целуя того в щеку. Ханемия неуверенно поворачивает ключ в замочной скважине, нажимая на ручку и открывая дверь, проходя внутрь.       Сперва в квартире стоит полная тишина, а после слышится совсем легкое, едва уловимое «топ-топ-топ», сразу за которым следует удивленное «мяу», и Казутора опускает голову вниз, натыкаясь на пытливый взгляд Пеке Джея.        — Привет, малыш, — со слезами выдыхает парень, подбирая кота с пола и прижимая к себе, словно это соломинка, которая может помочь ему быть ближе к Чифую. Кот продолжает жалобно мяукать, и Казутора прекрасно понимает из-за чего. Он тоже привык, что если они вдвоем уходили из квартиры, то и возвращались тоже вдвоем, и он не может понять, почему сейчас на пороге стоит только Казутора, и почему Чифую не спешит погладить его по мягкой шерстке. — Я знаю, Пеке, — всхлипывает Казутора, когда кот переводит свой взгляд на лицо парня, — я тоже по нему скучаю.       Спустя еще минуту он все же отпускает животное на пол, медленно снимая с себя ботинки и на ватных ногах двигаясь в глубь квартиры. На столе в гостиной стоит две кружки с остатками недопитого чая и кофе. Перед выходом Чифую радостно сказал ему «приедем домой, и я помою», и Казутора чувствует, как у него начинает кружиться голова. На диване неаккуратно сложен плед со вчерашнего вечера, когда они грелись в объятиях друг друга, не говоря ни слова, просто обнимаясь и целуясь, на балконе лежит журнал про авиацию, который Чифую так и не дочитал, на холодильнике висит список продуктов, которые нужно купить, и Казутора чувствует, что начинает задыхаться. Вся квартира буквально пропитана Чифую, любая мелочь кричит о том, что это сделал или оставил младший, но самого Чифую здесь нет и больше никогда не будет.       Казутора держится за стену, когда медленно двигается в ванную, открывая кран с холодной водой и подставляя под него свои руки, наблюдая, как с них смывается кровь и грязь, как кожа больше не сжимается от того, что парень дезинфицировал руки спиртом, как ладони начинают выглядеть так, словно ничего не случилось. Жаль, что с воспоминаниями нельзя поступить также.       Следом за руками Казутора умывает лицо, смывая соленые дорожки слез, продолжая стоять над раковиной, позволяя каплям ударяться о керамику. Нужно подойти к ящику и посмотреть, что внутри, но он все еще не может собраться с духом. Он много раз задавался вопросом о том, что может быть внутри, но никогда не приходил к какому-то ответу, который его устраивал. Зная Чифую, он правда мог оставить ему все, что угодно.       Казутора медленно вытирает руки и лицо полотенцем, вешая его обратно на крючок, а после заходит в их спальню, сильно закусывая губу. Подушка Чифую слегка примята, а на прикроватной тумбочке лежит книга с закладкой и зарядное для телефона. Спальня то самое место, где все пропитано Чифую больше всего, и Казутора позволяет себе минуту слабости, когда ложится на кровать и притягивая подушку младшего ближе к себе, глубоко вдыхая запах. Она пахнет Чифую. Не кондиционером и шампунем, не порошком, а именно Чифую, из-за чего Казутора сильнее прижимает ее к себе, выпуская дрожащий выдох. Нужно собраться, нужно подойти к ящику, нужно сосредоточиться.       Подушку он откладывает очень аккуратно, а после медленно сползает с кровати, подходя к столу и присаживаясь на стул. Но перед тем, как открыть злополучный ящик, он снова проделывает дыхательную гимнастику, потому что руки начинают предательски трястись. Глубокий вдох, считая до четырех, потом задержка дыхания, считая до семи, а после, досчитав до восьми, медленный выдох. Сразу после он берется за ручку ящика, дергая его на себя.       В глубоком отделении Казутора находит стопку обычных белых конвертов, аккуратно выуживая ее и раскладывая перед собой на столе. На каждом конверте проставлена цифра от одного до девяти. И он сразу узнает аккуратный наклонный почерк Чифую, отчего какое-то время просто разглядывает конверты, так и не решаясь открыть первый и посмотреть содержимое.       Сперва появляется вопрос, почему именно девять, но Казутора быстро проводит параллель. Сливать информацию Наото они начали год назад, а список правил Чифую составил десять месяцев назад, вот только правило про дурацкий ящик ввел на месяц позже. Встречи верхушек тоже делали нечасто, одного раза в месяц было достаточно, особенно если учитывать, что на собрании редко обсуждались действительно важные вопросы. Все более-менее насторожились только в последнее время, когда Наото с нарядами начал накрывать точки, в которых проходила продажа наркотиков и оружия. Поэтому вопрос о цифрах быстро себя исчерпывает. Чифую писал ему каждый раз перед тем, как поехать в то злополучное здание.       К первому конверту Казутора тянется неуверенно, несколько секунд просто держа его в руках, не решаясь его открыть, но в комнату заходит Пеке Джей, укладываясь на кровать, и почему-то это придает сил. Пеке Джей был котом Чифую, поэтому и напоминал ему о Мацуно, хоть младший постоянно спорил, говоря, что теперь это их общий кот. От этого воспоминания Ханемия слабо улыбается, наконец открывая конверт и доставая оттуда сложенную пополам бумажку. Он догадывается, что там, он видит слова, которые просвечиваются, но все равно разворачивает ее медленно и аккуратно, начиная читать.       «Прежде чем ты начнешь злиться на меня, знай, что мне правда жаль, что я оставил тебя и поэтому сейчас тебе приходится это читать.       Я и сам не до конца уверен, зачем пишу это, может даже для собственного успокоения, что я обязательно вернусь, а потом достану это письмо и порву его, выкинув в мусорку. Может для того, чтобы тебе было легче, хотя если честно, то я боюсь, что могу сделать только хуже. Но я надеюсь, что это не так, и ты сможешь найти в моих словах поддержку.       Самое главное, что я хочу тебе сказать, это то, что в этом нет твоей вины. Я знал во что ввязываюсь, знал, что остаюсь на свой страх и риск, и после ареста Дракена стал понимать еще лучше, но не остановился.       Я никогда не рассказывал тебе об этом, потому что знал, что ты попытаешься оспорить мои слова, но все, что я делал, я делал ради тебя. Моим главным приоритетом было не просто засадить Кисаки за решетку, но и отомстить за тебя и за твою потраченную жизнь, потому что все это случилось только из-за него и не из-за кого больше.       Я никогда не был мстительным человеком, но за Баджи, и за тебя я действительно готов был рвать и метать, потому что понимал, что вы оба не заслужили ничего, что произошло.       Ты прекрасный, самый замечательный человек, которого я когда-либо знал, Тора, прошу тебя, никогда не забывай об этом, потому что ты заслуживаешь всего самого хорошего, что может предложить тебе жизнь.       