жутко

      Юнги не понимает Хэллоуин, никогда не понимал. Невзрачные пластиковые тыквы, скелеты и все остальные безвкусные украшения, кровь, кости и убийства. Костюмы кажутся ему в особенности странными, хотя и не настолько, насколько традиция отправлять детей ломиться в двери к незнакомцам, выпрашивая конфет. Сладости к Хэллоуину иногда бывают довольно вкусными, Юнги готов признать, но после того, как поешь, даже сладости вызывают такие же вопросы, как и всё остальное.       Не то, чтобы его растили традиционно или что-то в этом роде, совсем нет. Он вырос в городе в окружении других культур, других рас, он наблюдал за человеческим празднованием Хэллоуина каждый год, но он всегда чувствовал себя лишним. У его народа это время года весьма священное, беспокойное — жуткое, возможно, но не такое, как у людей, которые танцуют с тыквами на головах. Самайн выпадает на последний день октября и первый день ноября; у гоблинов и фей это конец одного года и начало следующего. В это время земля — в ловушке между мирами, и вуаль, отделяющая её от Потустороннего мира, становится наитончайшей, а поток энергии между двумя реальностями — очень сильным.       С одной стороны, расклад довольно неплох, особенно для таких, как Юнги, и для всех, кто обладает магией, потому что они находятся на пике своей силы. Но, с другой стороны, сила — это не единственное, что свободно переходит через границу. Мёртвые и боги, духи и демоны — всему даётся проход на Самайн, и не всё, что приходит, дружелюбно.       Жутко, да, но жутко по-другому.       Это всего лишь последняя неделя сентября, но Юнги уже ощущает, как оно начинается: чувствует гудение под кожей, как нервы обычно напрягаются на долю секунды, прежде чем по позвоночнику пробежит дрожь. Гудение лёгкое, но оно есть, оно заставляет его ёрзать, когда он сидит без дела, рассеянно стучать пальцами, грызть ногти, пока на периферии зрения движутся тени и краем уха слышен неразборчивый шёпот. Это происходит с Юнги прямо сейчас, и он моргает, чтобы выйти из оцепенения, вспомнить, где находится, что делает: он стоит в проходе между полками в «Daiso» перед цветастым броским ассортиментом товаров к Хэллоуину. В одной руке у него корзина, уже наполненная наполовину салфетками и кухонными губками — два из шести пунктов в списке на его телефоне, который он держит другой рукой. «Салфетки, скотч, лейкопластырь, губки, самоклеящиеся глаза, та-самая-газировка». Ничего из перечисленного не найти в этом отделе, но Юнги каким-то образом оказался здесь, привлечённый противным гоготом реагирующей на движение зелёнолицей ведьмы и её вращающегося кота.       Это странно; все эти цвета и звук — атака на органы чувств, и Юнги не понять смысл этого. Однако его парню — понять.       Тэхён обожает это всё: каждую безвкусную тыкву, каждый злобный череп и каждое стенающее привидение; чертовски обожает. Он проводит весь октябрь, прыгая туда-сюда, опьянённый количеством потреблённого сахара, выбирает себе костюмы (потому что пойдёт на несколько вечеринок) и тщательно работает над тем, чтобы каждый дюйм у них дома выглядел точь-в-точь как этот отдел. Прошлогодний Хэллоуин был первым, который они провели в одной квартире, и Юнги ненавидел это. Ненавидел натыкаться на паутину, висящую в кухонном дверном проёме, или пугаться до чёртиков ночью, когда тыква с датчиком движения загоралась в темноте, как демон, когда он шёл в туалет. Ни для чего из этого нет причин, насколько он может судить; он считал это глупым способом празднования весьма опасного времени года, но потом… случился прошлый вечер.       Прошлым вечером Тэхён спросил больно ли это.       — Когда ты режешь ладонь, — сказал он. — Для обряда на Самайн. Это больно?       В полусне Юнги не придал этому значения, сказал ему, что не больно, потому что дым, которым они дышат до этого, притупляет физические чувства, и Тэхён показался вполне удовлетворённым ответом; разговор был завершён. Только когда Юнги шёл на работу утром, ему пришло в голову, что он никогда не рассказывал Тэхёну подробностей о ритуале на Самайн. Это значило, что Тэхён разузнал сам, ему было достаточно любопытно, чтобы поискать, позадавать вопросы, попытаться понять. Для него, большую часть жизни росшего человеком, многие обычаи и правила народа Юнги всегда были немного озадачивающими — Тэхёна они даже малость пугали, когда речь шла о шрамировании и принесении жертв (поэтому Юнги не так много говорит с ним об этом) — и всё же он пытался изучить это, пока Юнги, в свою очередь, мечтал о том, как бы взорвать в микроволновке демонический светильник-тыкву.       