***
Все мужчины семьи — дядя, который приезжал к ним на своем роллс-ройсе и важно раскуривал дорогие сигары у камина, отец, который хоть и был слишком занят своим бизнесом, но все равно часто выкраивал время на Очень Важные разговоры с сыном, — когда-то учились в университете города с неблагозвучным названием Рэйвенз-Энд*. Все они состояли в молодости в братстве и до сих пор перечисляли туда взносы. Этот же путь с рождения ждал и Коннора — о том, что если он хочет хоть чего-то добиться, обзавестись полезными связями, стать кем-то достойным, он обязан вступить в «Сигма Тета Дельта», он слышал, когда был еще ребенком. Ежедневно ему напоминали, что лишь восемь с половиной процентов американских студентов состояли за все время в разных братствах, и именно из них будет коваться будущая элита общества. Членство в мужском тайном обществе требовалось для всего: чтобы занять место главы крупной корпорации и попасть в большую политику, получить пост сенатора и стать президентом США… Отец, впрочем, перестал скрывать свое разочарование в нем довольно давно, так что о президентском кресле упоминал только в контексте — вот пост, которого тебе точно не видать. О том, чего хочет сам Коннор, никто не спрашивал, и со временем он и сам поверил, что братство — его судьба и единственный шанс на будущее. Хотя не то чтобы членство в «СТД» сильно помогало ему добиться признания. Иезекииль Деркус писал, что ценность человека измеряется по отметинам на его кровати, и в этом случае ценность Коннора была почти нулевой. До достижения священного числа ему было далеко, как до Луны. Нет, конечно, проучись он в колледже несколько десятилетий, пока не придет XXI век, и тогда, наверное, ему все же удастся уломать шестьдесят семь девчонок лечь с ним в постель. Но Коннор очень сомневался, что семья согласится так долго платить за его обучение. Тем более что асом в учебе он не был. Как не был и виртуозным пьяницей — за Тоддом, называвшим бурбон своим топливом, ему было не угнаться. О его крайне печальных успехах в области соблазнения вообще стоило помолчать. У Джейка это всегда выходило словно само собой: он разок улыбнется, заговорит, и вот уже девушки так и льнут к нему. Если то же самое пробовал провернуть Коннор, даже дословно повторяя за Джейком, девчонки сразу чувствовали себя неловко, зажимались и в конце концов под благовидным предлогом старались от него отделаться. Однажды он полвечера прождал одну такую у музыкального автомата — Салли навешала ему тогда на уши лапши, будто только что вспомнила: ей ведь нужно готовиться к завтрашнему тесту, но она постарается вернуться. Почему бы ему не посидеть здесь и не подождать? Он ждал. Долго. Как какой-то Хатико. Потом случайно заметил, как она с помадой, размазанной вокруг рта, спускается сверху под руку с Гарри, украдкой поправляя юбку и повиснув на Гарри так, будто он — ее личный столб для стриптиза… Но, может, потому что с женским полом у него не складывалось, его имени и лица все еще не было ни на одном из пятнадцати плакатов с надписью «Пропал студент»? А вот имя Гарри было. И Джейка — тоже. Почему-то в тот день, когда Джейк сбежал от них, не выдержав позора, Коннор и не думал сомневаться: он очень скоро встретит друга и спросит наконец, что это была за херня. Но никто из них не увидел Джейка больше никогда. Ни на занятиях. Ни в кампусе. Ни в доме братства. Нигде. Большая часть братьев из «Сигма Тета Дельта» тут же от него отреклись. Не вышло никакого объединения в духе: мы же одна семья, так давайте отыщем потерянного брата, это наш долг. И эмблему братства — осьминога с множеством щупалец, который вообще-то означал, что они все одно целое, — никто даже и не подумал упоминать. Кто-то в высших кругах счел, что Джейк Мэтьюс — бывшее украшение и гордость братства — больше для «Сигмы» не подходит и все должны забыть, что он когда-то был с ними. «Они решили так сразу после того, как то, что должно было его вознести, стало его падением, — объяснил ему Тодд, цитируя высшее руководство, взрослых мужчин, которые финансировали братство и заботились о его престиже. — Они думают, Джейк вернулся домой, потому что ему совестно смотреть нам в глаза. То, что с ним случилось, и правда отстой». Тогда Коннор и ощутил приступ стыда. Не за Джейка. За себя. Как он мог быть таким недогадливым, таким слепым? И он еще считал себя близким другом Джейка? Хотя, если быть совсем уж откровенным, Коннору хотелось быть для него кем-то намного большим. Самым лучшим другом, доверенным товарищем или… Дальше мысль каждый раз буксовала, как старый автомобиль марки «паккард», не позволяя даже внутри собственной головы мечтать о чем-то еще. Он