Не грусти из-за меня, потому что если моя смерть станет отправной точкой для того, чтобы Кисаки наконец уличили во всех его преступлениях, то я буду рад, что довел свое дело до конца и смог отомстить ему за тебя. За человека, который стал для меня всем за столь короткий период времени.       Но пока я буду надеяться на лучшее, и буду верить, что ты никогда не прочитаешь эти строки.       И главное, то, что я не говорил тебе сам, но скажу это на листе бумаги и хочу, чтобы ты никогда не забывал это и знал, что это искренне. Знай, что я люблю тебя. Всегда.       Чифую.»       Казутора пробегается по аккуратным буквам снова и снова, вчитывается в каждое слово и особенно задерживаясь на последних, и сильно сжимает губы в тонкую полоску. Чифую знал все это время, Чифую ожидал, что каждая встреча может стать последней, но ни разу не подавал виду, ни разу не намекнул Казуторе, что тоже боится, что тоже не знает, что его ждет. Но Чифую любил его, поэтому не хотел волновать, всегда брал на себя слишком много.       От извечной улыбки младшего в те дни становится не по себе, и Казутора осторожно складывает письмо обратно в конверт, утирая лицо рукавом грязной ветровки, боязно протягивая трясущиеся пальцы ко второму конверту, распечатывая его, кажется, еще боязнее, чем первый.       «Я долго думал, стоит ли писать снова, на секунду понадеявшись на свою удачу, но все же потом понял, что стоит, потому что мне не может везти всегда.       Я хочу написать действительно много, Тора, но стоило мне снова сесть за стол и взять ручку, как я понял, что в голове слишком пусто. Возможно, в глубине души я не хочу думать над прощальными словами, потому что думаю, что все обойдется, но все равно стараюсь собрать свои мысли в одну кучу и перенести их на лист бумаги, чтобы рассказать тебе все, что я чувствую, но никогда не говорил это вслух.       Я знаю, что это действительно выглядит как записки суицидника, и это не есть нормально, но, к сожалению, я не знаю, как еще помочь тебе после того, как меня не станет, и не знаю, как оставить что-то за собой. Я не достиг в жизни чего-то великого, не стал пилотом, как мечтал с детства, не исполнил мечту Баджи с зоомагазином, но главным моим достижением стали отношения с тобой, и об этом я никогда не пожалею, потому что я все еще не могу поверить, что ты правда со мной и даришь мне свою любовь.       Я раньше думал, что спать с кем-то в кровати жутко неудобно. Мы как-то ночевали вместе с Баджи, и он то и дело ударял меня локтями и пихал пятками, хоть я ему это и спускал с рук, но моей самой любимой вещью на свете стало просыпаться с тобой, крепко обнимая, пока твои волосы лезут мне в лицо, но отчего-то это нисколько не вызывает раздражения, и я бы не променял эти утренние подъемы ни на что другое, можешь быть уверен.       А еще в последнее время я заметил, что ты начал чаще улыбаться, и я не могу передать тебе словами, как я счастлив видеть твою улыбку. Может ты не замечаешь этого за самим собой, но я люблю смотреть на тебя, пока ты не видишь, потому что в эти моменты ты выглядишь таким расслабленным и довольным, что я начинаю улыбаться вместе с тобой. И знаешь, я подумал, что нужно ввести ещё одно правило, хоть ты их ненавидишь, но уступи мне только это одно, ладно? Улыбайся почаще, Тора. У тебя очень красивая улыбка.»       Казутора прерывает чтение этого письма и плачет только сильнее. Как он может улыбаться, когда Чифую был единственной причиной всех его улыбок за последние два года? Когда Чифую был единственным, кто заставлял его чувствовать хоть что-то, хоть какие-то эмоции, которые, как казалось ему самому, он разучился чувствовать много лет назад? Казутора плачет навзрыд, когда возвращается к письму.       «И еще знаешь, почему-то я сохранил то свое первое письмо, хотя хотел выкинуть его, как только вернусь домой. Не подумай, я не планирую показывать их тебе, но, возможно, однажды тебе все же придется увидеть это, и я начинаю думать, что было бы неплохой идеей, если бы я оставил все конверты, а не клал только один, как планировал изначально. Теперь это точно звучит странно, я знаю, прости меня.       И прости меня за то, что я не сдержал обещание и не вернулся домой. И я снова хочу сказать тебе, что это не твоя вина, Тора, потому что я знаю, что ты начнешь себя ругать, но не делай этого, хотя бы ради меня. Мне будет гораздо проще, если я буду знать, что ты не проводишь свою жизнь с бременем вины, от которой я пытался помочь тебе избавиться все эти два года.       Поэтому улыбайся, наслаждайся жизнью, просто живи, любимый, и для меня этого будет достаточно.       Я только сейчас понял, что не называл тебя никак, кроме как Тора, хотя пару раз у меня чуть не сорвалось это самое «любимый», но почему-то тогда я засмущался, глупый, конечно, поступок, я имею ввиду смущаться тебя, жаль, что я не могу повернуть время вспять.       И главное знай, что я люблю тебя, сильнее всех в этом мире.       Чифую.»        — Фую, — слабо сипит Ханемия, когда обводит буквы пальцами. Он думал, что боль слегка унялась, но сейчас понимает, что она только усилилась. Он хочет взять Чифую за руку прямо сейчас, хочет крепко обнять его и никуда не отпускать, хочет целовать его в темную макушку и без перерыва повторять, как сильно он ему нужен и как сильно он его любит, чтобы слышать в ответ «и я тебя люблю», а не читать эти слова на бумаге. — Чифую, прости меня, — Казутора откладывает письмо на стол, упираясь локтями в колени и пряча лицо в ладонях.       У него начинается истерика, еще одна вещь, которую он узнал от психолога в исправительной школе, но сейчас рядом с ним нет Чифую, который помог бы ему успокоиться и справиться с чувством утраты. Чифую остался только на белых листах бумаги в красивом почерке, и это все, что Казутора может позволить себе на данный момент.       Парень медленно запускает пальцы в свои волосы, а после сильно сжимает. Сперва боль острая, непривычная от долгого перерыва, но почти сразу ее становится недостаточно, и Казутора сильно хватается за несколько прядей, оттягивая их вверх, намереваясь вырвать. На этот раз в разы больнее, и Ханемия болезненно вскрикивает, когда почти достигает своей цели, но всего на секунду он переводит свой взгляд на Пеке Джея, который устроился рядом с подушкой Чифую, и ослабляет хватку на волосах, вовсе их отпуская.       Воспоминания той ночи, когда Чифую вредил себе, слишком свежи в его памяти, хотя было это давно, и Казутора хочет наругать себя от осознания, что Чифую попросил его не вредить себе и это могло его расстроить. Чифую бы не хотел, чтобы Казутора возвращался к тому, отчего Мацуно помог ему избавиться.       Поэтому Казутора несколько секунд рассматривает свои покрасневшие ладони, затем поворачиваясь к стопке еще не открытых писем, и звучно всхлипнув, он возвращает лист в конверт с номером «2», протягивая руку к следующему.       