«Тетрадь для сочинений по литературе
и русскому языку
ученика 10 класса «Б»
Православной гимназии им. школы Серафима Саровского
Синякина
Юрия»
***
Это было его последнее лето без экзаменов, последнее несовершеннолетнее лето. О предстоящем одиннадцатом классе, ЕГЭ, поступлении даже думать было страшно. Благо, в Греции приходилось думать только о жаре и о том, как не потеряться на очередной шестичасовой экскурсии. «Всё обязательно фотографируй, слышишь? Нам потом всё покажешь и расскажешь. Ох, если бы я могла поехать с тобой!» — с наигранной заботой наказала мать, оставляя его в аэропорту вместе с гимназистами и их классной руководительницей. И ни Юра, ни его команда, участвующая в олимпиаде, не понимали, почему в Грецию с ними поехал не учитель информатики, которого они так любили, а назойливая классная. Но никто об этом спросить так и не решился. Здесь решали не они, и мнения их никто не спрашивал. Едет классная, значит, нужно купить ей билеты. Во время поездок Юра не отличал развалины храмов, не ориентировался в местности и мало слушал экскурсовода. Паломничество, Иисус, мощи, гонения на христиан, папа Римский, снова Иисус — от жары слова путались в голове и, казалось, даже плавились, таяли и теряли прежнюю форму. Каждое из мест, куда привозил их автобус, было похоже на предыдущее. Одни и те же православные храмы, которые иногда разбавляли изящные языческие постройки. Правда, на последних акцент не делали — зачем ученикам православной школы из российской глубинки знать о древнегреческой культуре и людях, настоящих богохульниках, которые верили в несколько богов одновременно? «И как ей только не жарко?» — Юра захотел сфотографировать очередную табличку перед небольшим святилищем, рядом с которым толпились туристы из других групп, но в кадр попала их классная руководительница, одетая по всем православным канонам: длинная плотная юбка, косынка…. — Ты плохо выглядишь, Синякин, — она подошла к своему подопечному и присмотрелась к нему. «Спасибо, я и так это знаю». — Просто… жарко, — Юра пожал плечами и указал на солнце, что беспощадно грело всех туристов и обжигало их кожу. — Возьми воды, иди в автобус, попроси водителя включить кондиционер. Мне не нужны проблемы, — это прозвучало, как строгий приказ, однако сказано было притворно ласковым тоном. Немного подсуетившись, женщина вложила ему в руки литровую бутылку с водой и развернула лицом к стоянке, где грелись одинаковые белые автобусы. Юре показалось, что от них даже шёл пар и лёгкие блики, словно от костра в каком-нибудь походе. Чёлка неприятно прилипала ко лбу, по вискам скатывались капельки пота, он неприятно жёг покрасневшую кожу, и Юра в очередной раз вытер лицо краешком светлой, почти невесомой футболки. Увидев такое, его мать пришла бы в шоковое состояние, а избежать часовой лекции о том, как важно ценить купленные вещи, не получилось бы ни под каким предлогом. Но мысли Юры заняла другая персона, не менее эпатажная и… странная. Прямо на парковке ярко одетый парень задорно разговаривал по телефону. На вид ему было чуть больше двадцати. Он бодро расхаживал туда-сюда и вот-вот собирался выйти на широкое ровное шоссе, где мчались автобусы и такси. В его оранжевых солнечных очках будто бы отражалось само солнце. Казалось, он о чём-то увлечённо спорил — его руки активно жестикулировали, а тон приятного низкого голоса был настойчив и убедителен. Но по-английски Юра всё равно ничего не понял. Незнакомец пригубил сигарету и отошёл к опущенному шлагбауму, около которого останавливался каждый автобус, съезжая на стоянку с шоссе. — Куда он идёт? — заволновался Юра и осмотрелся по сторонам, но никто не обращал внимания на идущего напрямую к многополосному шоссе молодого человека, который собирался перейти его в неположенном месте на свой страх и риск. И ответственность за жизнь этого незнакомца легла на плечи нерастерявшемуся и