восхищался Джейком… как там было в той детской книжке — до Луны и обратно. Он бы все отдал, лишь бы получить то, что имелось у Джейка: отпадную внешность, невероятное обаяние, шикарно подвешенный язык, но никогда не завидовал, что сам не таков: слишком маленький рост, субтильное телосложение, обычное, даже невзрачное лицо, язык, прилипающий к нёбу каждый раз, когда нужно с кем-то поговорить. Джейк был для него безупречным небожителем еще до того, как его провозгласили богом во время ритуала. Как можно завидовать божеству?.. Когда Коннора попросили прибраться в комнате Джейка, заявив, что пустующая комната на одного — слишком большая роскошь и есть много кандидатов, мечтающих ее занять, он выяснил, что совсем не знал своего друга. Оказалось, Джейк в детстве был далеко не таким супергероем, каким приехал в колледж. Ему тоже бывало когда-то грустно, и он чувствовал себя никчемным. Почему именно этот прошлый Джейк грустил, Коннор тоже узнал. Он вовсе не хотел шарить по личным вещам, собираясь всего лишь аккуратно сгрести их в коробку и выслать к другу домой. Но когда он складывал книги, до того расставленные на полке у изголовья, из одной из них выпала фотография толстого рыжего мальчика в очках, на плече которого сидел желтый попугайчик с хохолком. Мальчик широко улыбался в камеру. «Джейки М., 11 лет» — сообщила Коннору надпись на обратной стороне снимка, и он, не веря своим глазам, присмотрелся и понял: а ведь это правда Джейк, черты лица точно его! В других книгах отыскались еще фотографии, где рыжий мальчик оставался таким же толстым, вот только улыбка его лицо навещать перестала. А под палубой многопарусного макета корабля — Коннор столько раз его видел, но знать не знал, что он вообще открывается — нашлась тонкая тетрадь, где Джейк, капая слезами на страницы, рассказывал, как в школе его снова забросали тухлыми яйцами и гнилыми помидорами, обзывая жиртрестом и Робин-Бобином. Прибавилось к образу и еще несколько деталек. На Джейковой кровати, повидавшей десятки студенток и даже одну преподавательницу, лежала коробочка от таблеток экстренной контрацепции «Plan С. Одна пилюля — все, что тебе нужно» со свежей датой, и блистер оказался пуст. Ко дну кубка — еще несколько дней назад он был полон бесплатных презервативов — присохла рвота. Кто-то другой, наверное, на этом прекратил бы возиться с барахлом Джейка и его мерзко воняющими секретами и с отвращением покинул бы комнату. Коннор вместо этого сел и крепко задумался. Кое-что не давало ему покоя уже довольно долго, но только сейчас, когда он понял, что на самом деле творилось у друга на душе, и Коннор начал припоминать, какими неестественными порой казались Джейковы улыбки, — будто фасад, безупречная картинка для него самое важное, показать свою неидеальность он не может даже перед близкими, — мысль оформилась до конца. Это покрывало, в которое Джейк закутался во время неудавшегося ритуала, — для чего оно? Он сроду подобного не носил, так что же стремился скрыть? И почему так не хотел вешать вымпел, это же было целью его жизни? Столько вопросов, ответов на которые у Коннора не имелось. Зато он ощутил запоздалый укол сожаления: он ведь и сам оказался под конец плохим другом. Джейку было явно больно тогда, он едва мог сдерживать стоны и постоянно прижимал руки к животу, но никто из них даже не спросил, что с ним происходит. Остальные — ладно. Но ведь он стоял тогда рядом с Джейком, сообщал, как гордится, даже ключи от машины отобрал… И не помог. Никак не помог. Коннору захотелось дать себе хорошую затрещину за такую нечуткость, но вместо этого он вскочил и взволнованно заходил кругами. На третьем или четвертом круге он все-таки заметил «слона в комнате» — полустертый телефонный номер на зеркале, написанный помадой. Девчонка, с которой Джейк тусил на своей последней вечеринке братства? С которой он ушел наверх после долгого переглядывания через весь зал? Он не был уверен, что точно помнит оттенок губ, но, кажется, ее помада была именно такого цвета. Финальная часть номера 555–23-.. была смазана практически полностью, но Коннору казалось, ее будет легко восстановить. Всего-то две цифры, не так уж много комбинаций придется перебрать, а уж будет в этом смысл или нет, он сможет выяснить потом. Рискнуть стоило в любом случае.***