Так что, скорее всего, по этой причине он здесь. По этой причине его заманили ведьма с кошкой, хотя обычно он обходил кругом магазин, чтобы только избежать посещения этого отдела. Он провёл день на работе, чувствуя вину, испортил целую партию настойки, добавив в неё тыквенные семечки, потому что все мысли были о Хэллоуине. Он всё ещё не понимает этот праздник, но Тэхён любит его, и хотя Юнги до сих пор считает, что это ужасно легкомысленно (это просто кучка бесполезных обычаев), этот день важен для мужчины, которого он любит, так что придётся отнестись несколько серьёзнее.       Юнги ещё раз бросает взгляд на страшные костюмы и цветастые безделушки, ловит себя на том, что тянется тыкнуть в резиновую щёку маски оборотня (которая вообще не выглядит как настоящий волк-перевёртыш, что уж), берёт в руки снежный шар в форме тыквы, в котором начинают кружиться оранжевые блёстки, когда он потряхивает его. Это глупо, но красиво, замечает Юнги, издавая себе под нос тихий смешок. Это вроде как забавно, и может быть, в этом и есть весь смысл; может быть, так и должно быть.       Рядом с ним стоит ребёнок, вдруг понимает он, чувствуя на себе взгляд, когда тянется к ужаснейшей кружке, которую он когда-либо видел (она ярко-зелёная, украшенная всевозможными кошмарными Хэллоуинскими существами). Он смотрит вниз, на очень маленького человека с большими глазами и скошенными косичками, бесстыдно пялящегося на него с открытым ртом с чем-то вроде изумления. Девочка рассматривает его метки, Юнги это знает, он привык. Он не так уж и против, когда мелкие пялятся, потому что они смотрят на шрамы и татуировки так, как этот ребёнок сейчас: беззастенчиво, разинув рот от удивления, с невинным любопытством. Взрослые склонны вести себя по-другому, когда понимают что он такое, поэтому дети — почти что глоток свежего воздуха.       — Привет, — бормочет Юнги и переводит с неё взгляд, чтобы посмотреть, хмурясь, на кружку в своей руке. От звука его голоса девочка немного подпрыгивает, захлопывает рот. Её глаза раскрываются шире, что кажется уже невозможным, и Юнги снова издаёт мягкий смешок. — Тебе нравится вся эта фигня? — спрашивает он ребёнка, показывая кружкой на отдел вокруг.       Малышка не отвечает, но опускает глаза на ободок, который сжимает в руках — на нём прилеплены подрагивающие летучие мыши. Она поднимает его выше, чтобы показать Юнги.       Юнги улыбается.       — Мне нравятся летучие мыши, — признаётся он, поворачиваясь обратно к полкам и изучая жуткие товары. — Летучие мыши классные, объективно говоря, но вот скелеты я вообще не понимаю. Тебе нравятся скелеты?       Он бросает взгляд вниз, чтобы как раз увидеть, как девочка без всяческих сомнений пылко машет головой, и Юнги относится к этому с уважением — кивает единожды в мрачном согласии.       — Ты права, — бормочет он, морща нос в сторону кружки в своей руке. — Летучие мыши куда лучше.       С этой мыслью Юнги возвращает ужасную кружку обратно и берёт другую, менее отталкивающую. Эта кружка фиолетовая, покрытая чёрными летучими мышами, с налепленной надписью «ХОЧУ ПИТЬ», которая составлена из неаккуратных кроваво-красных букв. Она заставляет его усмехнуться, и он тихо посмеивается себе под нос. Юнги замечает, что ребёнок тоже улыбается.       — Эта лучше, да? — спрашивает он, показывая кружку ей, но…       — Джиён? — зовёт голос, и девочка резко поворачивается к дальнему концу ряда полок, где появилась женщина. Она, кажется, испытывает облегчение, когда замечает ребёнка, и направляется к ним. — Джиённи, что ты… — начинает она, но обрывает себя, когда видит Юнги. Её глаза быстро пробегают по его лицу, рукам, затем, по всей видимости, оценивают расстояние между ним и её ребёнком, и вот он — совершенно другой взгляд, которым одаривают его взрослые человеческие особи. — Боже, иди сюда, — бормочет женщина, ускоряя шаг, тянется, чтобы поймать ребёнка за запястье и потянуть за собой. — Джиён, пойдём.       Девочка —Джиён — смотрит через плечо назад, удаляясь вслед за своей припустившей матерью. Она кажется сбитой с толку, и Юнги не винит её: он никогда не понимал страх, который люди испытывают, видя гоблинские метки. Они боятся многих вещей, которых бояться не стоит, и недостаточно ужасаются половине того, от чего нужно быть в ужасе; это главное, что Юнги понял о них за двадцать пять лет своей жизни. Возможно, это часть его претензий к Хэллоуину: восхваление всех этих выдуманных страшилищ, в то время как реальные монстры могут быть куда хуже.       Игрушечная ведьма в конце отдела снова гогочет, включившись из-за прошедших мимо Джиён и её матери, и ободок с летучими мышами валяется на полу у ног Юнги, обронённый в хаосе. Он опускает корзинку и приседает, чтобы поднять украшение. Юнги ухмыляется на то, как хорошо оно сочетается с кружкой в его руке. После секунды раздумий он кладёт оба товара в корзинку и выпрямляется, направляясь на поиски самоклеящихся глаз.