За вторым следует третий, а за третьим четвертый, и каждое новое письмо все больше выбивает из колеи, перекрывая доступ к кислороду, из-за чего Казутора не уверен, сможет ли дочитать их до конца.       Чифую пишет много, затрагивая разные темы. Он вспоминает Баджи, вспоминает дни в былых Свастонах, с Майки, Дракеном, Мицуей и Па-чином, вспоминает Такемичи, который в детстве казался полным оболтусом, но от этого был забавным, вспоминает, как нашел Пеке Джея и как полюбил животных. Казутора знает все эти истории, они часто делились друг с другом своими воспоминаниями, со временем делая их общими, но все же все равно внимательно вчитывается в каждое слово, грустно улыбаясь сквозь слезы. Чифую всегда умел думать о светлых вещах даже в самое трудное время, но больше всего Казутору грызет то, что он действительно не знал, что Чифую было тяжело, и от того не помог.       Он постоянно спрашивал у него о его самочувствии, но Мацуно лишь улыбался, отмахиваясь, и говоря «все в порядке, Тора, мы почти у цели», хотя Казутора знал, что до цели еще очень далеко. Он старался заботиться о Чифую незаметно. Старался чаще брать на себя домашние обязанности, старался накладывать Чифую порцию еды побольше, начал подготавливать ему ванную, чтобы младший мог просто расслабиться после выматывающих дней. И еще Казутора начал больше говорить о своих чувствах. Он безустанно повторял, как сильно он гордится Чифую, как он всегда будет ему помогать, как они вместе обязательно одержат победу. Сейчас эти слова кажутся скорее издевкой, чем мотивацией, потому что одержать победу вместе у них точно не получится, а сил на борьбу в одиночку у Казуторы просто нет.       Парень педантично открывал один конверт за другим, читая письма по несколько раз, потому что в первый раз разобрать слова мешала пелена из слез, и только на второй удавалось полностью проникнуться, полностью осознать весь смысл написанных слов. Но письмо номер «7» Казутора читает дольше остальных, буквально разбирая слова по буквам.       «Не знаю почему, но сегодня я целый день думаю о тебе и вспоминаю прошлый год.       На самом деле я часто думаю о том, какой путь мы проделали с тобой. Как от врагов буквально пришли к друзьям, после сделав последний шаг и став возлюбленными. И хоть я никогда тебе этого не говорил (и сейчас понимаю, что жалею об этом), но я так горжусь тобой, любимый. Я так горжусь, что ты смог преодолеть свои страхи, что смог довериться мне, хотя ты был не обязан это делать. И, наверное, я благодарен за это. Я знаю, что я не самый лучший человек, не идеальный партнер, о котором мечтают все подряд, но ты принял меня таким, какой я есть, поддержал мой абсолютно сумасшедший и опасный план, и даже на секунду во мне не усомнился.       Я знаю, что мы не часто об этом говорим просто потому, что я не хочу грузить тебя своими переживаниями и длинными историями, но по началу я сомневался, что это сработает. Я не думал, что ты согласишься поехать со мной, когда тебя выпустили. Может быть, на твоем месте я бы как раз и отказался. Но ты поехал, доверился мне безоговорочно, и я понял, что вся моя ненависть тогда, в детстве, была такой глупой и необоснованной. Просто потому, что я не желал думать, что у других есть свои истории и свои проблемы. Баджи из раза в раз говорил мне, что я слишком хороший, что я слишком сочувственный, но я всегда оспаривал его слова, потому что я сочувствовал выборочно, и если человек мне не нравился по каким-то причинам, то я бы и слушать не стал о том, как ему плохо. Так было и с тобой. Кейске постоянно трещал о тебе, кажется никогда не затыкался, только дай ему повод, и он начнет рассказывать, как вы поджигали машины и врывались в драки. И я завидовал, потому что понимал, что у нас с ним абсолютно другие отношения, менее доверительные и открытые, в отличие от ваших. Сейчас я жалею о том своем поведении, потому что понимаю, что мог узнать тебя гораздо раньше, и кто знает, может все сложилось бы иначе. Кейске предлагал мне несколько раз навестить тебя, успокаивал, говорил, что познакомит нас и мы точно сдружимся, но я придумывал глупые отговорки, лишь бы не видеть тебя, потому не знал, смогу ли сдержать свое непроницаемое выражение лица, если увижу тебя вживую, а не на фотографиях.       И я был таким глупым, Тора, потому что черт, мы потеряли столько времени. Хотя может ты бы не захотел общаться со мной тогда, но позволь мне побыть оптимистом и представить, что ты горел желанием повидаться со мной, а я струсил. И еще я очень жалею, что не писал тебе, когда ты отбывал срок. Я хотел несколько раз, писал черновики, но потом рвал их и выбрасывал в мусорное ведро, оправдывая себя тем, что не хочу тебя смущать, но на самом деле я снова трусил в те моменты, хотя сейчас понимаю, что стоило быть смелее. Но я думал о тебе. Не каждый день, тут я лукавить не буду, но думал. Я слушал рассказы Дракена и Мицуи и думал о том, что тебе, должно быть, очень одиноко там. Однажды я даже плакал от этого. Просто как-то накатило, я вспомнил сначала Баджи, а потом на ум сразу пришел ты и история, которую рассказал мне Майки, и я разрыдался, уткнувшись в подушку. Если честно, я так и не понял, из-за чего именно тогда плакал, наверное из-за всего разом, но что я знаю точно, так это то, что впервые мне стало тебя жаль и я захотел тебя поддержать. Может ты и не помнишь, но Мицуя приносил тебе выпуск комиксов и передавал закуски. Не хочу хвастаться, но просто хочу, чтобы ты знал, что это я передал их. Сам идти я постеснялся и попросил Такаши, и тот без лишних слов кивнул, а потом сказал мне, что ты был рад, когда получил эту передачу, и мне стало легче, что я мог подбодрить тебя хотя бы этим. Думаю, я написал это сейчас, чтобы ты знал, что я действительно дорожу тобой, и это не что-то простое и быстрое, оно началось давно, и я надеюсь, что никогда не закончится, потому что я всегда хочу быть с тобой.       И хоть с каждым разом это становится все труднее, но я всегда стараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы выиграть для нас еще немного времени, чтобы отсрочить то, о чем я так не хочу думать. И я знаю, что тебя это тоже беспокоит, поэтому стараюсь в несколько раз сильнее, ради тебя и ради нас. Но мне все равно кажется, что ты каким-то образом чувствуешь, что у меня на душе, потому что я замечаю, как ты начал обо мне заботиться сильнее. Как ты старательно готовишь ужин, как ты убираешь, пока я дремлю, как ты всегда оказываешься рядом, когда мне это больше всего нужно, и знай, что я так безгранично люблю тебя за все это, что порой не знаю, что мне делать со всеми этими чувствами, которые я хочу тебе подарить.       