Сандру П. Мюррей удалось подловить у факультета технологий, но подойти к ней он смог, только когда она прошла под каменной аркой и ступила на дорожку, соединяющую корпуса. В одиночестве. Для того чтобы выяснить, кто она, Коннору пришлось попотеть: он перебирал последние цифры начиная с единицы, а нужной комбинацией оказалась 86. Так что, прежде чем попасть по адресу и услышать: «Это дом Ральфа, Маргарет и Сандры Мюррей, чем мы можем вам помочь?», он поговорил с диспетчером службы такси и усталой работницей автомастерской, одиноким полуглухим стариком и оператором доставки пиццы, и выслушал, наверное, миллион гудков — в тех случаях, когда трубку просто никто не снимал. Но, конечно, если бы он просто бродил по кампусу и спрашивал, не видел ли кто девушку с вьющимися каштановыми волосами, которая любит носить юбки со складками и блузки пастельных тонов, это был бы вообще дохлый номер. Хотя, безусловно, злость по отношению к ней была связана вовсе не с потерей времени, а с похищенной папкой, которая сейчас лежала в его портфеле. Решив не скрывать свои опасения и неприязнь, Коннор припер ее к каменной стене и бросил обвинение: — Что ты сделала с Джейком? Девушка подняла голову в аккуратном бордовом берете, и у Коннора промелькнула невольная мысль о Красной шапочке, завлекающей волков. Потом она нагло ухмыльнулась, и к прошлой ассоциации добавилась еще одна. «Только, может, она сама волк?» — С каким еще Джейком? — спросила она невинно. Можно было решить, что она тут совсем ни при чем, но он не дал себя провести. — С тем, который провел с тобой ночь, а на следующий день пропал. — Коннор ткнул пальцем в сторону злополучного стенда. — Все равно не понимаю, при чем тут я, — Сандра по-кукольному хлопнула ресницами. — В чем ты меня обвиняешь? — В этом! — выпалил он и вытащил на свет медицинское заключение. Прийти и забрать его было легче легкого: доктор Гарольд Кублер никогда не отличался особым рвением к работе, ребята из братства часто пользовались этим, чтобы натырить в его отсутствие таблеток для вечеринки. Не изменил он себе и в тот момент, когда Коннор наведался в медпункт, чтобы узнать, побывал ли там Джейк после того, как ему посоветовали пойти и провериться. Доктор Кублер сидел в комнате отдыха, пил чай и с упоением рассказывал медсестре жалостливую историю о том, как «какая-то прошмандовка в желтом платье увела у него бумажник, а он только-только начал чувствовать, что между ними возникла связь, вот ведь как бывает», и ему было до лампочки, кто там проходит мимо него к картотеке. Ничего удивительного в этом не оказалось. В отличие от диагноза Джейка. Сандра рассмотрела листы, содержащие совершенно дикие вещи, с преувеличенным интересом. Она даже бровью не повела, когда увидела в карточке крестик рядом со словом «беременный», результаты анализов с уровнем ХГЧ, соответствующим примерно четырем-пяти неделям: Коннор раньше и не подозревал, что это такое, а из карты узнал, что это гормон, который бывает только у беременных, и последний комментарий: «Частота сердцебиения плода при осмотре фонендоскопом говорит о сроке в 15-16 недель». Потом она сказала ехидно: — Ну надо же! Спасибо, что предупредил, и не подумаю теперь обращаться к местному врачу, если что-то понадобится. Не хочется как-нибудь обнаружить, что у меня в карточке записано «проблемы с простатой». Или, может, это дурацкая шуточка вашего доктора? Девчонки говорили, он их любит. — Не корчи из себя юмористку, — разозлился он. — С тобой что-то не так, я это знаю. Ты точно причастна к исчезновению и Джейка, и остальных. Я узнал, первый из парней пропал в твой первый учебный день. Скажешь, это совпадение? — Не скажу. Я вовсе не должна оправдываться перед тобой… Как там тебя, кстати? — Коннор, — выдал он чуть ошарашенно, запнувшись на собственном имени. — Приятно познакомиться, Коннор, — бросила Сандра. — Мне пора идти на уроки. Она надела на плечо ремешок сумки и добавила с усмешкой: — Но мы можем вместе провести время сегодня вечером. Я открыта для предложений. Поднялись бы к тебе в комнату, потанцевали, еще чем занялись… Не хочешь? Коннор даже попятился от такой перспективы и яростно замотал головой: не-не-не, ни в коем случае. Уголок ярко-карминовых губ Сандры поднялся еще выше: — И ах да, я вспомнила твоего друга. Врун, мудак и лицемер, вот он кто. Если даже с ним что и случилось, это точно не моя вина, а лишь его собственная заслуга. Она сверилась с миниатюрными часиками на тонкой руке и, не дав себе труда попрощаться или добавить еще что-то, зашагала в сторону массивной двери здания, похожего на готическую церковь.***