***

      Когда Юнги добирается до дома, Тэхён всё ещё в постели; котёнок свернулся на его груди белым пушистым клубком. Дневной режим не очень подходит ему: он всегда ужасно уставший, когда возвращается с работы, и сразу же падает на кровать, чтобы вздремнуть. Сейчас он уже проснулся, но только едва-едва. Когда Юнги открывает дверь, Тэхён отрывает опухшие глаза от экрана телефона.       — Привет, — говорит он, сонно улыбаясь, и ставит на паузу аниме, которое смотрел. Потревоженный его голосом, Маленький Засранец потягивается так, что падает с груди Тэхёна и валится на матрас рядом с ним, вызывая его ласковый смешок. — Малыш, что ты творишь?       Юнги, не говоря ни слова, бросает сумку и присоединяется к ним, стянув куртку на ходу: она ему не нужна. Тэхён смеётся тёплым медовым смехом, и Юнги отодвигает кота в сторону, чтобы плюхнуться рядом. Он оказывается наполовину на Тэхёне, но тот не возражает, торопится накрыть его одеялом, натягивая его на плечи Юнги, в то время как сам Юнги утыкается в шею Тэхёна для поцелуя.       Тэхён поел прошлым утром, поэтому его кожа довольно тёплая, и он пахнет уютом — кондиционером для стирки и их постельным бельём. Это расслабляет напряжённые мышцы Юнги лучше любого эфирного масла.       — Хорошо провёл день, хён? — спрашивает Тэхён низким, хрипящим голосом, всё ещё глухим ото сна.       Юнги чувствует вес на спине, вслед за которым в его футболку впиваются когти, слишком короткие, чтобы достать кожу; он мягко фыркает.       — Устал, — мямлит он, что вовсе не является ответом, но Тэхён понимает и не давит.       — Я тоже, — вздыхает он, поворачивая голову с целью поцеловать Юнги пару раз в щёку; обвивает рукой его плечи, немного стискивая. Это приятно. — У нас был день семейного спорта. Через полчаса после начала пошёл дождь, пришлось переносить всё в спортзал. Намокшие дети капризные, но намокшие родители куда хуже. Ненавижу родителей.       Юнги хмыкает в качестве согласия, думая о матери Джиён и о том, как она смотрела на него с этим странным, холодным страхом. Он тычется носом в изгиб шеи Тэхёна, туда, где тепло. В комнате темно. Меньше мыслей, больше внимания на то, как Тэхён трётся носом о его висок. Пальцы Тэхёна скользят выше, чтобы почесать затылок Юнги, и он включает аниме-сериал, который до этого смотрел.       Юнги замирает так на какое-то время, слушая японскую речь на фоне и не понимая ни слова, пытается не уснуть, потому что его дыхание становится медленным и глубоким, а Маленький Засранец забирается на подушку над его головой и мурлычет, как будто тихо поёт колыбельную. Только когда Тэхён мягко толкает его в плечо, спрашивая, смог ли он найти газировку, Юнги вспоминает о «лишних» покупках.       — Да, я купил её, — говорит он и с недовольным стоном подтягивается на руках, чтобы сесть: вымотанные мускулы протестуют. — Арбузная, да?       Тэхён кивает, ослабляя хватку, чтобы позволить Юнги выбраться из постели и схватить сумку.       — Да, и стеклянная бутылка, — говорит он, расплываясь в широкой улыбке, когда Юнги достаёт, видимо, верный напиток и шаркает обратно, опуская газировку ему на колени. — Спасибо, хён, — воркует Тэхён тошнотворно сладким голосом и, чмокая губами, откручивает издающую шипение крышку.       — В «Daiso» не было глаз-наклеек, но я нашёл их в канцелярском магазине на соседней улице, — Юнги бросает четырнадцать пакетиков с жуткими пластиковыми глазами на кровать, направляясь на кухню, чтобы убрать губки и салфетки. — Уверен, они решили, что я психопат: только психопаты могут покупать по столько пачек самоклеящихся глаз.       — Психопаты и воспитатели детского сада, — поправляет его Тэхён, уже занятый тем, что пытается приклеить глаз на лоб котёнку.       