неравнодушному Юре — хоть никто и не считал его смелым и сильным парнем, он и сам в это не верил, на него всегда можно было положиться. Он пытался помочь всем и всегда, давал списывать, если просили, выходил к доске — опять же, если класс, не выучивший уроки, этого просил. И хоть ему никогда не ставили высокие оценки, а гимназисты на переменах забывали о его щедрости, он всё равно выходил и помогал. Этот урок в гимназии он усвоил самым первым. Ему говорили об этом ещё в первом классе, и Юра запомнил эти слова на всю жизнь: «Нужно помогать другим, не надеясь на благодарность, делая это искренне, ведь в итоге подаренное добро всё равно к вам вернётся. Всё всегда возвращается». Да и не мог Юра допустить, чтобы кто-то погиб под колёсами автомобиля у него на глазах! — Эй! — Юра уронил бутылку воды и, словно током ударенный, побежал к шумному шоссе. — Там дорога! Эй! Остановись! — но тот парень, будто и не услышал Синякина, вышел на дорогу и размеренно стал переходить первую полосу. Между ними пронеслась машина, Юра отскочил назад, боясь, что силуэт исчезнет под колёсами, но тот кудрявый парень никуда не делся. На лбу от страха выступил холодный пот, а от ветра машин, что проносились перед ним, у него улетела панамка, втайне заказанная на «Shein». «Маме она всё равно никогда не нравилась…» — Уходи оттуда! — он повторил это и по-английски, но незнакомец даже не дрогнул. — Блять, да что ты делаешь? А парень остановился и наклонился, чтобы потянуть яркие рыжие носки. Казалось, его совсем не смущало движение машин вокруг — у него даже пляжная рубашка на ветру не развевалась, будто ветер до него не доставал. — Да там же машина! — закричал Юра во весь голос и указал на приближающийся к тому парню белый автобус с тонированными окнами, который даже не собирался сбавлять скорость. По ближайшей полосе промчалось очередное такси, потоком воздуха чуть не сбившее Синякина. Но, не побоявшись и сжав посильнее кулаки, он всё же рванул на дорогу. Он был бессилен, слаб, труслив, но никогда в жизни не позволил бы умереть даже какому-то незнакомцу-иностранцу. Из-за него однажды уже погиб дорогой ему человек — такого не должно было повториться. Сердце бешено колотилось, автобус стал яростно сигналить — выбежавшему на дорогу Юре, — за спиной было уже две полосы. Ему вслед отчаянно кричал кто-то из гимназистов, классная руководительница, но подросток не слышал их, как тот незнакомец не слышал его крики считанные секунды назад. Продолжая увлечённо говорить по телефону, молодой человек выпрямился в полный рост. И впервые за всё время решил обернуться — посмотреть, кому же те русские туристы так яростно кричали. В его поле зрения тотчас попал — врезался, вписался — Юра и вытолкнул их обоих с дороги. Теряя равновесие, они полетели вперёд, на пыльную обочину. Автобус пролетел в нескольких сантиметрах от них, а водитель по-английски накричал на них, выглядывая из окна. Юра грубо приземлился на камни и песок, а от обрыва его спас только прочный металлический забор, о который тот умудрился стукнуться боком. — Подожди-ка… — промямлил молодой человек по-английски и поднялся с обочины. — Какой-то русский мальчик только что попытался меня спасти, как мило. Я перезвоню. Незнакомец неспешно убрал телефон, снял солнцезащитные очки и наклонился, чтобы лучше рассмотреть Синякина, прямо на месте потерявшего сознание. Он был весь румяный, уставший, а его дыхание было тяжелое. Молодой человек сочувствующе поджал губы — ему было жалко этого хилого мальчишку. — Просто прелесть, я теперь тебе должен, солнце. Таковы правила, — он вздохнул и обернулся, смотря на обеспокоенных взрослых по ту сторону шоссе. — Как же я не люблю быть чьим-то должником, ты бы знал! — парня не смущало, что собеседник его не слышал и был весь в ссадинах и что стоило бы первым делом позвонить в спасательную службу, а не бездействовать. — Но, надеюсь, ты не умер. У меня и так никакой репутации. Представляешь, какие слухи пойдут, если узнают, что из-за меня погиб ребёнок?***
