Ночное чаепитие

— И где же ты был? Этот голос такой страшный, что мальчик начинает дрожать. Как бы сильно он не старался убедить себя в обратном, его всегда трясло, когда отец обращался к нему таким тоном (а другого тона у него и не было). — Дома, — перед этим проглотив свой страх вместе с кровью, отвечает Энтони. — И почему ты был дома? Энтони расправляет плечи, ведь так он будто кажется больше, чем есть на самом деле. А ещё он сильно вцепляется ногтями себе в кожу руки. — Потому что… — мальчик переводит взгляд на мать, которая тихо сидит за столом, не отваживаясь поднять голову и посмотреть на своего сына. — На меня смотри! — отец резко хватает Энтони за шкирки и отталкивает к стене. — Потому что у меня болел живот! Вот почему! — внутри груди кипит злость, ярость, гнев просится наружу, с каждым разом все больше опьяняя рассудок Тони и отрезая все остальные чувства, препятствующие необдуманным решениям. Мальчик сжимает кулаки до побелевших костяшек, в воображении рисуя картинки, как ударяет отца в его ненавистную физиономию. — Болел живот значит? — отец отходит на два шага назад, поворачиваясь спиной к сыну. — И поэтому ты ещё повышаешь на меня голос, да? — Сандро, — вздыхает мать. Кажется, она пьяна. Она пьяна, потому что устала терпеть выходки мужа и своего непутёвого ребенка. А отец пьян просто, потому что уже не видит другой жизни без алкоголя, который с самого начала был ему дороже семьи. — Ну пр..- но не успевает она договорить и слова, как ей в лицо летит пустая тарелка. Она ахает и прикладывает руку к раненному участку. — Молчи, сука! Энтони тоже молчит. А гнев все растет и растет. О, как же он хочет прикончить этого подонка: перерезать ему горло и смотреть, как он корчится на полу от боли, пока из артерии хлещет кровь. Смотреть этому гаду в глаза, показывая свое превосходство, а затем плюнуть ему в лицо. Энтони и не замечает, что по щеке начинает стекать слеза. Гнев меняется на страх — потому что он знает, что будет, если показать слабость. Он же мальчик. Нет, он мужчина. Мужчины не плачут. Ни за что! Никогда! — Это… Это что? — гадкий голос отца теперь звучит совсем рядом. — Мелкий гадёныш, ты что, плакать удумал? — отец хватает его за ухо и тянет к столу. Тони больно ударяется головой о деревянную крышку и скулит, ненавидя себя за это. — Сволочь… — тихо шепчет Энтони, проклиная свой не шибко-то и красноречивый язык. Вот так вот лёжа на грязном столе, пока предательская слеза скатывается по его щеке, Энтони больше не чувствует страх. Но его все ещё трясет от той бури эмоций, на которую только способен двенадцатилетний мальчик. — А я говорил тебе, — Тони слышит противный скрежет метала и вмиг перед его лицом оказывается нож: — Мальчики не плачут. И в следующую секунду кухня заполняется громким детским криком. Он даже кричать не должен, ведь мальчики не кричат. Не кричат! Но острое лезвие ножа, которым отец проходит по дорожке солёной слезы ощущается слишком сильно и слишком больно. — Хватит! — вдруг опомнилась мать. — Прекрати! — начинает плакать она. И этого достаточно, чтобы нож, дошедший до середины щеки, был откинут в сторону. Отец вновь взялся за свое: стал избивать мать. А Энтони все хныкал и хныкал под брань отца и мольбы матери. — А ну пойдем, — Энтони не понимает сколько времени прошло с противного звука ножа. Он даже не знает, жива ли мать или отец все-таки ее окончательно добил. Все что он знает — это что прямо сейчас отец тащит его в спальню и что последующие минуты своего существования он будет стараться забыть и больше никогда не вспоминать. *** Энтони резко просыпается и тут же слышит гул собственного сердца где-то в ушах. Это сон, просто сон… Обычный кошмар, который снится ему каждый месяц и всегда выбивает из него всю спесь. И черт возьми, Энтони ненавидит, что ему снится лишь та самая часть, где он плачет как маленький мальчик (которым он и был), а та — где он перерезает отцу горло — грезится ему раз в пятилетку. И зря, ведь эта часть — самая лучшая. Она та — где Энтони чувствует триумф, победу, власть. В тот момент его глаза ярко горели азартом, пока он наблюдал, как жизнь медленно покидает отца. О, это чувство, когда на твоих руках кровь умирающего человека — не заменит ничто. Но Энтони снится лишь насилие над ним самим. Оно преследует его, заставляя сердце колотиться в страхе. Ему хочется сбежать, ему хочется забыть об этих воспоминаниях, стереть их насовсем… Но всегда получается, как с наждачкой и пальцами: временный эффект, а папиллярный рисунок обязательно восстановится. Маркони тихо встаёт с кровати и, убедившись, что Элайас не проснулся, уходит из спальни. В помещении холодно, но Тони не удосуживается накинуть на себя кофту. Наоборот: холод отрезвляет, заставляет его мозг работать в нужном направлении, помогает вспомнить что конкретно сейчас он в безопасности (какая вообще может быть при его стиле жизни), а отец давно сгнил в безымянном гробу на общем кладбище. Насчитав 36 шагов — а именно столько шагов он идёт до спортзала каждый раз после приснившегося кошмара — Энтони запирает за собой дверь и подходит к боксерской груше. Надевать перчатки не хочется, да и груша не настолько твердая, чтобы серьезно повредить руки. Так что Энтони просто начинает ее бить: один удар, уклон, три удара, блок, удар ногой, затем снова с разворотом, а потом вновь блок. Бой с тенью — так это обычно называли. Только в случае Тони, его тенью был «горячо любимый» отец. Энтони так увлекается избиением «отца», что не замечает, как вскоре дверь в спортзал отворяется и человек ступает на татами. Человек молчит; он стоит, оперившись о стену и складывает руки у себя на груди. Маркони лишь краем глаза замечает силуэт, после того как удосуживает грушу ударом с разворота, и он знает определенно точно кто именно будет стоять вот так вот, не проронив и слова, ожидая, пока он обратит на него внимание. — Опять решил меня не будить? — спрашивает Элайас, после того как Энтони оборачивается. Он тяжело дышит после такой ночной тренировки, так что старается скорее выровнять дыхание. — Нет смысла дергать тебя по пустякам, босс, — Энтони кладет одну руку на верх груши, останавливая ее от покачиваний из стороны в сторону. — И опять та же история, — вздыхает Элайас. — Ладно, не буду тебя напрягать. Может, чаю? Что-то мне расхотелось спать. — Как скажешь, — пожимает плечами Маркони и следует за своим боссом. Наверно он бы ещё побил отц.. грушу, но раз уж пришел Элайас — оставаться в зале не было смысла. Да и к тому же Карл никогда не пытался вытянуть из него какие-то откровения. Бояться этого точно не стоило. — Чай из липы и мелиссы. Чтобы ты ещё поспал, — Элайас, заварив напиток на кухне, ставит перед Энтони кружку. — Завтра тебе нужно быть сконцентрированным, помнишь? — Помню, босс… Карл, — Энтони вдруг вспоминает, что наедине, особенно в ночное и, так сказать, интимное время, он не должен обращаться к нему как своему шефу. — Не волнуйся, все будет сделано как надо. Но, по правде говоря, сейчас Энтони не был уверен, что сможет заснуть и набраться сил для завтрашнего дня. Слишком сильно кошмар впился ему в подсознание и слишком остро он вспоминает события давних лет. — Вижу, что сейчас тебя что-то беспокоит больше обычного, Энтони, — Элайас садится напротив. — Не хочешь рассказать мне? Он протягивает руку через стол и аккуратно накрывает тыльную сторону ладони Энтони своей. Маркони поднимает взгляд и находит в глазах Элайаса силу, доверие и любовь. И Энтони знает, что может рассказать своему партнеру все что угодно, ведь это не будет считаться слабостью. — Мне опять снился отец, — напрягается Энтони, но Элайас лишь сильнее сжимает его руку. Он кивает и его взгляд смягчается, будто произнося: «Давай, говори дальше, я выслушаю тебя, ты же знаешь». — Он избивал мать. И меня, — продолжает Энтони. Его лицо спокойное, оно не выражает страха или боли. Лишь по дрогнувшим бровям можно понять, что он испытывает злость. — А потом… — Энтони сжимает губы, не в силах произнести следующего. И это его бесит. Ужасно бесит. — Я знаю, что он делал потом, — отвечает Элайас. Карл встаёт с места и пересаживается на стул рядом, все так же не выпуская руки Маркони. — Но я так же знаю, что сделал после этого ты, — продолжает Карл. Теперь они сидят близко и Энтони неотрывно смотрит в глаза Элайаса, слегка хмурясь от напряжения. — Ты убил его. Перерезал ему горло и заставил ответить за все то, что он причинил тебе и твоей матери, — можно лишь заметить, как подрагивают желваки у Энтони на скулах. Элайас продолжает: — Он гниёт в земле, а ты здесь. И весь Нью-Йорк твой. — Наш, — поправляет его Энтони. Он все же немного расслабляется. — Наш, — соглашается Элайас и улыбается, заметив лёгкую улыбку Тони на устах. — Да, ты прав. Всегда, — выдыхает Энтони. Далее он ощущает, что на щеку ложится рука Карла, притягивающая к себе чуточку ближе, чтобы оставить нежный, успокаивающий поцелуй на его губах. Энтони прикрывает глаза и выдыхает. Он не считает этот разговор проявлением слабости. Считал раньше, когда-то давным-давно, но Элайас убедил его, что он такой, какой он есть. Что, конечно, его прошлое никуда не денется, оно будет преследовать его, мучить его, проявляться кошмарами среди ночи… Но именно из-за своего прошлого — из-за того, через что он прошел и как он через это прошел — Энтони есть здесь и сейчас. И Элайас никогда не считал его слабым. Никогда. Он всегда повторял Энтони, что тот самый сильный человек из всех, кого он встречал. Энтони был того же мнения и о Карле. Наверно, именно поэтому и ещё по многим причинам, никто не сможет понять их так, как они понимают друг друга. — Пойдем отдохнем. У нас есть ещё пара часов до будильника, — говорит Карл, перебирая пряди волос Энтони. — Конечно, — соглашается Энтони. — Пойдем. Чай так и стоит на столе практически нетронутый. Да и зачем он Энтони, когда у него есть Элайас. Его успокоительное, его возбудительное, его всё.