А еще я начал замечать, что ты тоже сильнее прежнего волнуешься. Наверняка ты снова скажешь, чтобы я посмотрел тебе в глаза и пообещал, что я вернусь. Ты слишком хорошо знаешь, что со временем я разучился врать, когда мы смотрим друг на друга. И хоть ты разозлишься, но я все равно скажу, что каждый раз, когда я даю обещание, что все будет хорошо, за спиной я скрещиваю пальцы, потому что не могу обещать тебе того, что от меня не зависит. Больше всего я хочу каждый раз выходить из этого здания живым и невредимым, чтобы снова увидеть тебя, и я надеюсь, что мое желание будет сбываться из раза в раз. Ведь ты все, что у меня есть, Тора, и я снова и снова благодарен за это судьбе.       Знай, что я люблю тебя, родной, и ничто этого не изменит.       Чифую.»       Слезы норовят сорваться с ресниц и размазать красивый почерк Чифую, но Казутора успевает быстрее, стирая капли со своего лица и отодвигая письмо немного дальше, чтобы точно его не испачкать, чтобы оно оставалось таким, какое есть, таким, каким написал его Чифую.       Осознание, что Чифую никогда не произнесет такое долгожданное «я люблю тебя» вслух выбивает из колеи окончательно, лишая возможности сделать вдох, отчего Казутора начинает хватать ртом воздух, прикладывая ладонь к болезненно сжимающейся груди, стискивая майку в кулаке.       Его Чифую больше нет. Его любимого человека убили. Он больше никогда не сможет обнять Чифую, или потрепать его по голове, или танцевать с ним на кухне, слушая глупую музыку по радио, или поцеловать его, сказав спокойной ночи. Все эти мысли роятся в голове словно надоедливые жуки, и каждый из них оставляет болезненный укус, от которого хочется кричать. Поэтому Казутора решает сделать небольшой перерыв.       Он осторожно складывает письмо обратно в конверт и идет на кухню, буквально заставляя себя делать каждый последующий шаг. Он не смотрит на плед на диване, не смотрит на кружки на столе, вместо этого он двигается прямо к раковине, и взяв небольшой стакан наливает себе холодной воды из-под крана, выпивая ее залпом. От это разум немного проясняется, хоть в висках все еще нещадно давит, но он набирает воду вновь, выпивая второй стакан, и сразу же следом третий. Грудь перестает сжиматься, и Казутора наконец делает глубокий вдох, задерживая дыхание на пять секунд, после так же медленно выдыхая. Он должен дочитать письма, просто обязан. Не ради себя и своего блага, а ради Чифую. Только ради него.       Поэтому парень оставляет стакан возле раковины, а потом плетется обратно, так же медленно и неуверенно, слегка пошатываясь из стороны в сторону, словно он пьян. Восьмое письмо он читает словно в трансе, выцепливая из общей массы слов «люблю», «ты самый дорогой человек для меня» и «ты не виноват», но стоит взять в руки конверт под номером «9», как Казутора понимает, что это последнее письмо, отчего он долго его не открывает. Все это ощущается так, словно он снова теряет Чифую, словно на его руках опять ощущается вес неподвижного хрупкого тела, и Ханемия сильно впивается пальцами в ладонь, прокусывая губу до крови. «Ты должен», повторяет он сам себе, как будто это способно помочь справится со всей болью, которая бушует внутри. И все же одна мысль действительно помогает найти в себе силы.       Пару дней назад Казутора видел, как Чифую снова сидел за столом, и это был самый долгий период, который Мацуно провел за своим тайным занятием. Казутора не считал точно, но готов был поспорить, что прошло больше часа, прежде чем Чифую наконец пришел к нему, молча забираясь под плед и целуя его, крепко обняв за шею. Глаза у Чифую были опухшие и красные, на щеках еще виднелись отблески дорожек от слез.        — Что… — только начал тогда Казутора, но Чифую прервал его еще одним поцелуем, а потом снова, лишь бы старший не задавал вопросов.        — Все в порядке, — пролепетал тогда Чифую в чужие губы, и почти сразу спрятал свое лицо в шее Казуторы, прошептав едва слышное «обними меня сильнее, пожалуйста», и Ханемия беспрекословно выполнил его просьбу.       Они проводят в полной тишине минут двадцать. Казутора осторожно поглаживает Чифую по мягким волосам, то и дело оставляя на них легкий поцелуй, больше не задавая вопросов, хотя он переживает, и он знает, что Чифую это чувствует. По его напряженным плечам, по его прерывистому дыханию и по его чересчур нежным движениям, словно он боится, что младший может развалиться от резкого движения.       — Тора, — наконец первым подает голос Чифую, и Казутора сразу слегка опускает голову, соприкасаясь с младшим лбами, мило начиная тереться своим носом о нос Чифую.        — Мм?        — Я просто хотел сказать, что очень счастлив, что ты у меня есть, — голос у Чифую тихий и неуверенный, не будь они так близко, Казутора мог бы не расслышать чужие слова.        — Я тоже счастлив, Фую. Я буквально самый счастливый человек на свете, потому что у меня есть ты, — Чифую от этих слов улыбается, хоть его глаза поблескивают от подступивших слез. Становится очевидно, что младший не хочет говорить, что стряслось, а Казутора просто не может найти в себе силы на то, чтобы надавить на него. Поэтому он осторожно и безумно медленно смещает свою ладонь на мягкую щеку Чифую, а после цепляет его губы своими, в совсем легком, почти что детском поцелуе, но Чифую отвечает, прижимая руку Ханемии к своей щеке сильнее.       Этот вечер наполнен такими короткими поцелуями, сплетанием пальцев и так и не произнесенном вслух, но обоим понятным и взаимным «я люблю тебя».       Воспоминания того дня приносят нескончаемую горечь утраты, и все же Казутора находит в себе силы на то, чтобы открыть последний конверт и медленно вынуть оттуда сложенный пополам лист, разворачивая его и начиная вчитываться в слова.       «Сегодня я подписал конверты. Не знаю, зачем, я не планировал, чтобы ты видел все письма. Хотя я не планировал, чтобы ты в целом хоть когда-нибудь узнал об их существовании. Я надеюсь, что спустя много лет, когда мы оба купим дом в тихой маленькой деревне, где живут одни старики, я отдам тебе все конверты, а ты прочтешь их содержимое и будешь попрекать меня, будешь говорить, каким я был идиотом, как я не заботился о своей жизни, а я буду тихо посмеиваться себе под нос, зная, что все вышло хорошо и мы со всем справились. Вместе.       Тора, прости меня. Если бы я мог, я бы говорил тебе это на протяжении всей недели, но ты так волновался все это время, поэтому я не рискнул показывать, что тоже волнуюсь. Я знаю, что со стороны могло показаться, словно я не прислушался к твоим словам, словно пропустил мимо ушей, что все последние дни у тебя было дурное предчувствие, но это не так, потому что у меня оно было тоже. Я знаю, что мы подступились к этому уроду слишком близко, практически загнали его в угол, и именно поэтому я не могу отступить сейчас, хотя понимаю, что на кону стоит моя жизнь. И поверь, если ты назовешь меня эгоистом, я нисколько не обижусь, потому что ты будешь прав, я и сам знаю, что поступаю эгоистично. Но прошу тебя, поверь, что это никак не связано с моими чувствами к тебе.       