Какое-то время после этой беседы он старался держаться от Сандры подальше, все равно отмечая каждое ее появление рядом. Вечеринки в братстве проходили не каждый день, и не на каждую из них она заявлялась, разумеется. Но и то и другое случалось достаточно часто, чтобы напрячься. «Сигма Тета Дельта» было самым богатым и популярным братством в штате, насколько Коннор знал. Все хотели попасть на их тусовку. Сандра, видимо, хотела этого тоже, поэтому и возникала порой в зале — такая загадочная, с плавными движениями, обворожительная… Не всегда она уходила с вечеринки с компанией. Не всегда с ее партнером что-то случалось. Однажды Коннор отметил, что знакомая хрупкая фигурка стоит рядом с Тобиасом, который теперь помогал раздавать бесплатные резинки, они целуются, так жадно и агрессивно, будто не могут друг другом насытиться, а потом идут наверх, трогательно держась за руки, и мысленно с Тоби простился. Но на следующий день Тоби спустился к завтраку как ни в чем не бывало, и когда Коннор спросил, как ему понравилась ночь с Сандрой, мечтательно закатил глаза и заявил, что она была просто огонь, лучшая девушка в его жизни. Других подробностей он выдавать не стал. Просто сообщил, что рассказать о сексе с ней тому, кто не был с ней в постели, невозможно, «говорить об этом — все равно что танцевать об архитектуре». Отношения с Сандрой, впрочем, он продолжать не стал. Слишком важной оказалась возможность поскорее достичь пьедестала с числом шестьдесят семь, тем более что к нему было пройдено больше половины пути, по собственному признанию Тоби. После этого подозрения в адрес девушки у Коннора слегка угасли. До тех пор, пока Фред, светловолосый красавец-Аполлон, звезда бейсбольной команды колледжа, не угодил в ее сети. Все видели, как они танцуют под «Я отыщу тебя осенью» — любимый хит братства, без которого не обходилась ни одна тусовка с начала учебного года. Все видели, как он подхватывает ее на руки, будто она ничего не весит, и несет вверх по лестнице. Мало кто, кроме соседа по комнате, видел, как Фреда жестоко рвет поутру. И уж совсем никто не знал, куда этого несчастного понесло после обеда. Он исчез, не захватив с собой никаких вещей, не пропало ничего, кроме его машины. Коннор, впрочем, подозревал, куда Фред мог отправиться — уже давно он, знающий их номер телефона, нашел в справочнике адрес семейства Мюррей… Вот так и вышло, что сейчас он стоял на улице возле их дома — самого обычного, светлого и двухэтажного, с забором из белого штакетника и садом, полным цветов; разве что причудливые решетки на ставнях привлекали внимание — и, воровато осматриваясь, заглядывал в окно. Периодически он доставал из кармана бинокль для наблюдения за птицами, чтобы лучше все разглядеть. Внутри дом тоже смотрелся как ординарное семейное жилище. Дом родителей Коннора выглядел примерно так же. Алые шторы и тонкие прозрачные занавески. Зеленые обои в цветочек. На столе — длинные свечи в старомодном медном подсвечнике, а на стене — парадный семейный портрет: обаятельная девушка, благообразный светловолосый мужчина, сохранившая остатки былой красоты женщина. Казалось бы, все хорошо, но Коннора в нем что-то смутило. Когда он взглянул на портрет через окуляр бинокля, то догадался, что именно. В самом центре картины были хорошо заметны не до конца оттертые бурые кляксы. Кровь?.. Наполовину задернутые шторы хорошо скрывали его от глаз обитателей дома. А даже если бы и нет — вряд ли у них хватило бы времени, чтобы смотреть на окна и выискивать наблюдателей. Они были вовлечены в другое занятие. Настолько ужасное, что когда Коннор разглядел, что происходит внутри, он зажал рот рукой, чтобы не вскрикнуть. Отец Сандры, кудрявый, коренастый и полноватый — вылитый толкиновский Сэм Гэмджи как он есть, — глупо скалясь, замер около стола, на котором был распят Фред. Ноги Фреда были уложены на странные металлические опоры, навевающие мысли о гинекологическом кресле. Мама Сандры, пожилая блондинка с такими же волнистыми локонами, как и у дочери, одетая в жилетку с жуткими розочками, сидела у стола на корточках, заглядывала к Фреду между ног и что-то делала там руками. А сама Сандра возвышалась возле них, победно скрестив руки на груди и улыбалась. Как будто даже торжествующе. Парень в кресле, в котором от Фреда остался узнаваемым только ежик соломенных волос, явно страдая, выгнул спину и закричал. Еще бы, как тут не завопить. Коннор на его месте тоже наверняка вопил бы. Он смотрел на своего брата по «СТД» и не верил, что всего один день может так изменить человека. Даже лицо у Фреда стало другим: под глазами пролегли темные пятна, как подглазья у енота. Обо всем прочем и говорить не стоило… Шею Фреда прочертили уродливо вздувшиеся вены, будто по ним по телу распространялась отрава. А хуже всего был живот: огромный, покрытый зловещими черно-зелеными полосами, похожими то ли на разросшиеся кусты, то ли на змеиные силуэты. Живот то там, то здесь вздымался и шел буграми, и из-за этого Фред уже искусал все губы. «Ему надо как-то помочь? Они как раз помогают?» Фред судорожно ухватился за