Юнги в течение секунды наблюдает за ним из кухни с осуждением: он, вообще-то, не за этим покупал глаза.       — Да уж, я-то, конечно, выгляжу как воспитатель детского сада, — сухо бормочет он.       Тэхён хихикает; частично из-за слов Юнги, частично — над их теперь «трёхглазым» котом.       — Из тебя получился бы хороший воспитатель, хён, — он делает глоток из бутылки, жмурясь в удовольствии. — Детишки таскали бы тебя за кольцо в носу.       — Мне достаточно тебя, — ворчит Юнги, бросая почти опустевшую сумку для покупок на матрас. — Вот.       Тэхён, навострив уши, закручивает крышку на напитке и с любопытством посматривает на сумку:       — Что там?       Юнги пожимает плечами и идёт в ванную, чтобы засунуть купленные лейкопластыри в малюсенький шкаф над раковиной.       — Просто посмотри, — говорит он, но Тэхён уже, разумеется, открыл сумку, и по квартире разносится его радостный возглас, когда он вытаскивает ободок; летучие мыши на нём подпрыгивают.       — Хён! — кричит он, размахивая ободком, пока Юнги выключает свет и шаркающими шагами идёт через комнату к кровати, к Тэхёну, улыбающемуся так, как будто ему только что подарили остров. — Это мне?       Юнги снова пожимает плечами, а его щёки теплеют, потому что Тэхён всегда придаёт огромное значение любой незначительной вещи, и каждый раз температура тела Юнги подскакивает.       — Если хочешь, — бормочет он, подхватывая на руки котёнка, чтобы занять его место на кровати. Как только Юнги садится и прячет лицо в мягкой шерсти Маленького Засранца, он чувствует, что что-то твёрдое скользит по бокам его головы. Тэхён тихо и низко хихикает, надевая на Юнги ободок.       — Это точно твоё, — сообщает он, щёлкнув пальцем по летучей мыши, и, наблюдая, как она прыгает из стороны в сторону, так широко улыбается, что даже морщит нос.       — Спасибо, — мямлит Юнги, пытаясь казаться равнодушным, хотя и очень сложно не улыбнуться, когда Тэхён вот так сияет.       Он приступает к распаковыванию кружки, завёрнутой в кусок газеты, чтобы не разбилась, и тот всплеск смеха, который он издаёт, — такой чертовски прекрасный звук, что даже котёнок на руках Юнги перестаёт на мгновение мурлыкать, чтобы посмотреть на Тэхёна.       — Я думал, ты ненавидишь это всё, хён? — говорит он, круча кружку в руках; проводит пальцами по аляповатому тексту. — Мне правда пришлось выслушать все твои антикапиталистические тирады только для того, чтобы ты сдался при виде милого ободка?       — Я не сдался, — возражает Юнги, но думает, что его твёрдый тон и сердитый взгляд несколько смягчаются блестящими летучими мышами, подпрыгивающими над его головой. Кот заметил их и вышел на охоту; он пытается забраться Юнги на плечо. — И мне даже не понравился ободок — просто я знал, что ты захочешь запихать его себе куда-нибудь, или что ты там делаешь со всеми безделушками.       — Да, это именно то, что я делаю, хён, — говорит Тэхён, вдруг делая серьёзное лицо: его глаза становятся большими и вдумчивыми. — Я запихиваю их себе куда-нибудь.       В этот раз Юнги не может не засмеяться, хотя и пытается закусить внутреннюю сторону щеки, дабы сдержать смех.       — Очень горячо, — говорит он, наклоняясь вперёд, чтобы вовлечь Тэхёна в поцелуй. Тот тянет его за футболку, притягивая ближе, с мягкими ждущими губами. Они прохладные от газировки, сладкие и с привкусом арбуза. Это напоминает Юнги о том, что он не ел уже много часов, но еда подождёт — так он думает, зажимая нижнюю губу Тэхёна между своими и нежно покусывая. Тэхён выдыхает, тихо, довольно, поднимает руки, чтобы взять в ладони лицо Юнги, обнять его за шею, осторожно углубить поцелуй, и, боже, это просто рай после прошедшего дня.       — Значит, тебе нравится кружка? — спрашивает он через какое-то время, легонько ударяясь с Тэхёном носами. Тэхён мычит в качестве тихого согласия.       — На ней написана правда, — признаёт он, сталкивая котёнка локтем с коленей Юнги, чтобы утянуть второго с собой на подушки, так внезапно, что это выбивает из Юнги дух. Он хрипит от нехватки дыхания, в то время как Тэхён перекатывается наверх, чтобы забросить ногу на его бёдра, и его рука забирается под футболку Юнги, потому что он всегда выискивает места потеплее, как кот, охотящийся за солнцем. Тэхён тычется носом под скулы Юнги и коротко прикусывает мягкую кожу. Он шепчет, и тепло его дыхания заставляет Юнги вздрогнуть. — Только я предпочитаю пить прямо из сосуда, хён.       Юнги чувствует, как на его лице появляется ленивая улыбка, когда он пропускает пряди волос Тэхёна сквозь пальцы. От поцелуев в шею и скулы его кости становятся тающим маслом.       — Вовсе не собирался препятствовать, — уверяет он, задаваясь вопросом, готов ли он ко второму разу так скоро. Юнги не стал бы возражать, но вот его тело вполне может: зелье для восполнения запаса крови, которое он выпил вчера, едва закончило работать только этим утром. Обычно Тэхён ест максимум раз или два в неделю, но иногда у него бывает настроение (и иногда у Юнги бывает настроение) на более частые приёмы пищи.       Однако это не то, что у него на уме сейчас — он внезапно вскакивает, широкая улыбка возвращается, и она ярче, чем когда-либо.       — Я могу заварить в ней горячий шоколад, — объявляет Тэхён, и это кардинальное изменение в планах могло бы сбить кого-то с толку, но Юнги привык к такому; он фыркает с лёгким смешком. — Хочешь тоже, хён? Я откопаю кружку с привидениями, если согласишься. Они будут сочетаться.       «Если согласишься» — потому что Юнги наложил строгий запрет на все хэллоуинские украшения до первого октября. Он чувствует укол совести из-за этого, но должны же были быть какие-то ограничения: если бы он уступил своему парню, то никогда бы не избавился от той мерзкой лампы-тыквы.       — Конечно, — сдаётся он, притягивая Тэхёна обратно за шиворот свитера за поцелуем, прежде чем тот вскарабкается с кровати.       Юнги наблюдает за тем, как он скачет на кухню на своих бесконечно длинных ногах. Неважно, насколько холодно, Тэхён не может спать в пижамных штанах. Сегодня на нём режущие глаз боксеры с узором из подсолнухов — его любимые — хотя даже они не могут отвлечь от золотых бархатных бёдер, залитых ярким светом дешёвой вольфрамовой лампочки. Под ней голова Тэхёна горит золотистым янтарём. Юнги уверен, что большинство людей, встающих под такой свет, выглядят как истощённые жёлтые вурдалаки, но любое освещение, плохое и хорошее, любит Ким Тэхёна.       Юнги чувствует странное подёргивание над головой и понимает, что на нём всё ещё надет ободок, а Маленький Засранец сейчас играет с летучими мышами. Он запрокидывает голову назад, чтобы посмотреть на того вверх тормашками, и, когда кот с любопытством обнюхивает его нос, Юнги громко хмыкает с намереньем испугать его. Котёнок отшатывается, его чёрные зрачки расширяются, и Юнги тихонько посмеивается.       — Иди сюда, — бормочет он, протягивая руки к коту, прижимает его к себе, чтобы он снова сел Юнги на грудь. Кот сразу же поворачивает голову так, чтобы можно было смотреть на кухню — Юнги его очень понимает.       — Хорошего парня мы заполучили, а, малыш? — шепчет он, аккуратно почёсывая котёнка за ухом, и они оба наблюдают за тем, как Тэхён нагибается у холодильника, чтобы отыскать молоко. Его задница выглядит так чудесно в этих чёртовых боксерах, что это даже глупо.       Маленькому Засранцу нечего ответить, но он поворачивается, дабы вонзить свои острые крохотные иголки, называемые зубами, в большой палец Юнги, и этот жест выглядит явным выражением согласия.