Весь остальной день Юре показался настоящим Адом, и он искренне не понимал, чем заслужил такие мучения. Особенно ярко он задумался об этом, когда поздним вечером сидел в ванной комнате детской больницы рядом с унитазом, с наложенным на левую руку гипсом, повязкой на голове, как у Наруто, только из медицинского бинта, и целой коллекцией ссадин. Потеря сознания, лёгкое сотрясение, сопровождающееся рвотой и головной болью, а ещё и сломанная рука в районе предплечья с наложением швов — это было его наградой за то, что он попытался спасти жизнь совершенно незнакомому человеку в совершенно незнакомой стране. А гимназисты вообще назвали его сумасшедшим, когда он в очередной раз заикнулся о том, что не просто так прыгнул под автобус, а ради спасения некого парня. И если бы у него были силы злиться, он был бы невероятно зол. — Я всё равно не понимаю, почему ты побежал под автобус? Неужели ты, правда, кого-то там увидел? Неужели солнце твою пустую голову так напекло? Тебе эта твоя панамка для чего, мальчик мой? — тщетно пыталась разобраться классная руководительница, уже минут пятнадцать не выходящая из его палаты. Так и не получив ответа, она суетливо перекрестилась и тихо добавила, что «Господь его ещё пощадил» и что «могло всё и сквернее закончиться». И Юра бы продолжил с железной уверенностью убеждать её и гимназистов в том, что тогда на дороге всё-таки был парень и что Юра даже запомнил, как он выглядел и какого цвета у него были носки, но это занятие отняло бы у него последние силы. Всё и так считали его не самым обычным подростком и много о чём говорили за спиной и в лицо, и ему не хотелось закапывать себя ещё ниже. Это и так адски мешало учёбе и желанию просыпаться по утрам. А просыпаться по утрам было тяжко. — Видимо, у меня был очень сильный солнечный удар. Врачи же сказали… — Юра лениво вышел из ванной комнаты, решая больше не спорить ни с кем. — Да, мне всё померещилось, признаю. И никакого парня там, типа, не было, — он поднял на неё уставший, даже разочарованный взгляд. Его округлое детское лицо блестело от капелек холодной воды, щеки до сих пор розовели от румянца. А две самые заметные ссадины — на виске и подбородке — были аккуратно заклеены детскими лейкопластырями. Если бы кто-то увидел Юру в тот момент, то никогда бы не угадал, что он был на заслуженном летнем отдыхе. На учениях — да, на занятии по боксу — очень похоже, после падения со скейтборда — но Юра не катался на скейтборде, хоть и очень хотел. Но совсем не выглядел как тот, кто день назад приехал на каникулы в Грецию. — Да уж, жизнь тебя помотала, — классная руководительница любила озвучивать очевидные вещи заумным тоном. — Я свободен? — спросил он, будто находился в кабинете у директора из-за какой-то оплошности, а не в больничной палате и был всем должен. — Да-да, тебе нужно спать, — она вскочила с его постели и, остановившись в дверях, добавила: — Отдыхай. Утром позвонишь родителям. Набирайся сил, — и это искреннее пожелание снова прозвучало, как приказ, который нужно было выполнить под угрозой расстрела. — До завтра. Она скрылась в лифте вместе с дежурными медсестрами в халатиках, и Юра тихо прикрыл дверь в палату. Наконец, его оставили одного — от него теперь никто ничего не требовал. Над ним монотонно гудел кондиционер, и он решил постоять под потоком прохладного чистого воздуха подольше. В его ситуации это было почти также приятно, как ранним утром постоять на берегу моря и вдохнуть холодный солёный бриз. «Мне ведь нельзя купаться… Один раз сходил на пляж и всё, хватит…. Конечно, спасибо тебе, Господь», — он устало взглянул на гипс и недовольно простонал. «Нужно почистить зубы, — он вспомнил, как его тошнило пару часов назад, и сморщился от вернувшегося привкуса. — Срочно». Но