поручни стола. Что-то менялось, и Коннор вдруг осознал: дело близится к концу… Он едва успел отвернуться, не сблевав: вкус желчи во рту возник в тот момент, когда он разглядел: член Фреда стремительно надувается, его что-то распирает изнутри. Когда Коннор взглянул в окно снова, комната была полна кровавых брызг, а мама Сандры — Маргарет — заворачивала в пеленку что-то большое и окровавленное. Достала она это из прорехи, образовавшейся в животе Фреда. Он шарахнулся от дома, не желая больше смотреть на тех, кто в нем жил, и называть их по именам тоже не хотел. Сандра? Маргарет? Как могут звать настолько обычными именами таких монстров? В том, что они — не люди, он был почти уверен. Люди не стали бы смотреть, как у них на столе в муках умирает молодой парень, с таким восторгом, с таким радостным предвкушением. «Смерть Джейка тоже была такой? — спросил он себя и сам себе ответил: — Да. Именно». От мысли во рту стало горько, как будто переварить это было выше его сил.***
Своими дальнейшими поступками Коннор совсем не гордился. Он всегда осуждал парней из братства, которые в вопросах обольщения шли легким путем и решались на подлость: что может быть проще, чем подсыпать девчонке в стакан наркотики, а когда она вырубится — оттащить ее наверх и мошеннически добавить к своим достижениям еще одну зарубку. И вот пожалуйста — впервые в жизни ему пришлось поступить похожим образом, и он обалдел от понимания, как это оказалось легко. Вручить таблетки парню из братства, работающему в кафетерии, попросить подсыпать их Сандре в кофе и хорошенько размешать, сдобрив сахаром, а потом — помочь отнести ее к своей машине. Ни единого вопроса, только подмигивание и пожелание удачной ночи. С ума сойти можно… Он ненавидел себя, пока вез ее к домикам у океана, тоже принадлежавшим братству и сейчас, в несезон, пустующим. Еще больше ненависти к себе появилось, когда он достал веревки и крепко связал девушку по рукам и ногам. Коннор успокаивал себя только тем, что он вовсе не издевается над невинной девушкой, а пытается получить ответы, уберечь ребят от чудовища и в какой-то степени мстит ей за ужасную смерть Джейка. Во сне Сандра совсем не казалась демоницей или инопланетянкой — когда он размышлял о том, кто она такая, в голове рождались только эти версии. Ни клыков, ни когтей, ни кожи странного цвета, ни свечения, ни острых зубов. По правде сказать, когда она спала, свесив голову на грудь, вид у нее был совершенно безмятежный, и это только укрепляло его сомнения. Заворочалась она, только когда уже совсем стемнело, и в окно пляжного домика давно уже глядела крутобокая желтая луна. Подняла голову, огляделась, не понимая, где находится, а когда увидела его — пришла в бешенство. — Что ты сделал, придурок? — почти прорычала она. — Немедленно развяжи меня! «Придурок». Его тут же накрыло непрошеным флэшбеком — как точно так же, но совершенно беззлобно, скорее в шутку, их с Тоддом называл Джейк. — Нет, — упрямо произнес Коннор. — Сначала расскажи, что ты за монстр. — Я монстр? — переспросила она, потрясенно раскрыв рот. — А ты тогда кто, раз связываешь беспомощных девушек? И кто тогда твои дружки из людоедского братства? Только не говори, что не знаешь, как они ведут себя со студентками. Она задергалась, пробуя ослабить веревки, и на миг Коннор подумал: что если она их разорвет? Вдруг у нее есть суперсилы, если она та, кем он ее считает? Потом ее движения стали куда более целенаправленными — она как будто пыталась вывернуть руку так, чтобы взглянуть на циферблат часов. Ее следующая реплика была сказана уже совсем другим тоном. Казалось, она вдруг осознала что-то ужасное, хотя вопрос был самым обычным: — Который сейчас час? До полуночи много осталось? — Около одиннадцати, — ответил он растерянно. — Но какая тебе разница? Сандра тряхнула волосами и невесело рассмеялась. Потом она произнесла: — Тебе лучше бы меня развязать. Если не хочешь увидеть, как я умру. — Стой-стой-стой, — зачастил он, не веря даже, что правильно расслышал. — Как это умрешь? Почему? — Если закончится день, а я не займусь ни с кем сексом, я умру. Вот так, — пояснила она, и это все равно звучало как какая-то дичь. Коннор не поверил в такое ни на минуту, конечно, зато усомнился в том, что у нее все в порядке с головой. «Может, она чокнутая нимфоманка? И так ищет себе оправдания?» — Ну да, конечно, — протянул он с сарказмом. — Я, в таком случае, должен был помереть уже давно. Насколько давно, он предпочел не уточнять. — Ты — другое дело, — глухо сказала она. — Твои родители не заключали сделок с Великой Матерью. И ты — не потомок Рейвен, замученной Иезекиилем Деркусом, которого вы все так