Господа и.. где дамы?

Ещё утром по всему, кажется, замку слышались крики. Главенствующее воплощение казалось ещё более строгим и безжалостным, нежели его предок. Разумеется, к воспитанию юных наследников, которых было достаточное множество, учитывая все территории. Что император строже относился к своим родным детям, нежели приемным, знали все. Особенно младший. Бунтующий и властный характер, что Элиас унаследовал от отца. Случались настоящие вопиющие стычки, даже не смотря на то, что мальчику всего одиннадцать. Как быстро тот, однако, рос, что уже ставил себя на один уровень с отцом. Сегодняшняя ссора, кажется, едва не дошла до настоящей драки, учитывая, что пару тумаков младший успел заработать. И его бы высекли розгами, как и полагается, если бы не вмешательство старшего брата. Старшего и, как известно всем, самого любимого ребенка Священной Римской империи, что наравне с матерью мог усмирить гнев правителя. Каким образом — никто не знал. Никто, кроме двух немцев. Но, если бывший крестоносец своей властью пользоваться ненавидел, только пуще раздражая супруга, то сын был поспокойнее, приспосабливаясь ко всем условиям. Лучи закатного солнца ещё достигали одной из самых высоких башен. Света не хватало, но что-то в этом алом соцветии было. Своё нечто романтичное, манящее и дающее какую-то надежду. На светлое будущее или, хотя бы, спокойное проживание. Сейчас спокойное проживание всех детей держалось только на одном человеке — на старшем сыне. Тиуоз, кажется, родился таким — умеющим приспосабливаться к любым ситуациям. Всегда находящий выход, у которого всегда есть план в голове. Настоящий спаситель, настоящий правитель — Людвиг своим старшим сыном гордился, это знали все. Людвиг своего старшего сына обожал, и это тоже всем было известно. Тусклый свет свеч и из окна огибал, оглаживал все изгибы молодого тела. Твоего мягкого, аккуратного, что хотелось любоваться часами. Тиуоз был мягче, чем его мать : в отличие от Джозефа у него не было рыцарского и завоевательского прошлого. Тиу рос, как настоящий цветок. Видные изгибы тела, мягкие юношеские черты лица уже активно сменяли более острые, но это только делало лицо серьезнее. Большие янтарные, по настоящему золотые, глаза светились на свету. Упругие кудри спускались на ещё не окрепшие плечи, создавая вокруг Франке своеобразную невинную атмосферу. Где-то на полу валялись все его вещи, что были надеты в честь торжества. Какая прелесть. Юношу крепко вжали в матрасы, не давая ни единого шанса на то, чтобы убежать. Да и словно бы тот осмелился. Крепкие и сильные руки империи крепко держали младшего за внешнюю сторону ляжек, раздвигая ноги ещё шире. Пруссак изгибается красиво, старательно, контролируя каждое своё движение. Чувствует попадание по простате и стонет. Растяжно так, сладко, зная, какую усмешку это вызывает у старшего. Руки Людвига поднимаются выше, поглаживая бедра, талию, крепко сжимая каждый участок тела. Возможно, останутся следы. На такой бледной и прекрасной коже. Но ведь Людвигу это нравится. Значит, Тиуозу придется потерпеть. Из приоткрытой двери на какие-то пару секунд замечается движение. Младший уводит взгляд, всматривается. Достаточно хорошо, чтобы увидеть знакомую фигуру матери. Нет, просто Джозефа. Тот смотрит с каким-то неявным отвращением, но, кажется, рад, что этой ночью Людвиг решил идти не к нему. Усмехается злобно, видя, что юноша на него смотрит. И только закрывает дверь, уходя, оставляя отца и сына наедине. Старший наклоняется к самому уху, что-то нашёптывая, сосредотачивая внимание Тиу обратно на себе, и на каждое слово немец послушно кивает. Самозабвенно толкаясь в чужое нутро, Людвиг откидывает голову назад, усмехаясь. Какое же чудо. Такой аккуратный и такой послушный, что просто золото, а не ребенок. Последний толчок и император кончает прямо в младшего. Тиуоз издает стон громче, чувствует, как сдавливают его грудь и послушно ложиться. Закрывает глаза. Отец падает рядом с сыном, усмехаясь. И что-то в этот момент ломается. не из вещей, не в столе государство. В голове. В голове молодого парня, что сейчас спокойно лежал, уткнувшись лицом в подушки. Больно. Как давно всё это происходит? Нет, не когда всё зашло так далеко, а вообще? Когда ему было сколько? 12? Меньше? счёт времени проходит мимо. Помнится только, что Людвиг всегда хотел, чтобы старший ребенок сидел не просто рядом с ним, а прямо на коленках. Как всегда от странного предчувствия Тиуоз не хотел. И как рано, наконец, всё понял. Каждый раз что-то ломалось. В нём самом. Его гордость, самолюбие, желание сбежать. Надо бы похоронить давно. Чтобы спокойно жилось не только ему, но и всем жителям замка. А может и империи, зная переменчивый нрав отца. Зато и мать отдыхает, и дети под надёжной защитой. Почему он взял всё это под свою защиту? Кто-то бы сделал так для него самого? А должно ли его это вообще волновать? Но он всё равно поворачивается, прилагается к отцу, привычно аккуратно улыбается. — Элиас просто перевозбудился после праздника, не стоит на него обижаться, — заглядывает в глаза отцу, сжимая губы. Это ведь всё не должно пропасть зря. — Мм, если ты так считаешь, то ладно. Пусть это будет его подарком, — мужчина опять забирается руками на бёдра парня, пересаживая его прямо на себя. Оглядывает его тело, пока Тиуоз садится удобнее, стараясь продолжать улыбаться. Такая крепко севшая маска разрушиться не должна. — Ещё один заход. И Франке-младший изгибается, расплываясь в расслабленной улыбке. Нет. Он не хочет, он устал, это всё нужно прекращать, но кто ему даст. После всего он обещал зайти к Элиасу. Тот точно его ждёт. Ребенку нужно кому-то выплакаться, а с остальными братьями у своенравного ребенка отношения.. так себе. И Тиуоз взял на себя всю ответственность. И он ее выдержит.