сказать было легче, чем сделать. У него два раза падала крышка от тюбика зубной пасты, щетку другой рукой держать было неудобно, а весь процесс затянулся на долгие пять минут. Он снова вышел из ванной комнаты в скверном расположении духа, едва не плача. — Вот тебе и каникулы в Греции, блять. Ну, хоть на экскурсии ходить не придётся, — Юра попытался себя успокоить и даже приподнял уголки губ, но обмануть себя и в тот раз не получилось. Ему было до жути обидно, что всё это происходило с ним — до жути послушным, правильным, добрым парнем, который каждый год соблюдал пост, ходил в церковь по воскресеньям и старался никому не делать зла. Он даже куклы у сестры в детстве не ломал, а на улице ни разу ни с кем не дрался. Да, он мог обмануть родителей ради собственного блага, забыть помыть посуду или позавидовать какому-нибудь прохожему, но всё это было мелочью по сравнению с тем, как много всего хорошего он принёс в этот мир. Одноклассникам он помогал с домашней работой по алгебре и геометрии, оставался после уроков на дополнительных, участвовал во всех внеклассных мероприятиях, давал милостыню нуждающимся, хоть у самого денег было только на еду. Он даже в приюты ездил и мечтал когда-нибудь завести себе милого рыжего котёнка. Он мечтал об этом так же, как мечтал о маленькой квартире, наполненной уютом и теплом, где он мог почувствовать себя в безопасности. А ещё ему хотелось когда-нибудь посетить Токио, нарисовать свою мангу и участвовать в процессе создания аниме, но «настоящие русские парни о таком не мечтали» — так говорили все в его окружении, и Юре пришлось отказаться от всех своих желаний. И вот теперь, когда ему выдалась единственная в жизни возможность поехать заграницу и отдохнуть, он слёг в больницу уже на второй день. И где здесь справедливость, о которой ему с малых лет твердили? Где та благодать, которая должна была ему вернуться? Ещё никогда, наверное, Юре не было так обидно. — Даже таблетки не взял, — он спустил рюкзак с кровати и залез на неё, снимая больничные тапочки. — Нереально, конечно, мне повезло…. Самый везучий человек в мире! Вручите мне Нобелевскую премию за удачу! И как мне теперь заснуть? — он снова перерыл свой рюкзак, но заветной серебряной пластинки с таблетками, прописанными неврологом, так и не нашёл. — Отстой. Его глаза — добрые карие глаза — начали предательски слезиться, ресницы стали мокрыми. А телу от охватившей его паники снова стало жарко. Он захотел спешно снять футболку, но с одной рукой в гипсе сделать это было невозможно — придётся ему всю ночь умирать от жары в постели. Попытавшись привести дыхание в норму, он свободной рукой вытер кристаллики слёз, смахнул их. Но обида в груди стала такой невыносимой, что он просто уткнулся лицом в сгиб локтя и дал волю эмоциями. Он запрокинул голову назад, но ударился об изголовье кровати. Болезненно простонал и медленно сполз вниз, на подушку, в мягкости которой сразу провалился. На тумбочке нащупал телефон и попытался подключиться к местной сети Интернета, но там нужно было вводить номер, ждать звонка, вводить код…. Юра убрал телефон экраном вниз и решил, что за день достаточно огорчился и разочаровался, чтобы звонить кому-либо и выжимать жизнерадостные фразы одна за другой. Он был не в ресурсе. Потом он мягко спрыгнул с кровати и поплёлся к выключателю около двери, чтобы официально закончить тот неудачный день, но даже это не помогло. Только свет в комнате погас, как в окно кто-то вежливо постучался. Юра стиснул зубы, стараясь не заплакать снова. Нет, ему не показалось странным, что ему стучали в окно на третьем этаже. Его вывел из себя лишь тот факт, что кто-то стучался к нему в одиннадцатом часу ночи. И в окно стучались или в дверь — ему было совершенно всё равно. Он не хотел больше ни с кем разговаривать и делать вид, будто всё было в порядке. — Ты существуешь, охренеть. Я, получается, не