Не знаю, заметил ли ты, что последние дни я почти не отходил от тебя, но отчего-то мне захотелось наверстать все упущенное время за крохотный промежуток времени, хоть это и невозможно. Но я дорожу каждой секундой, которую я провел с тобой, потому что ты мой самый родной человек, и дай мне еще десять жизней, я бы в каждой выбрал быть с тобой, как бы пафосно это не звучало.       Порой меня посещают мысли, а вдруг я недостаточно хорош, вдруг я не идеальный, не так хорошо забочусь о тебе, как думаю, поэтому я стараюсь становиться лучше, и старался всю эту неделю. Отчего-то я понял, что мы проводили катастрофически мало времени вместе для людей, которые живут в одной квартире, и мне очень жаль, что именно предчувствие чего-то плохого подтолкнуло меня к тому, чтобы отыгрывать роль идеального парня, хоть я таким никогда не был, пусть и ты захочешь это оспорить. Но в такие моменты свои плохие мысли я стараюсь заменить хорошими мыслями о тебе. Вчера я наблюдал, как ты играл с Пеке Джеем и смеялся себе под нос, и у меня в голове пронеслось такое очевидное слово «семья», что сперва я даже испугался, что опередил события и подумал лишнего, но потом понял, что я наоборот слишком долго откладывал это. Потому что ты моя семья, Тора, мой самый любимый человек. И хоть я никогда не думал, что встречу любовь с моим образом жизни и постоянной опасностью вокруг себя, ты появился в моей жизни, принося мне столько радости и счастья, сколько я не испытывал за всю свою жизнь.       И из-за этого я иногда плачу по ночам, из-за того, что с каждым днем мне все сложнее делать какие-то рискованные шаги, сложнее подставляться под руки Кисаки, потому что мне действительно есть что терять. Потому что дома меня ждешь ты, потому что мы вдвоем готовим ужин, заваливаемся на диван, накрываясь пледом и включая фильм, просто чтобы на фоне был шум, а после начинаем разговаривать обо всем. Я так люблю твой голос, родной. Он часто успокаивает меня в эти дни, когда я думаю, что все это скоро может закончиться, а я так этого не хочу.       Я слышал разговоры его прислужников, ходят слухи, что у нас появилась крыса, которая сливает данные, но пока что на меня никаких подозрений не падает, хотя неизвестно, когда все может измениться в худшую сторону. И если все же удача оставит меня, и случится то, о чем мы оба так не любим говорить, знай, что даже в мои последние секунды все, о чем я буду думать, это ты. Наверное я делаю только хуже этими словами, обременяю тебя, и мне очень жаль, потому что это последнее, чего бы я хотел.       Но если пофантазировать, то я бы хотел, чтобы мы и правда оставили все позади и уехали. Может быть, связались бы с Такаши и купили бы дом по соседству, просто чтобы надоедать ему. А потом, мы бы накопили денег и открыли бы свое дело. Можно маленькое кафе, в конце концов мы с тобой отлично готовим. Или, как мы обсуждали, зоомагазин. Луна и Мана были бы нашими работниками, а мы бы были менеджерами, и начали действительно счастливую семейную жизнь. Если же идти дальше… скорее всего сыграли бы свадьбу, хоть я не вижу в них толка. Но мы бы это сделали просто ради веселья. Такаши сшил бы нам свадебные костюмы, мы бы нашли красивые кольца и рванули бы в штаты, чтобы расписаться. И я бы каждый день без остановки повторял тебе, как много ты для меня значишь. И хоть ты часто говорил мне, что я был тем, кто спас тебя, но знай, что это работает и в обратную сторону, потому что ты спас меня тоже. Ты спас меня от одиночества, спас от необдуманных поступков, спас от серой жизни, которая висит на волоске от опасности. И ты подарил мне новую жизнь, полную улыбок и смеха, полную радости и счастья, полную заботы и любви. И я правда так благодарен тебе, ведь теперь ты и есть моя жизнь, потому что все, что я делаю, я делаю ради тебя, хоть я в этом и никогда не признаюсь. Знаешь, просто из вредности.       Я долго не знал, что мне следует написать, с каждым новым письмом казалось, что слова исчерпали себя, и я писал об этих чувствах в предыдущих письмах или говорил тебе об этом в жизни, но сегодня слова и правда льются из меня сами по себе, поэтому прости, если я буду повторяться или мои фразы будут звучать слишком литературно и эмоционально, но я просто боюсь остановиться, чтобы перечитать, что я написал, потому что у меня осталось слишком много неозвученных чувств, и отчего-то мне кажется, что у меня не выдастся другого шанса сказать тебе о них.       И знаешь, почему-то перед следующей встречей я хочу оставить тебе все письма, наверное поэтому я и подписал их. Считай это перестраховкой или просто глупой идеей, но отчего-то мне кажется, что это правильное решение.       А еще я долго думал над этим, и я не буду говорить тебе об этом сам, чтобы не сглазить, но если на следующей встрече все пройдет гладко, но мы не сможем довести это дело до конца и наконец заставить Кисаки ответить за все его действия, я обещаю тебе, хотя бы здесь, на бумаге, что я оставлю эту затею и мы уедем. Соберем вещи на следующий же день, сменим номера на моей машине, купим переноску для Пеке Джея и поедем куда глаза глядят, чтобы наконец быть в безопасности.       Но если этот план все же не сработает, и ты читаешь это письмо не в преклонном возрасте рядом со мной, то знай, что в этом нет твоей вины, и что ты подарил мне самую волшебную жизнь, о которой я даже не мог мечтать.       Но самое главное и важное, знай, что я люблю тебя. Люблю все это время, сейчас и потом, моя любовь к тебе останется неизменной.       Навсегда твой, Чифую.»       И именно это письмо кажется последней каплей. Осознавать, что Чифую больше не будет рядом сложно, но гораздо сложнее осознавать, что все могло закончиться, что мечта о спокойной жизни была совсем рядом, казалось протяни руку и ты у цели. Но у Кисаки были другие планы.       На Казутору вмиг накатывает волна гнева. Он еще раз перечитывает письмо, аккуратно откладывая его на стол, а после понимает, что хочет что-нибудь ударить или разбить. На секунду появляется мысль порвать все эти письма, но эта идея тут же пропадает. Это последнее, что осталось от Чифую, он не имеет право хоть как-то испортить их.       В итоге свою злость он смещает в ванной, ударяя по плитке на полу, разбивая костяшки на руках в кровь, но боли он не чувствует вовсе. Кажется, что теперь вся боль скопилась у него внутри, и медленно начинает утягивать его в то состояние, из которого не возвращаются.       