почитаете. Кажется, Сандра говорила серьезно, но Коннор все равно не мог взять в толк, что она имеет в виду. — А можно поподробнее? — попросил он. — Что еще за сделки? И кто такая Рейвен? Разумеется, Коннор не мог не связать название городка с этим именем, тем более что немного интересовался историей бывшего Гринвилла, который получил нынешнее имя, когда юная любимица горожан трагически погибла во цвете лет, утонув в океане. Версии, как именно она оказалась в воде и почему пошла в тот день купаться, у рассказчиков расходились. Общего у них было лишь одно — ни в одном из вариантов легенды не упоминалось братство «Сигма Тета Дельта». Девушка вздохнула. — Мои родители долго не могли иметь детей, хотя очень хотели. В какой-то момент мама нашла Книгу, — она произнесла это так, будто это слово читалось только с большой буквы, и никак иначе. — Там было написано, как обратиться к Великой Матери с просьбой о ребенке. Родители попросили, и у них все получилось, через девять месяцев появилась я. А еще через восемнадцать лет оказалось, что у этого есть цена, и у богини есть на меня планы. Потому Мать и согласилась им помочь. Она с самого начала учла, что моя мама — прапраправнучка Рейвен, которую Деркус и его приспешники заманили в дом братства и изнасиловали. Прожила она после этого меньше года, практически не приходила в сознание и не интересовалась ничем, даже будущим ребенком. Ей не хотелось жить, потому после родов она и отправилась топиться. — И откуда это все стало известно? — скептически сказал Коннор, уперев руки в бока. Все это никак не укладывалось у него в голове. Боги, ритуалы, да ну, бред какой-то. «Но… ты же видел, что случилось с Фредом, — напомнил Коннору внутренний голос. — Какое еще у такого может быть объяснение?» — У мамы было видение. Что я должна стать воплощением мести для парней, которые плохо обращаются с женщинами, и наказывать их. — А что, эта Рейвен была такой уж невинной овечкой? Зачем она вообще с ними пошла? Почему у вас всегда парни виноваты? — дерзко выпалил Коннор, но тут же, осознав, как по-свински это прозвучало, захотел забрать свои слова назад. Так могли бы отозваться о девушках его отец, дядя, да что там — большинство членов братства высказались бы здесь намного резче и обиднее. Но он-то как мог такое ляпнуть? Он ведь всегда хотел быть более понимающим и тактичным, чем они, именно это считая своим возможным козырем в отношениях. Сандра слабо усмехнулась: — Ты никогда не был девчонкой, так что тебе не понять. А в девятнадцатом веке все было намного хуже. Противиться мужчинам было просто не принято. К тому же Деркус, поверь мне, умел убеждать. Ты ведь считал обаятельным этого твоего Джейка, верно? — паузы для ответа на этот явно риторический вопрос девушка не оставила. — А теперь умножь его харизму на десять, тогда поймешь, могла она отказаться идти или нет. Всё, что только что рассказала девушка, вполне вписывалось в картину мира Коннора. В биографических книгах братства и манифесте, написанном рукой Деркуса, старательно создавался именно такой образ основателя братства: одуревшего от вседозволенности денди, который берет все, что хочет, и идет по жизни, не видя ни единого препятствия. Прежде все это казалось само собой разумеющимся. Кажется, впервые Коннор попробовал посмотреть на красивую картинку с изнанки и увидел торчащие неаккуратные, уродующие всё нитки. — Но почему наказание должно быть таким ужасным? — все же вопросил он, и, когда Сандра удивленно подняла на него глаза, пояснил. — Я видел, что вчера происходило у вас дома. Зачем заставлять парней в муках рожать чудовищ? — Не я это выбирала, и спрашивать нужно не у меня, — устало проговорила девушка, натянула сковывающие ее веревки и снова спросила. — Сколько до полуночи остается теперь? В этот раз он посмотрел на часы с уже большим вниманием. «Около одиннадцати» в прошлый раз означало на самом деле, что стрелки давно миновали эту цифру. Теперь же до полуночи осталось всего двадцать минут, о чем он ей и сообщил. — Отпусти меня, — опять попросила Сандра. Голос ее звучал надломленно. — Или, если хочешь, не отпускай. Может, так будет даже лучше. Я устала быть чьим-то воплощением, приносить страдания и следовать чьему-то чужому плану. В голове промелькнула мысль, что это может быть и манипуляцией, но какого черта? Коннор наклонился к девушке с карманным ножом и бережно срезал с нее веревки. Если это все было правдой, а ему почему-то казалось, что да, то… они были не такими уж и разными. Отец с его планами на его славное патриархальное будущее. Родители Сандры и ее богиня с планами на то, что она будет символом мести. У него не было никакого права ее