сумасшедший. Юра испуганно прижался к двери и стал наблюдать за уже знакомым молодым человеком в яркой пляжной рубашке, что буднично сидел на подоконнике и пускал кольца дыма. Губы слегка касались сигареты, на ухоженных пальцах виднелись перстни. Его солнечные очки в этот раз отражали месяц на ясном небе, а не солнце. А всё, что было белого цвета в его образе — шорты, сандалии, пуговицы на рубашке, тонкая каемочка носков и, удивительно, бусинка-сережка, — всё это будто бы сияло. Во второй раз он постучался настойчивее, будто куда-то опаздывал, и нахмурился. Но снисходительно улыбнулся сразу, как Юра подбежал к окну. В палату вместе с тёплым и душным солёным воздухом ворвался также горький дым от сигареты, из-за которого Юра слегка закашлялся. — С тобой по-русски? Или по-корейски? — он свесил ноги в комнату, но с подоконника так и не слез. Он говорил с заметным акцентом, все твердые звуки были более мягкие, а интонация в предложении была поставлена иначе: ударение падало на последние слова. Но говорил он по-русски, и слушать его было так же приятно, как и смотреть на него. — Да, я… из России. — А что случилось? — молодой человек заметил блестящие в свете луны мокрые дорожки на его щеках. — Ты сильно ударился? Больно, да? И всё из-за меня, — он сочувствующе свёл брови. — Нет. Ничего такого. Просто… устал, — отрезал Юра. — А ты местный? — это первое, о чём он спохватился спросить своего ночного гостя. — Не совсем. Живу я на Кипре, но родом как раз отсюда, из Греции. Смотря, во что ты веришь, — он резко наклонился к нему, схватил за крестик, болтающийся на шее, и брезгливо фыркнул: — Понятно… ещё один. Все вы, русские, такие. Крещёные. Меченые. — Это имеет значение? — Конечно, если ты бог! Ещё какое значение, друг мой, — он изящно спрыгнул с подоконника и прошёлся по палате. — А ты не очень-то удивился тому, что я бог, — гость нахмурился, будто этот факт ущемил его. — Как в «Бездомном Боге»? — Юра опешил и сел на кровать, чтобы случайно не потерять сознание от всплеска эмоций. — Я не бездомный, друг мой. У меня были величественные храмы. И много. И ты даже не представляешь, как меня все любили, как меня почитали! Храмы и сейчас есть. Просто прихожан нет. «Wi-Fi» — вот чему теперь поклоняются… — самопровозглашённый бог гордо вскинул голову и, наконец, снял очки, давая подростку заглянуть в его выразительные лазурные глаза. — В любом случае, я остаюсь богом. Не таким уж сильным, но вполне независимым. И крыша над головой у меня есть. Спасибо Афродите, — он расплылся в блаженной улыбке. — Эрос, бог любви, — и резво протянул руку Юре. — С тобой всё в порядке? — он с неловкостью обменялся с ним рукопожатием. — Куда ты делся после… ну, после того, как я толкнул тебя. Тебя не задело? Все говорят, что тебя там даже не было. Ты не упал за тот обрыв? Ну, там же был обрыв…. — у него плохо получалось сформулировать мысль, и он сжал плечи. — Всё в порядке? — В отличие от тебя, со мной всё просто божественно. Спасибо, что попытался спасти меня. Ты просто прелесть. А я твой должник. — Ты… мой должник? — Юра осторожно вскинул брови, а его щеки залились румянцем. — Да. Ты пострадал из-за меня. Косвенно, конечно, не я в этом виноват, но…. Мне ведь даже не грозила авария, друг мой. И теперь из-за твоей глупости я должен тебе желание, — Эрос снова затянулся, но быстро спохватился и прямо под носом развеял едкий дым. — Ты ведь не против, что я курю? — У медперсонала будут вопросы. Лучше… не надо, — Юра залез на кровать и обнял колени одной рукой, а Эрос кинул сигарету в окно. — Без проблем, как скажешь. — Ты, правда, бог? Языческий, да? — он посмотрел на Эроса так, будто теперь ожидал услышать от него невероятную историю. — А ты переспросил только сейчас…. Сколько прошло с того момента, как я представился? Минута? Да, я бог. Но не твой бог, — он нарочно покашлял. — Пока что, друг мой. Конечно, ты