Он выдыхается спустя полчаса. Он смотрит на кровавые разводы на полу, а потом переводит взгляд на свои покалеченные и окровавленные руки, но не спешит смыть с них кровь и обработать раны. Вместо этого он приваливается спиной к стене и протяжно воет, как могло бы выть дикое животное в лесу от нехватки еды.       Казутора пытается представить себе дальнейшую жизнь, но на ум ничего не приходит. Не приходит возможная работа, не приходят увлечения, не приходит новый стиль в одежде, и уж точно не приходит любовь. Вместо этого Казутора видит лишь черное полотно, которое никогда не будет заполнено яркими пятнами, потому что жизнь без Чифую будет именно такой, и он не сможет ничего изменить.       В какой-то степени это похоже на его первый год в исправительной школе после убийства Шиничиро. Когда он не знал, что будет ждать его завтра, когда не знал, будет ли Баджи действительно ждать его на свободе, когда не знал, сможет ли он забыть обо всем и начать нормальную жизнь. Но если тогда Казутора мог строить призрачные грезы, надеясь на лучшее, то сейчас понимал, что это бесполезно. Что завтра его встретит такой же мрачный и лишенный какого-либо смысла день, что никто не будет его ждать, потому что никто в принципе не знает о его существовании, что образ мертвого Чифую на его руках не сотрется из памяти никогда, и что последнее прикосновение к холодным губам Чифую навсегда отпечаталось на его собственных губах, и сколько ни старайся, оно останется там навсегда.       Казутора снова хочет зарыться пальцами в волосы и сильно сжать их у корней, чтобы попытаться прийти в себя, однако не делает этого. Руки все еще перепачканы кровью, и он знает, что потом у него не найдется сил, чтобы сходить в душ и вымыть волосы.       Парень знает, что ему надо делать. Нужно встать и привести себя в порядок, нужно покормить Пеке Джея и по возможности поесть самому, нужно связаться с Наото и узнать, чем он может помочь, нужно выполнить все правила до конца, хотя в этом Казутора не уверен. Неизвестно, есть ли смысл ехать на вторую квартиру Чифую, Кисаки наверняка уже бывал там, может даже оставил там пару своих людей, просто чтобы они наблюдали. Но Чифую бы расстроился, думает Казутора, если бы узнал, что старший не сделал все так, как они планировали. Поэтому нужно собраться, говорит он сам себе, слезами Чифую все равно не вернешь.       Он опирается руками по обеим сторонам от себя, чтобы оттолкнуться и встать, но его отвлекает звук входной двери и несмелые шаги, отчего он сразу же напрягается, стараясь не издавать лишнего шума. У него много мыслей о том, кто это может быть, но почему-то первая сразу же относит его к Кисаки. Может они все-таки отследили машину и каким-то непонятным образом смогли отыскать их квартиру среди тысячи таких же квартир рядом. Казутора делает глубокий вдох, сосредотачиваясь на том, чтобы дать отпор в любой момент.        — Казу?! — слышится из коридора, и теперь шаги не кажутся такими осторожными, скорее наоборот они ускоряются и становятся ближе.       Когда дверь в ванную распахивается, Казутора тут же глупо вскидывает свой разбитый кулак, как будто это может кого-то напугать, но вместо Кисаки или его прислужников парень видит перед собой запыхавшегося Мицую, который крепко держится за дверную ручку. На нем все еще куртка, а сам он пахнет утренним морозом, на щеках виднеется легкий румянец, видимо от того, что он действительно спешил к нему.        — Казу, — Мицуя тут же присаживается напротив него, беря его покалеченные руки в свои, рассматривая разбитые костяшки, и Казутора может буквально слышать, как в голове парня напротив крутятся шестеренки от того, что он продумывает, как следует обработать раны. — Попросил ведь пять часов, — с небольшим недовольством цокает Мицуя, поднимаясь на ноги и скидывая с себя куртку, откидывая ее в коридор. Ханемия же не произносит ни слова, когда наблюдает, как Мицуя рыскает по их ящикам в ванной, ища аптечку, и наконец находя ее, он присаживается обратно, выкладывая рядом с собой перекись, вату, бинты и йод. — Что произошло? — голос с радражительного становится обеспокоенным, и Мицуя аккуратно кладет ладонь Казуторы себе на колено, смачивая вату перекисью и начиная обрабатывать раны, но Ханемия даже не дергается, все равно ему не больно. На вопрос Такаши он отвечает кивком, и Мицуя оборачивается, замечая кровавые разводы прямо позади себя, слабо кивая, как бы принимая его ответ. — Ты спал?       А разве он мог? Казутора знал, что нужно, он был на ногах больше двадцати четырех часов, но было страшно даже банально закрыть глаза, образ Чифую был слишком свеж в памяти, и парень правда боялся увидеть его в своих снах.        — Нет, — совсем слабо. Кажется, он сорвал голос, пока кричал, но его это не сильно заботит. Мицуя берет его вторую руку, повторяя действия с перекисью, слишком терпеливо дожидаясь, пока кровь остановится.        — Плохо, нужно поспать, — говорит ему совсем очевидные вещи Такаши, возвращаясь к первой руке и открывая йод, начиная обрабатывать края ранок на коже. — И не ел, я прав?       На это Казутора снова молча кивает. Сейчас он чувствует то самое неприятное опустошение, которое было после смерти Баджи. Когда слезы и истерика сменяются состоянием полной апатии, и ты перестаешь чувствовать что-либо вокруг себя, словно ты в комнате с мягкими стенами, которые глушат все звуки.       — Я должен был успеть, Такаши, но не сделал этого, — тихо подает голос Казутора, когда Мицуя обрабатывает йодом вторую руку. — Я должен был вытащить его, должен был быть с ним сейчас. Должен был помочь ему, а не блядскому Ханагаки, — хочется кричать, но Казутора просто физически не может этого сделать. Он исчерпал весь свой и без того маленький запас сил. Мицуя же какое-то время молчит, когда берется за бинт, начиная осторожно перебинтовывать его правую кисть.        — Я не могу знать, насколько тебе больно, Казу. Я тоже потерял друга, но я понимаю, что это не совсем сравнимые вещи. Но я знаю одно, и уверен, что Чифую сказал бы тебе тоже самое, будь он сейчас здесь. В том, что произошло, нет твоей вины, потому что ты сделал все, что было в твоих силах, — Такаши разрывает конец бинта на две части, завязывая узел вокруг запястья Казуторы, переходя ко второй руке.        — Если бы я сделал все, что в моих силах, то он был бы жив сейчас, — едва слышно спорит Ханемия, потому что свято в это верит. Он ведь чувствовал, что что-то не так, знал, что Кисаки не просто так попросил Чифую задержаться с ним. Нужно было зайти в здание раньше, если бы только он был там на каких-нибудь пять минут раньше, все могло бы обойтись.        — Казутора, Чифую бы не хотел, чтобы ты себя так чувствовал, — пытается урезонить Мицуя своим слишком спокойным голосом.        — Ты не можешь знать, чего бы хотел Чифую, — выходит куда жестче, чем Казутора хотел бы, но свои слова он забирать не будет. Никто не мог знать, что на самом деле творилось у Чифую на душе, и Казутора в том числе, но для самого себя он знал, что он подвел младшего в слишком многих аспектах. Он не спас его, не последовал его плану, который разрабатывался год, он буквально слишком бесполезный, и за это он ненавидит себя еще больше. Начинает казаться, что Чифую сделал большую ошибку, доверившись ему. Наверняка кто-нибудь более расторопный и смекалистый успел бы вовремя, нежели сам Казутора. От этой мысли кулаки сжимаются сами по себе, но Мицуя спешит распрямить согнутые пальцы.        — Не делай так, тебе нельзя сгибать руки, так они будут долго заживать.        — Да мне поебать на них…        — И ты прав, Казу, я не могу знать, чего бы хотел Чифую, — перебивает его Такаши, наконец заканчивая со второй рукой, откладывая остаток бинтов обратно в аптечку и опуская голову. — Наверное, никто не мог знать наверняка, может только ты. Но что я знаю точно, так это то, что Чифую слишком любил тебя, сильнее, чем кого-либо. А когда любишь, то не хочешь, чтобы этот человек страдал. Ты бы хотел, чтобы Чифую винил себя за что-нибудь, связанное с тобой?       Конечно он бы не хотел. Если бы такое случилось, он бы наверняка оспаривал слова Чифую, скорее всего беря всю вину на себя, лишь бы только Мацуно не говорил, что все произошло из-за него. И он понимает, к чему клонит Мицуя, хотя не хочется признавать, что он прав. Гораздо проще жить, зная, что он виноват в смерти Чифую и он за это расплатится, чем жить и понимать, что от него ничего не зависело и он не мог ничего сделать, что он был беспомощным в этой ситуации. Но все равно, пусть и через силу, Казутора отвечает на вопрос Мицуи слабым отрицательным качком головы.        — Я тоже так думаю, поэтому не стоит думать, что в этом есть твоя вина. Ты все равно большой молодец, Казу, ты спас человека, благодаря тебе Такемичи все еще жив. Нельзя так думать, он знает, но дай ему возможность, и он бы с удовольствием сделал так, чтобы Такемичи оказался на месте Чифую, а сам Мацуно сейчас был бы рядом, но, к сожалению, у Казуторы нет супер способностей, поэтому он выдавливает из себя слабое «спасибо, Такаши».        — Тебе нужно поспать, — спустя несколько секунд говорит ему Мицуя, заканчивая убирать вещи в аптечку и ставя ее обратно на полку. — Давай, я помогу тебе, — Такаши осторожно берет его за запястья, помогая Казуторе подняться, а после ведет его в спальню, и когда Казутора укладывается в постель, беря подушку Чифую и прижимая ее к себе, Мицуя не задает лишних вопросов, лишь укрывает его одеялом, и присаживается за письменный стол, устремляя свой взгляд в окно, пока Казутора со страхом проваливается в сон.       Ему не снится ничего, кроме ярко улыбающегося Чифую, который из раза в раз повторяет «знай, что я люблю тебя». Все выглядит так, словно кто-то включил сломанный проигрыватель, в котором застряла пленка, и зритель мог видеть лишь один зациклившийся момент, но Казутора наоборот был рад. Было гораздо приятнее думать о счастливом Чифую, чем вспоминать все события прошедшего дня.       Просыпается он от тихого копошения рядом с собой, медленно разлепляя глаза, чтобы увидеть Пеке Джея, который топчется по одеялу рядом, сразу же мяукая, когда он замечает, что парень рядом не спит. Казутора совсем слабо улыбается, поглаживая кота по шерстке, отвлекаясь на стук посуды на кухне, и почему-то первой его мыслью оказывается «Чифую снова готовит завтрак».       Он поднимается с кровати слишком быстро, хватаясь за тумбочку из-за легкого головокружения, но стоит комнате вокруг прекратить вращаться, как Казутора сразу же несется на кухню. Все это было лишь плохим сном, убеждает себя парень, все это было обычным кошмаром, который закончится в эту же секунду, когда он увидит, как Чифую стоит возле плиты, попивая свой кофе.       Но вместо младшего на кухне он видит парня с лиловыми волосами и чувствует запах какого-то супа, нежели тостов и чая.        — Выспался? — спрашивает Мицуя, когда поворачивается к нему лицом, и кажется замечает разочарование на чужом лице, поэтому сразу старается перевести тему. — Садись, я приготовил тебе поесть.        — Я не хочу, — бубнит Казутора, но за стол присаживается, опуская плечи. Дурак. Какой же он все-таки дурак. Чифую нет, повторяет он себе, напоминая. Чифую умер, он больше его не увидит.       — Тебе надо поесть, Казу, хотя бы немного, — тарелка супа перед ним выглядит совсем неаппетитно, хотя Ханемия знал, что Мицуя отлично готовит. Но сейчас даже кусок в горло не лезет, и Казутора продолжает пялиться в тарелку, иногда переводя взгляд на свои покалеченные и перевязанные руки, которые служат напоминанием о том, что вчера все случилось на самом деле и он это не придумал. — Чифую бы сказал тебе тоже самое, поэтому, пожалуйста, хотя бы немного.       Это жестокий метод, оба это понимают, но на Казутору он действует практически безоговорочно, из-за чего он осторожно берет ложку своей перебинтованной рукой и начинает есть. Выходит медленно, и он едва ли набирает в ложку какие-либо овощи, но это уже что-то, и Мицуя снисходительно улыбается.        — Вкусно, — тихо комментирует Казутора, запихивая в себя еще одну практически пустую ложку.        — Я рад, — в той же манере отвечает ему Такаши, поднимаясь со своего места и подходя к раковине, начиная мыть посуду. — Тебе звонил Тачибана, я ответил на звонок. С Такемичи все в порядке, Тачибана пока что забрал его к себе, он будет проходить в деле как свидетель, — Казутора кивает, хотя Мицуя не может видеть его лица. На самом деле ему плевать, что будет с Ханагаки, но все же в какой-то степени он совсем немного горд собой за то, что смог спасти его. Ханемия слишком погружается в свои собственные мысли, переставая есть и начиная просто водить ложкой по тарелке, из-за чего пропускает следующие слова Мицуи, и тут же просит его повторить. — Когда ты доешь, то мы пойдем собирать вещи. Я думал начать это делать, пока ты спал, но не хотел тебе мешать и не знал, что нужно складывать, так что…        — Какие вещи, Такаши?       Казутора откладывает ложку, оставляя ее в тарелке, и смотрит на Мицую слишком настороженно, словно он незнакомец, которого Казутора видит впервые в жизни.        — Твои вещи, Казу. Мы поедем ко мне, по крайней мере на ближайшее время, — спокойно отвечает ему парень, облокачиваясь на стойку позади себя, засовывая руки в карманы джинс. Но Казутора все еще не понимает, почему он должен ехать с Мицуей в его безопасное новое жилье.       