удерживать. Сандра попробовала подняться со стула, но не смогла, слишком затекли ноги, которые были связаны много часов. Коннор метнулся к ней и начал осторожно их разминать. — Спасибо, — улыбнулась она. — И я не шучу, мне и правда нужен секс сегодня. С тобой. Как будто здесь — и на много миль вокруг — имелся какой-то еще кандидат. — У тебя ведь есть с собой резинки? Пожалуйста, скажи, что есть. Без них я не хочу… — Она скривилась. — Тем более ты прекрасно знаешь, что будет в этом случае. О, резинок у него было сколько угодно. Он держал их в карманах всегда, надеясь, что какая-то желающая потусоваться девчонка остановит свой взор на нем. Но они чаще всего выбирали других: более красивых, более успешных, более перспективных. Коннор вытянул из кармана красный квадратик и показал ей. Сандра сияюще улыбнулась и, взяв его за руку, повела в сторону кровати, стоящей в углу. Ступать ей было все еще трудно, поэтому он приобнял ее за плечи, поддерживая и помогая идти. Возле кровати Сандра, будто получив какой-то дополнительный источник энергии, вдруг ожила. Она легко толкнула его на простыни и стала игриво приближаться, двигаясь так текуче, как будто к нему подбиралась большая кошка. Ее маленькие пальчики быстро справились с пуговицей на его штанах, и Коннор даже не успел заметить, как они оказались у нее в руках и девушка отбросила их в сторону. Потом она сняла упаковку с презерватива и умело его расправила. В этот момент Коннор непроизвольно отстранился, вжимаясь в постель. Это была его извечная беда — настолько старался показать себя достойно и боялся: он точно сделает что-то не то, что чаще всего так и получалось. Те несколько девчонок, что все же решали дать ему шанс, — он ведь все-таки был одним из «Сигмы» — уходили недовольными прежде всего потому, что он настолько сильно зажимался и стеснялся, что хватало его совсем ненадолго, а близость чужого теплого тела усиливала неловкость. Сандра это заметила и прошептала: «Не волнуйся, все будет хорошо». Она одним движением натянула на Коннора резинку, осторожно обхватила его член и провела по нему несколько раз: от ствола до головки, туда и обратно. Осторожно и нежно, в одну сторону, потом в другую, покрывая в процессе поцелуями. Это чувствовалось даже через оболочку презерватива. Когда член начал твердеть и Коннор застонал от удовольствия, она еще и села на него сверху, склонилась к груди и, легко прикасаясь к нему ртом, стала продвигаться в сторону бедер. Вот ее губы целуют его в живот, вот они уже намного ниже — и вот дорожка поцелуев уже дошла до самого низа, а никакого волнения больше нет. Как можно о чем-то беспокоиться, когда член торчит вверх, как башня, а девушка, что рядом, не считает тебя неудачником и делает все, чтобы тебе было приятно? Сандра задорно улыбнулась, крутанула бедрами, направила его член внутрь себя и начала медленно двигаться вперед и назад, насаживаясь все глубже. Потом она застонала, и Коннор задышал с ней в унисон: внутри нарастало сладостное тепло, распространяясь по всему телу и делая его как будто бескостным. Вспышка блаженства длилась вечность. Словно они оказались в эпицентре взрыва удовольствия — никаких разрушений, только тепло, только наслаждение. Когда туман перед глазами немного рассеялся, Коннор мог думать только: «Боже, какой кайф, почему раньше так здорово никогда не было» и «Я могу лучше, наверное. Я хочу доказать ей это». Они лежали на потных мятых простынях, тяжело дыша. Сандра положила голову ему на грудь, и это могло оказаться неловко, но почему-то не оказалось. Не хотелось ни отстраняться, ни уходить. От ее близости, от локонов, щекочущих шею, было хорошо. Возникало ощущение, что все идет так, как должно. Втайне боясь разрушить это сладкое спокойствие, он все же спросил: — А как это было бы? Если бы мы не успели? Сандра хмыкнула, как будто увидела в его словах какой-то дополнительный смысл: — Мама говорила, что меня сожгло бы пламенем, идущим от сердца. Не знаю… Мне никогда не хотелось проверять. И ты знаешь… — она сглотнула слюну. — Ближе к полуночи мне всегда кажется, я чувствую, как этот огонь нарастает. Кто-то другой, наверное, глупо сострил бы в этот момент, что, наверное, потому-то она так и горяча. Коннор просто поцеловал ее в пушистые волосы на макушке. Потом задал еще один вопрос, который его беспокоил: — Так будет всегда? То есть… Тебя как-то можно от этого освободить? Ему вдруг захотелось стать для нее рыцарем, который снимет с нее не только веревки, которыми сам же ее опутал, но и другие оковы, наложенные уже не им. — Чертово число шестьдесят семь, — ответила она. — Оно было магическим для Деркуса и для Матери тоже. Если я приведу в