можешь сейчас отречься от своего бога и начать верить в меня, мне будет очень приятно, честное слово. Но пока ты с этим убогим крестиком — я не твой бог. Да, а нас, богов, много. Все боги, про кого ты слышал на этих томных экскурсиях, существуют. Не живут, правда, а выживают. Не у всех есть почитаемые родственники, как у меня. О богах из Африки, например, я последние пару веков вообще не слышал. Ты мою семью-то знаешь? — Твоя семья — это твой пантеон? Я краем уха слушал гида. Это, вроде, так называется? — Да, весь пантеон — моя семья, — Эрос ненадолго задумался, но его сосредоточенность быстро прошла. — Так, чего же ты желаешь? — он облокотился на изголовье кровати и подпёр щёки ладонями, хлопая ресницами. — У меня такой же вопрос к тебе. Ты же… — Юра откинулся назад, но уже осторожнее. — А, да, ты же пришёл за моим желанием, — неловкость повисла в воздухе. — Но я не знаю, чего я хочу. — Все вы такие. Эрос недовольно простонал и широко потянулся — так, что у него слегка задралась рубашка, показалось тело, а мышцы на руках стали чуть заметнее. Но потом он широко улыбнулся и вернулся к юному собеседнику, снова облокотился на кровать и вытянул руки вперёд. — Я ведь любое твоё желание могу исполнить. Сколько тебе? Четырнадцать? Пятнадцать? Или ты всё-таки постарше? Надеюсь, что да. А то так совсем не интересно, — Юра как будто забыл свой возраст и, поджав губы, вдруг спросил: — Ты можешь исцелить мне руку? — «Исцелить»! Я бы душу твою исцелил от одиночества…. Руку ему исцелить надо. Вот ещё, — с его губ сорвалась усмешка. — Пускай сначала в меня поверит миллион человек, а потом ещё миллион построят мне храм и будут каждый день приносить во имя моё жертвы. Вот тогда, пожалуйста, что угодно! Только бессмертным тебя сделать не смогу. Ну, это вопрос времени. Давай, солнце, что-нибудь полегче, — он нетерпеливо надул губки и снова посмотрел на него. — А что именно? — Юра почти слился со стенкой, стараясь игнорировать то, как Эрос иногда сокращал расстояние между ними. — Раз ты такой безобидный, то…. Я могу профессионально влюбить в тебя кого-нибудь. Или наоборот. Это я хорошо умею. Это займёт, конечно, некоторое время, мне нужно сбегать кое за чем домой, но результат тебя полностью удовлетворит. Может, есть девчонка какая-нибудь, к которой ты не безразличен? — Юра медленно покачал головой. — А парень? — Тоже нет, — с некоторым разочарованием ответил подросток. — А хоть хотел бы? — Нет-нет, отстой, я никого не хочу! — он выставил руки перед собой и зажмурился. — Мне не нужны, типа, отношения. — Скучный ты. Ладненько…. — Эрос прошёл по комнате в задумчивости, а Юра попытался восстановить дыхание и стер пот со лба. — Тогда могу с чем-нибудь человеческим помочь. Ну, материальным. Реферат тебе о себе приготовлю для школы, а? Как тебе? Могу целую презентацию про мою семейку. Или какую-нибудь историческую справку. Я ведь всю историю на себе изучил…. — он вдруг ухмыльнулся и шепотом добавил: — Божественно сказал, просто прелесть. — Я как бы учусь в православной гимназии. Меня за такое выгнать могут. Или родителей к директору вызвать. А у меня и так, знаешь, не очень всё в этом плане, — он с робостью поправил чёрные прядки волос. — В православной гимназии? — он положил руку на сердце. — Солнце моё, мне тебя так жаль, — вздохнув, Эрос запрыгнул на подоконник, а потом и вовсе разлёгся на нём, словно на кровати. — Но ты всё равно думай. Я подожду. Но только до утра. Составлю тебе компанию, а на рассвете — у меня самолёт, уж прости. — А куда ты? У тебя какие-то дела? — Юра не мог расслабиться даже после того, как бог перестал пристально смотреть на него своими глубокими голубыми глазами, в которые было запросто влюбиться. — Да, ты не один у меня вообще-то. Я работаю, если ты не знал, — в палате ещё несколько секунд витало молчание. — Уже придумал? — Нет. — Да почему с детьми так сложно? — он