Казутора еще не выполнил все правила Чифую, не связался с Наото, и теперь в списке планов появился новый пункт — отомстить Кисаки лично, даже если Казуторе придется рискнуть своей свободой или жизнью. Он хочет расправиться с Теттой лично. Избить его и пристрелить на месте, это не столь важно, он просто хочет, чтобы убийца Чифую умер от его руки, чтобы восполнить чувство вины чувством выполненного долга. И пусть он не до конца представлял, как именно воплотит свой план в жизнь, но он должен был попытаться, а если не получится, то попытаться снова, но Мицуя смотрит на него слишком понимающим взглядом, словно читает его мысли, и Казуторе становится некомфортно. Все же он научился смотреть в глаза только Чифую, а не всем вокруг.        — Я знаю, о чем ты думаешь, Казу. Скорее всего я бы тоже хотел отомстить на твоем месте, — и снова этот слишком спокойный голос, который сейчас кажется таким неуместным. — Но если ты думаешь, что план с переездом придумал я, то нет. Его придумал Чифую.       Казутора же чувствует, как все внутри замирает. Потому что Чифую не мог, просто не успел бы. Он был слишком занят с Наото, слишком много времени тратил на сбор информации, на планирование и расчеты, когда он успел связаться с Такаши?        — Это было перед тем, как я уехал. Он попросил встретиться, и сказал, что со временем дела будут только ухудшаться, я и сам это понимал. Поэтому он попросил меня, что если все же все пойдет не по плану, и случится чрезвычайная ситуация, чтобы я приехал за тобой и увез отсюда.        — Ты не обязан, Такаши, — пытается отвертеться Казутора. Он не может уехать. Он не должен уезжать.        — Ты тоже был не обязан следовать правилам Чифую, но насколько я знаю, ты почти сразу позвонил Тачибане, — парирует Мицуя, и Казуторе нечего на это ответить, потому что это правда. — Чифую знал тебя, Казу. Знал, что ты захочешь отомстить, и не хотел, чтобы ты подвергал себя опасности. Он хотел, чтобы ты был в порядке.       И несмотря на все его мысли и планы, несмотря на то, что он не согласен с этим решением, Казутора кивает, говоря тихое «ладно» и хлюпая носом. Плакать хочется безумно, но слез в организме просто не осталось.       Они идут в комнату, и Казутора беспорядочно кидает свои вещи на кровать, пока Мицуя подбирает их и аккуратно складывает, убирая в дорожную сумку. Личных вещей Казуторы было немного: майки, большие худи, в которых стройный Ханемия буквально тонул, несколько пар спортивных штанов и джинсы. Вещей Чифую же было гораздо больше, и Казутора долго решается, но потом все же складывает с собой несколько свитеров младшего, которые самому Чифую были чересчур большими, а Казуторе подходили в самый раз. Он не знал, будет ли он их носить или доставать и рассматривать, но отчего-то захотелось взять их с собой. Вслед за вещами Казутора собирает свою щетку и расческу (отмечая, что Мицуя вытер все кровавые следы на плитке в ванной), после он кладет книгу, которую Чифую не успел дочитать, несколько игрушек Пеке Джея, и наконец письма, осторожно убирая их в отдельный карман сумки, чтобы они не помялись. Пока Такаши проверяет, чтобы все окна были зашторены, а все краны перекрыты, Казутора берет плед с дивана в гостиной и осторожно поднимает Пеке Джея с пола, заворачивая его в мягкую ткань, на что кот сразу же мурчит, сворачиваясь в клубок и доверительно трется головой о кофту Казуторы, пока тот крепко прижимает его к себе.        — Можем идти, — наконец говорит ему Мицуя, когда заканчивает завязывать шнурки на ботинках, и Казутора в последний раз разглядывает их с Чифую квартиру, стараясь как можно отчетливее запечатлеть ее в памяти.       Казутора не уверен, что когда либо увидит ее снова, но все же надеется, что однажды он еще сможет сюда вернуться, просто чтобы освежить счастливые воспоминания, связанные с Чифую. Например то, как они планировали поменять обои в гостиной, или то, как они стояли на балконе, крепко обнявшись, чтобы не мерзнуть, или то, как они глупо хихикали и спотыкались в этом коридорчике, когда пытались целоваться и на ходу стягивать с себя верхнюю промокшую одежду после празднования дня рождения Казуторы. Забыть все это тяжелее, чем он думал.       Казутора пропускает тот момент, когда по его щеке скатывается слезинка, но он сразу же старается ее стереть. Он достаточно унизил себя перед Мицуей, и плакать перед другом не хочется вовсе.        — Все нормально, Казу, — Такаши кладет ему ладонь на плечо, пару раз сжимая. — Ты вернешься сюда, обещаю, все это временно.       И Казутора хочет ему верить, поэтому силится улыбнуться и первым выходит из квартиры, позволяя Мицуе самому закрыть дверь на ключ, убирая связку в карман дорожной сумки.       В машине Казутора устраивается на переднем сидении, пристегивая ремень и осторожно разворачивая плед с Пеке Джеям на своих ногах. Мицуя предложил остановиться в зоомагазине и купить переноску, но Казутора отказался. Пеке Джей немного топчется, словно пытается устроиться поудобнее, а после ложится, и Казутора начинает почесывать кота за ушком, находя в этом немного успокоения.        — Куда мы едем? — Казутора решается спросить об этом только тогда, когда они покидают Токио, а Пеке Джей на его руках окончательно засыпает.        — Накацугава, слышал о таком? — Мицуя на секунду бросает на него взгляд и улыбается, когда Казутора отрицательно качает головой. — Красивое место, спокойное. Я устроился там в один цех, помогаю шить и разрабатывать модели. Луна с Маной, конечно, по началу с ума сходили от скуки, но в итоге тоже нашли небольшие подработки. Мы купили себе дом. Похвастаться особо нечем, конечно, но я никогда не был приучен к роскоши, поэтому там вполне уютно. Не волнуйся, Казу, тебе понравится. Луна с Маной и мама будут рады тебя видеть.       И Казутора снова старается улыбнуться, а после поворачивает голову к окну, наблюдая за деревьями и маленькими отдаленными домами, которые они проезжают. И хоть теперь он далеко от Токио, все его мысли все равно заняты Чифую. Его Чифую, всегда таким радостным и живым, всегда энергичным и любящим. Воспоминания в голове пролетают наподобие машин за окном. Их первая встреча, их первое прикосновение, их первые объятия, их первый поцелуй. Казутора знает, что Чифую был для него первым во многих вещах, но самой важной, пожалуй, останется то, что Чифую был первым человеком, которого Казутора безгранично полюбил. И это останется неизменным.       Спустя несколько часов его снова начинает клонить в сон, и парень осторожно прислоняет голову к окну, прикрывая глаза. За окном проносятся бесконечные виды, Мицуя тихо включает радио, постукивая по рулю в такт мелодии, а где-то глубоко в мыслях Казутора слышит голос Чифую, который нежно и мягко тянет:       «Знай, что я люблю тебя».       На что Казутора, также мысленно, но все равно нежно отвечает:       «Я тебя тоже, родной. Всегда».