мир шестьдесят семь проклятых детей, я освобожусь. — А сколько их уже? И… какие они? — он вдруг понял, что понятия не имеет. Он ведь почти ничего не успел разглядеть в момент смерти Фреда. Да и не очень-то стремился. — Ужасные, — Сандра поежилась. — Я сама боюсь их, стараюсь даже не заходить в ту комнату, где они лежат в колыбельках. У них вот такие когти, — она отмерила руками длину примерно в свою ладонь. — И… я даже не буду говорить тебе, что они едят, все восемнадцать жутких монстров. Сам сделай вывод из того, что тела мертвых мальчишек не сможет найти никто и никогда, ты ведь умный парень, кажется. Умным девушки его еще не называли, и Коннор вдруг почувствовал себя так, как будто стал вдруг выше ростом. Но то, что она сказала… В каком же кошмаре она живет! — Но ведь Великая Мать должна быть божеством добрым и светлым? — Он попробовал припомнить все, что знал об этом из курса мифологии. — Она связана с творческим началом, кажется, и с растениями? Это его знание никак не вязалось с когтистыми страшилищами. — Если бы, — мрачно ответила Сандра. — Ты какие-то не те мифы читал. В тех, что работают на самом деле, она связана со змеями: видел бы ты, сколько их изображений в той книге. А еще — с подземным царством, в которое как раз нужно шестьдесят семь прислужников… И хватит об этом, хорошо? Не могу больше говорить на эту тему. Настаивать на продолжении Коннор не стал, и в знак того, что вопрос закрыт, осторожно поцеловал ее в шею. Сандра блаженно закрыла глаза, а потом поинтересовалась — будто в отместку за его допрос: — Ты так беспокоился насчет Джейка, так за него переживал… У тебя что, были к нему какие-то особые чувства? Коннор ощутимо напрягся от ее вопроса — не потому, что смутился, а потому, что и сам никогда не отдавал себе в этом отчета до конца… Хорошенько подумав, он честно ответил: — Может быть… Никогда об этом не думал, но наверное, да. Он был таким… как солнце. Его нельзя было не любить. Сандра оценила его откровенность, но все равно не преминула съязвить: — Ну не знаю. У меня вполне получилось. Потом, сообразив, что говорит про парня, который погиб, да еще отчасти из-за нее, она мягко произнесла: — В любом случае извини, что так вышло с твоим другом. Я выбрала его потому, что увидела, как он раздает презервативы и твердит о безопасности. Подумала, что наконец-то нашла нормального парня, с которым не нужно будет бояться… Что можно расслабиться — подумаешь, секс каждый день нужен, но хоть смертей больше не будет. А когда поняла, что это все ложь, и он пытался меня наебать — а в итоге наебал сам себя, разозлилась. Она отвернулась, наматывая локоны на палец. Потом добавила: — Я еще ночью поняла, что с ним… все. Мы ведь, прости за откровенность, занимались этим всю ночь и в разных позах, я заметила, что он снял резинку, решив схитрить. Но сделать было уже ничего нельзя. Он сам себя наказал. Понимаешь? Коннор прислушался к себе, к тому, что за чувства вызывают ее слова, и осознал, что и правда понимает. Если Сандра была жертвой обстоятельств, то Джейк был их хозяином и сам распорядился своей судьбой. Сколько раз он видел, как после очередной победы Джейк выбрасывает бумажки с оставленными ему телефонами, и не думая перезванивать? Сколько раз Джейк игнорировал в кампусе девчонок, которые уже попали в число трофеев, а значит, становились неинтересными? — Понимаю, — откликнулся он. — Он сделал свой выбор. Мне жаль, что так произошло, но ты совсем не виновата.***
Когда машина остановилась около дома Сандры — она очень просила не оставаться в пляжном домике на всю ночь, потому что родители с ума сойдут от беспокойства, — девушка повернулась к нему и тепло улыбнулась. Коннор втайне опасался ее ответа, но все же не мог не спросить: — Мы ведь еще увидимся? Он помнил, как она говорила о потенциальном «нормальном парне», и ему отчаянно хотелось знать, мог бы им стать или нет. — Может быть, — загадочно произнесла Сандра и тут же рассмеялась, не сумев выдержать интригу. — Конечно. Можем даже сегодня вечером. Мой номер ты знаешь, как и дом. Заезжай. Я буду ждать. Она распахнула дверцу и спустила ноги на асфальт. Перед тем как отправиться в сторону крыльца, на котором ее ждал обеспокоенный отец, — в пижаме он походил на хоббита еще больше, — Сандра нагнулась и поцеловала Коннора в щеку: — Спасибо, что оказался не мудаком. Для меня это очень важно. Коннор повернул ключи в замке и расплылся в улыбке. Он чувствовал себя настолько счастливым, будто уже повесил свой вымпел на священную мантию, стремиться к этому больше не было необходимости. Кажется, он нашел для себя нечто куда более ценное. * — буквально переводится как «Конец ворона»