взмахнул руками, продолжая лежать на подоконнике. — Неужели тебе, правда, ничего не хочется? Ты попытался спасти мне жизнь — такое дорого ценится, — но Юра чувствовал себя виноватым. — Понимаешь, типа, я просто не знаю, что попросить у бога. У настоящего бога! — он испугался такой формулировки и поспешил себя поправить. — У тебя, в смысле. Не знаю, что попросить у тебя. Рывком Эрос поднялся с подоконника, потом вышел в коридор, оставив дверь настежь открытой, а вернулся с ярким маркером, который взял у медсестры на дежурном посту. По-хозяйски запрыгнул на кровать и протянул Юре раскрытую ладонь. Такая свобода движений, такое независимое поведение и такой настойчивый взгляд…. Синякин не знал, на что ещё был способен этот Эрос, раз был так раскрепощен. — Мальчик из православной школы, я дам тебе свой «Instagram», ладненько? Там же ссылочка на «TT», — он осторожно взял загипсованную руку Юры и каллиграфическим почерком вывел свой ник. — Да не пугайся ты так, я же не кусаюсь, — Эрос засмеялся и снисходительно улыбнулся. — Да я… не боюсь, — это прозвучало совсем не убедительно. — Тогда напиши мне, как созреешь для желания… ой, как же двусмысленно прозвучало, да? — Эрос поднял уверенный взгляд. — Обращайся, в общем. Можешь спокойно писать хоть по-русски, хоть по-корейски — я пойму, я полиглот. — А… — Юра нарочно отвёл взгляд, чтобы сидящий рядом бог любви не смущал его поток мыслей. — А мне это нужно сделать до того, как я уеду? Ну, пока буду в Греции? — Друг мой, я работаю круглосуточно и по всему миру. Только напиши мне заранее. А так мне абсолютно без разницы, ты с Олимпа или из Москвы. Я сам к тебе приеду, выполню желание, и даже платить за билеты и отель тебе не нужно будет. Обычно я заключаю письменные договора, чтобы у заказчиков потом не было ко мне никаких претензий, но ты ещё даже ничего не придумал. Так что подписывать тебе ничего не придётся. Пока что. Ты только на меня подпишись, — Эрос провёл пальцем по его гипсу и широко улыбнулся. — Обязательно. — Ладненько, тогда развлекайся тут, — он пожал плечами, бодро вскочил с кровати и вылез в окно. — Не скучай. — Ага… Юра хотел было остановить гостя и напомнить, что эта палата вообще-то была на третьем этаже и что он по всем канонам разобьётся, но Эрос исчез быстрее. А вместе с ним исчезло и жуткое напряжение — оно так чувствовалось, что Юре пришлось ещё несколько секунд приводить дыхание в порядок. Ему было до жути неловко, и он молился, чтобы Эрос не заметил это. Но как бог любви мог не заметить смущённую детскую искорку в глазах подростка, у которого даже при свете луны был различим румянец? А над дверью всё также гудел кондиционер, в вычищенном добела коридоре на редкие звонки отвечали медсестры, в соседней палате хныкал малыш, а рука у Юры Синякина всё также была сломана. Вот только теперь на гипсе розовым маркером был написан ник самого настоящего бога любви, который этому Юре должен был желание. Сон и усталость отбило напрочь, лёгким не хватало воздуха. Не теряя ни секунды, пока в воздухе всё ещё тонко пахло сигаретами и свежестью одеколона, Юра схватился за телефон и, боясь, что ему всё это только померещилось, зашёл в «Instagram». Пришлось немного повозиться с Интернетом, но это того стоило. И когда социальная сеть загрузилась, он дрожащими руками ввёл ник «omy.eros» и ещё долго смотрел на первый высветившийся профиль. На фотографии определённо был тот самый кудрявый парень, что около минуты назад разговаривал с ним в палате. У него было около трёх тысяч подписчиков, а посты собирали несколько сотен лайков. Это нельзя было назвать популярностью, но кто-то за его жизнью следил. Юра зашёл в его профиль и стал смотреть публикации, с каждой новой фотографией всё сильнее убеждаясь, что этот Эрос — не его вымышленный друг, а вполне реальный человек. Точнее, бог. И даже в социальных сетях он это не скрывал. Правда, писал посты на английском, но всегда можно было посмотреть мгновенный перевод внизу. Чем бог любви мог заниматься в свободное время? Ходить на бесконечные свидания, шататься по популярным барам, разбивать сердца юным поклонницам и зависать в ресторанах? Юра тоже так думал, однако Эрос оказался не таким предсказуемым. Видимо, за несколько тысяч лет своего существования он вдоволь нагулялся и навеселился. И теперь по мере своих возможностей он помогал людям, пытался быть хоть чем-то полезен. И попробовал себя во всём. У него было несколько публикаций с другими волонтёрами, где он убирал дикие пляжи и заповедники, заботился о животных. Юра несколько раз пересмотрел видео, где Эрос с какими-то детьми бегал по пляжу на фоне заката и смеялся. А в моменты, когда он прыгал, казалось, будто он летит. Вообще, он много взаимодействовал с детьми и с молодым поколением, и они рядом с ним выглядели довольными и счастливыми. Юре показалось, что Эрос занимался почти всем — от благотворительности, помощи животным до украшений залов на свадьбах и детскими утренниками. И каждую неделю он делал что-то новое, где-то ещё пробовал себя, периодически возвращаясь к тому, к чему лежала душа. Например, Юра узнал из «stories», что на днях Эрос договорился с одной парой организовать им свадьбу в греческом стиле и что местом проведения думал выбрать любимый Кипр. А в его профиле в «Tik-Tok» активность была получше — больше пятнадцати тысяч подписчиков, больше взаимодействия с аудиторией и больше искренних эмоций. Он выглядел именно так, как выглядел бы любой другой парень, попавшийся Юре «в рекомендациях». И подросток много смеялся, пересматривая его видео, и даже сам не заметил, как несколько добавил «в избранное». — Да как он всё успевает только? — Юра оторвал взгляд от смартфона и взглянул на открывающийся из больницы пейзаж: на серебряную лунную дорожку в море и горы, усыпанные маленькими белыми домиками. — Настоящий бог. И в этот раз Юра осознанно употребил это слово. Он убедился, увидел собственными глазами, что Эрос как бог помогал другим, творил добро, нёс в мир только хорошее и во многих случаях не брал ничего взамен. Ему доверяли, его любили, к нему обращались с просьбами. Совсем небольшая аудитория, но уже — что-то. Юра взялся за крестик, на ниточке болтающийся у него на груди, и стал медленно перебирать его в руках. А что для людей сделал его бог — тот самый бог-с-большой-буквы? Хоть раз он отвечал ему на молитвы? Хоть раз помог с конфликтами в семье или с травлей от учителей? Он даже знак не подал, что был рядом и слышал его. А к чему привела вера в него? К больнице на курорте, сломанной руке и строгим родителям, которые за каждый «грех» отчитывали непутевого сына и называли слабаком? Зажмурившись, Юра порвал нитку на шее, как в кино, и тут же жалобно пискнул, ведь это было больнее, чем он мог ожидать. Старый металл поблёскивал в лунном свете у него на ладони. Ему хотелось выбросить крестик в окно в знак протеста и отречения от прошлой веры, но осуждающие голоса матери и учителей неприятно загудели в голове. Но стоило ли дальше прислушиваться к этим голосам? Много ли хорошего случилось с ним, когда он потакал им: родителям, бабушкам, учителям, священникам? Он когда-нибудь раньше чувствовал тот же трепет, который испытал при встрече с Эросом? А их общение — Эрос ни разу не поднял на него голос, дал подумать, был до невозможности искренен. Вначале он даже заметил его слёзы, спросил о его состоянии. Он будто бы всеми силами хотел ему помочь. Эрос невольно напоминал Юре уехавшую в большой город сестру, по которой тот каждый вечер тосковал. — Да пошло оно всё нахрен! Он весело спрыгнул с кровати, распахнул окно и замахнулся. Отдаляясь от него, крестик пару раз блеснул в свете луны, сделал дугу и скрылся где-то внизу. А Юра рассмеялся — ему казалось, будто он никогда раньше не был так свободен.